— Э, мы ж не из этих, нам этикет соблюдать не обязательно. Тем более, ты ж тоже попал.
— Почти, — уточнил я, подходя и помогая рассечь тушу на куски.
Мы распихали куски косули по седельным сумкам, бросив на месте голову, бутор, и ноги от колена и ниже. Наши меринки, пока мы разделывали добычу, стояли смирно, а потом охотно помогли догнать остальных.
Оказывается, эрл успел расправиться еще с одним кабаном. Говорили, что он убил его с одного удара, направив копье сразу за горбом и разъяв позвоночник секача. Кабан был еще крупнее первого, и, вопреки расхожему мнению, мясо у него не было ни жестким, ни вонючим. В этом я смог вскоре убедиться, так как эрл объявил привал.
Живо развели костры, ведь как оказалось, запас дров на такой случай был загодя приготовлен. Осталось только съездить к ближайшей из десятка, рассредоточенных по окрестностям замка, присыпанной от дождя папоротником, груде бревен.
Поваров на охоту не брали. Егеря освежевали тушу, рассекли ее на части и попросту раздали так, чтобы всем хватило. Жарили мясо, насадив на колья, не дожидаясь углей на открытом огне. И это чуть подгорелое снаружи, сочащееся соком мясо, было восхитительно, тем более после нескольких часов в седле. О косуле никто не вспомнил, и парень, имя которого я снова забыл, подмигнул мне, намекая на то, что она так и достанется нам целиком, став отличным ужином для тех, кто остался в казарме.
После еды, которую мы запивали сидром, а рыцари и чета владельцев замка — вином, охота продолжилась не сразу. Почти часовая передышка пришлась по вкусу всем, особенно лошадям. Но отдых кончился, и мы снова тронулись в путь.
Холмы становились все выше, а распадки между ними все глубже и дичее. В одном таком обнаружился старый зубр, неведомо как забредший сюда. Его не тронули, охота обтекла его, а он остался пастись, встревоженный запахами, но ничего не разглядевший. Оба его глаза затянули старческие бельма. Только сейчас я понял, что поблизости от замка совершенно не было волков. Отсутствие ночного воя меня на эту мысль не навело, а вот, доживший до столь преклонных лет зубр — да. Само по себе, это неудивительно. Но в замке мне никогда не попадались на глаза волчьи шкуры или головы, повешенные, как трофеи, на стены. Хотя в жилых помещениях я не бывал, может статься, эрл держит их у себя в покоях.
Послеполуденная охота не была такой же удачной, как утренняя. Мы сновали по холмам, утомляя лошадей, а егерские рога все молчали. Солнце давно миновало зенит, люди тоже начали уставать. Стройные порядки смешались, только эрл и его жена выглядели такими же свежими, как на рассвете.
Смирившись с тем, что увидеть охотников в деле мне сегодня не удастся, я потихоньку клевал носом, ссутулившись на спине Буша. Сам не знаю, как оказался возле правящей четы, и почему все остальные остались поодаль. Тем более не знаю, почему громадного кабана, огромного, словно древний носорог, не заметил никто до тех пор, пока он, черно-седой, похожий на рой африканский шершней, не вылетел, стуча по земле копытами размером с мужскую ладонь, прямо наперерез нашим лошадям.
Я понятия не имел, что делать в такой ситуации. Эрл же мгновенно заставил свою кобылу прыгнуть вслед кабану. Уже во время прыжка он занес над головой копье. Я предвкушал, что сейчас увижу великолепнейший удар, который остановит вепря, а может даже убьет наповал.
Эрла подвела кобыла. Я никогда не любил ездить на них — они ненадежны. Эрл не разделял моей точки зрения, за что и поплатился. Как заурядная кляча, кобыла эрла подвернула ногу и грохнулась на бок. Ее наездник был слишком умел, чтобы упасть вместе с ней. Он успел соскочить и лишь пробежал несколько шагов, чтобы унять инерцию, сохраняя равновесие. Но пешком ему было не угнаться за зверем.
Жена эрла — отважная охотница, бросила лишь один взгляд, чтобы убедиться, что с мужем все в порядке и, пришпорив коня, прильнула к конской шее, начав погоню.
Наверное, я должен был спешиться и предложить эрлу Буша. Но азарт погнал меня вслед за кабаном и Ошенн. Они скакали гораздо быстрее нас с Бушем и мы изрядно отстали, но продолжали преследование.
Нагнать супругу эрла мне удалось только милю спустя, на вершине лысого, поросшего лишь вянущей травой, холма. Я не опоздал, но был близок к тому.
Этот вепрь должно быть умел наводить порчу на лошадей, поскольку первый, кого я встретил, был конь Ошенн со свисающей с морды пеной, панически скакавший навстречу. Сжав шенкели (шпор у меня не было), я заставил Буша прибавить ходу.
Кружась на вершине холма, Ошенн отвлекала внимание зверя обломком древка. Остальное, вместе с половиной жала, торчало из кабаньего бока. Рана привела его в ярость, но кровь текла слабо, сил он не терял, и раз за разом атаковал женщину, кружащуюся в предсмертном танце. Сколько бы ни было у нее храбрости, не пройдет и минуты, как вепрь расправится с ней.
Пытаться сразу втиснуться между Ошенн и кабаном было бы безнадежным начинанием — зверь просто откинул бы низкорослого Буша.
Я не слишком ловко стреляю с седла, но уж с дюжины шагов не промахнусь. Сперва одна стрела, а вслед за ней вторая завязли в крестце вепря.
Кабан взвизгнул, должно быть одна из стрел уколола его в нервное сплетение. Развернувшись, он бросился на меня. Но я ожидал этого, а хладнокровный Буш, не паникуя и слушаясь повода, вильнул в сторону, сделал пару прыжков и загородил собой Ошенн.
— Прочь с холма! — крикнул я, скатываясь с седла, крикнул неразборчиво, так как во рту у меня были зажаты древки двух стрел. Третью я держал той же рукой, что и лук. Ошенн, не тратя времени на ответ, запрыгнула на Буша и погнала его прочь.
Отбежав, я успел выпустить стрелу раньше, чем кабан развернулся ко мне мордой. Толстая же у него была шкура, если бы не ее крепость, наконечник наверняка достал бы до почек.
Но он не достал, и кабан, глядя на меня из-под жесткой челки, ринулся вперед прямо на меня. Из его ноздрей капала кровь, но в сочетании с холкой, дыбящейся на уровне моих ребер, короткими острыми клыками толщиной в три пальца и ногами много мощнее моих это вовсе не предвещало его скорой кончины, а только пугало.
Хорошо, что я никогда не обмираю от страха. Пребывая в ужасе оттого, что встречу смерть от гигантских копыт и зловонных (я чувствовал его дыхание) клыков, я, тем не менее, резво отбежал в сторону, натягивая лук.
У меня был лишь миг до того, как он снова развернется, ведь стрелять в ороговевшее рыло или пытаться попасть в крошечный глаз совершенно бессмысленно. Миг этот мне удалось использовать наилучшим образом: выстрелить и попасть в сустав передней ноги. Охромевший кабан не прекратил своих попыток добраться до меня, но теперь мое преимущество в скорости сделалось явным. Учитывая, что у меня осталась единственная стрела, это было более чем важно.
Хотелось бы мне сказать, что этой последней стрелой я поразил вепря прямо в сердце, "за локоток", но не стану обманывать: она попала выше лопатки, застряв в жире. Попал я скверно, теперь одна надежда: дадут знать о себе предыдущие раны, и кабан обессилит раньше меня, невредимого. Из оружия у меня оставался только кинжал, довольно длинный и тяжелый, но вряд ли способный оборонить от этого монстра.
Я метался туда-сюда по закругленной вершине холма, а кабан следовал за мной и раны его все же были слишком поверхностны: темпа он не сбавлял. Не знаю, сколько длилась эта беготня. Может минуту, а может и три-четыре. Но развязка наступила, и тем способом, о котором я и подумать забыл.
На холм взлетели эрл, кто-то из рыцарей и двое егерей. Разумеется, эрл был первым. Судя по статям его коня, ему отдал своего кто-то из егерей. Мгновенно оценив обстановку, эрл взял копье под мышку и, как на турнире, налетел на вепря, вогнав копье до самой крестовины, и совокупным весом своим и коня опрокинул зверя на бок. Немедленно покинув седло, эрл взмахнул лабрисом и рассек рыло пониже глаз. Поток крови захлестнул его, чуть ли не до шеи и тут же второй удар лабриса покончил с кабаном.
Я сел на землю и, положив руки на колени, попробовал унять их дрожь. Эрл же, оставив тушу на попечение своих спутников, подошел ко мне и положил окровавленную руку на мое плечо.
— Ни я, ни Ошенн не забудем этого. На завтрашнем пиру тебя посадят слева от меня и поднесут лучшее, что удастся приготовить из этой свиньи. Но это только символ. Истинная же моя благодарность куда глубже, поверь.
Я поверил.
Пир, посвященный окончанию охоты, оказался как раз таким, каким мне хотелось бы, чтобы был всякий пир, на котором мне доводилось есть и пить. Без излишнего церемониала, но и без пьяных бесчинств. За длинным столом в каминном зале (я был тут впервые) уместились все, кто участвовал в охоте, а остальной дружине выкатили по бочке пива и сидра прямо в казарме. Туда же отправили холодец из кабаньих копыт и хрящей. Косуля, добытая нами с парнем, имя которого так и не всплыло в моей памяти, тоже отправилась туда.
Скатертей не стелили, просто отскоблили стол и сплошь заставили его блюдами от серебряных на том конце, где сидели эрл с женой, рыцари и я, через медные и оловянные у егерей и псарей до деревянных, доставшихся конным стрелкам и рыцарским оруженосцам.
Если бы угощение составляли только три кабана, добытых вчера, то и их хватило бы всем, чтобы наесться досыта. Но ведь кроме кабанины во всех мыслимых видах: печеной, жареной на решетке, рубленой и смешанной с салом, не говоря уж о шкварках, свежей колбасе с чесноком и куркумой. Так вот, кроме нее замковые повара наготовили еще уйму всяческой еды, основа для которой была подстрелена в лесу или выловлена в черных лесных реках. Ни домашней птицы, ни убоины из домашнего же скота, по обычаю, не подавали.
Стоит ли удивляться, что я в первые часы застолья практически не обращал внимания на сотрапезников, увлекшись паштетами из рыбьей молоди и кабаньими ребрами. Лишь во время тостов, которые произносили рыцари и старшина егерей, я переводил взгляд на тех, кому были адресованы здравицы — эрла Векса и его жену Ошенн. Оба они чуть запаздывали, вставая в ответ на славословия, но вовсе не из жеманства. Они не важничали, просто у обоих был отменный аппетит. Однако когда завязки штанов были распущены (ничего неприличного в этом никто не видел), а сидеть прямо не стало сил, я откинулся, вытянув под столом ноги, и, сдерживая отрыжку, принялся любоваться людьми, большинство из которых со всей страстью предавалось еде и напиткам.
Обращало на себя глаза то, что никто не старался как-то упорядочить питье. Вперемешку пили и вина, и сидр, и крепкую яблочную, и пиво, смешанное с наливками, наподобие того, как предпочитал пить Старший Равли. И пока что, никто не был пьян. Слишком много жирной еды и мало тяги к скотству в людях — больше мне нечем это объяснить.
Оглядывая раскрасневшиеся от перца и горячего мяса лица, я несколько раз скользнул глазами по одному из егерей. Совершенно не помню, чтобы видел его на охоте. Впрочем, лицо у него было настолько никакое, совершенно лишенное ярких черт, что я вполне мог и позабыть его. Я и сейчас, менее чем через минуту после того, как разглядывал его, не смог бы ни описать, ни узнать среди сколько-нибудь схожих с ним. Отыскав его глазами еще раз, что удалось мне только потому, что рядом с ним сидел одноглазый псарь, я попытался поймать его взгляд. И потерпел неудачу. Он смотрел куда угодно, но только не на меня. Отхлебнув из кубка, я забыл о нем.
И не вспоминал больше в тот вечер, поскольку вскоре у меня появился объект для разглядывания куда более интересный, чем какой-то егерь.
Появление удивительного гостя предварила подача главного блюда — того самого вепря, в убиении которого я принял некоторое участие. Его внесли на ясеневой столешнице, и, как я, да и наверняка многие другие, подумали — неошкуренным. Но едва вепря водрузили на стол, как главный замковый повар — плотный нестарый дядька в белой блузе, энергично дернул за косматую холку обеими руками, обнажив свое творение. Должно быть, немногие повара способны сотворить такое. Под шкурой вепрь был не просто зажарен, он был поделен на части, каждую из которых приготовили своим особым способом, ни разу не повторенным. Мне уже не вспомнить всего, но язык был замаринован в кислых сливах, щеканина перед жаркой натерта острым хреном, одно ребро сварено с крапивой и щавелем, второе — запечено в меду, третье — зажарено в золе без всяких приправ, кроме самой золы, солоноватой и ароматной, четвертое — утушено в яблочном соусе с розмарином, пятое… Ого, я, оказывается, до сих пор помню, как было приготовлено каждое из ребер! Впрочем, это ведь наиболее любимая мною часть свиньи.
Повар недолго наслаждался триумфом и выслушивал лестные слова от пирующих. Поблагодарив его кивком и легкими аплодисментами, эрл взял слово и восславил ни кого иного, как меня.
— Ты спас жизнь моей жены, а стало быть, и мою. Я не мыслю жизни без нее и потому считаю себя обязанным тебе как моему собственному спасителю. По обычаю я готов выполнить любое твое желание. Совершенно любое. Не торопись, это твое право — пожизненное. Ни через год, ни через десять я не отменю его. Благодарю тебя и назначаю телохранителем Ошенн.
Я сидел ни жив, ни мертв от смущения, а эрл кланялся мне и поднимал в мою честь кубок. Остальные же стучали кубками по столам и веселым гулом выражали мне свое одобрение и приязнь. Ошенн широко улыбалась и сопровождала каждую фразу мужа грациозным кивком. А под локоть меня толкал поваренок, спешивший нагрузить мою тарелку кусками языка, ломтями окорока и слегка обжаренной печенкой, нанизанной на шпажки.
Встав, чтобы сказать ответное слово, хотя не имел ни малейшего представления, что говорить, я, к счастью, был прерван высоким, не по человечески мелодичным голосом, отчетливо слышным сквозь шум заполнявший зал:
— Правильно, внук, отблагодари его! У тебя нет сокровища дороже Ошенн, ничто не будет чрезмерной платой за ее спасение!
Все, вставая, повернулись на этот голос. В дверях зала стоял невысокий эльф в костюме из серебристой кожи, снятой с гигантской рыбины, или, возможно, ламии. Волосы его, как у всех эльфов, заплетенные в косы, были соломенного цвета, а, стало быть, лет ему исполнилось немало — эльфийские волосы не седеют, только выцветают и теряют огненный оттенок. Не приходилось сомневаться, что пришел Дагр Огенран — эльфийский старейшина, благоволящий своему человеческому потомку.
Эрл, покинув свое место, поспешил навстречу, и они с эльфом крепко обнялись. Все это происходило в полной удивления тишине; должно быть, никто раньше не присутствовал при визитах Огенрана в замок, если они вообще случались до этого дня.
Когда человек и эльф разжали объятья, Дагр Огенран оглядел зал и чуть осуждающе сказал:
— Опять ешь в тишине? А ведь музыка способствует тому, чтобы еда превращалась из топлива для тела в удовольствие!
Одними бровями он подал знак, и, хотя его наверняка не мог видеть никто, кто бы не находился спереди от него, двери приоткрылись и в зал скользнули двое эльфов, замерших за спиной старейшины. У одного за спиной висела волынка, а другой держал за гриф овальную девятиструнную скрипку — редкий инструмент, почти не известный людям.