Браа тронул меня копьем, а когда я посмотрел, сложил губы трубкой и сощурил глаза. Значит, унюхал волков. Не Пырра, других волков. Я показал ему руку ладонью вверх, поежился, помотал головой. Значит, снега нет, тепло еще, волкам мы не нужны. И нам волки не нужны. Браа кивнул, дальше идем.
Куда идем, я не думал. Пусть Пырр думает, он ведет. Пырр часто возвращался, отдыхал. Обернуться легко, терпеть трудно бывает. Все болит, хочет обратно человеком стать. Один раз Пырр прибежал, сказал: учуял лысых. Вечером уже. Что делать? Если лысые близко, а мы огонь зажжем — найдут нас. А если так спать станем, зверь или ночной заберет. Не будем спать, дойдем до реки, там место найдем, где подмыто, и корни, и вывернутые деревья. Можно навалить деревьев, а самим под корнями на песке без огня спать. А есть завтра.
Ночью кто-то между бревен пролез, но маленький горностай или ласка. Хотел еды украсть, а она у Браа. Он, когда еду хранит, прямо на ней спит. Животом прижал, навалился, никто не вытащит.
Утром я первый встал, обернулся лисой. Вокруг прошел — никого нет. Только облака плохие, давят. Снег будет. По снегу женщину воровать сложнее. Надо найти на кого следы скинуть.
Браа встал, костер развел, стал мясо жарить. Один кролик на всех. Мало, но, если кожу не сдирать, только мех спалить — достаточно. Пырр сказал, не может сегодня вести, очень устал. Я поведу.
Волком оборачиваться не стал: чем тяжелее ты, тем труднее долго в звере быть. Снова лисой обернулся, вперед побежал. На четырех ногах бежать хорошо, только низко. Все по-другому видно и цветов мало, все некрасивое. И голова хуже, думать трудно. Не больно, но не хочется. Зато нос лучше. Все запахи те же, а чуешь сильнее — мышковать хорошо. Лысых почуял, но запах старый, они сперва к нашим шли, потом отвернули. У реки были, но только пили, к морю пошли. Там, куда лысые пошли, раньше наши жили. Умели тюленя ловить, ракушки ели. Я ракушек не ел, и никто теперь из наших тюленя ловить не может. Не надо, тюлень только в море, а мы оттуда ушли. Гадатель говорит, он знает, как тюленя ловить. Но он много знает, надо будет — покажет.
За день до моря не дойти, снова надо ночевать. Я нашел удобное место, все поместимся и огонь можно жечь. С одной стороны — здоровенный выворотень, с другой — большие камни. И много не совсем больших, вдвоем поднять можно. Небольшими камнями проход заложили, только щель оставили. Ее потом, когда все внутрь влезли, Браа с Пырром обломками и совсем небольшими камнями загородили. И огонь перед этим завалом развели. Лысые не увидят, другой полезет — обожжется. Пырр пока шел, нашел кости: почти чистые, мяса на них мало, сильно гнилое. Обожгли до угля почти, съели. Кишки утром заболят, но не сильно, идти сможем.
Холодной ночью снег пошел. Замерзли. Браа медведем обернулся и так спал. А мы к нему прижались, нам трудно спать, обернувшись, мало кто так может. Утром Браа, как спал, так медведем наружу и вылез. Отогнал волков, им интересно было, кто в завале спит, но не напали бы. Браа в медведе, а медведь нетерпеливый, злой.
Мы смотрим, а Браа плохо. Дрожит весь, глаза в пленке желтой. Долго, обернувшись, спал. Сильный, а медведь сильней. Медведь себе голову Браа забирает. Помочь можно: надо кормить, чтобы силы были. Но медвежьей едой нельзя, человечья нужна. Пырр остался Браа беречь, смотреть, чтобы совсем не ушел, а я лисой перекинулся, побежал мясо искать. Мертвую птицу нашел, плохую. Перья вылезают, живот раздутый, глаза вытекли. Не годится такая. Браа вернет, но он болеть будет. Увидел птицу живую. Куропатка, мяса мало совсем. Долго крался на животе, даже уши к голове прижал, чтобы не заметила. Прыгнул, придавил лапами, в голову укусил и побежал к нашим. Пырр правильно сделал — костер разжег, уговаривает Браа к костру лечь. А тот чужится уже, боится огня, не нравится ему. Я человеком обернулся, огонь сбил на угли, птицу бросил. Перья воняют, зато быстро. Ободрал кожу вместе с пеньками перьев, печеную куропатку бросил прямо под нос Браа. Он фыркнул, но съел. Походил чуть, лег и смог в человека вернуться. Но усталый, очень спать надо.
Идти надо, а Браа спать надо. Стали с ним сидеть. Потом Пырр ушел еду искать. А я Браа сторожил. Солнце совсем поднялось, снег растаял, сыро стало. Я Браа шкурой накрыл, огонь побольше сделал. Когда солнце вверх идти перестало, Пырр пришел. Принес змей. Он их гнездо раскопал, где они клубком зимуют. Змеи не злые, прямо в руках нес. Только пот с них течет или что похожее, очень резко пахнет. Как дикий чеснок, но запах сильнее, хуже.
Разбудили Браа, стали все радоваться, что Пырр змей нашел. Без кожи их пекли, кожу пяткой копья скребли, потом вокруг древка оборачивали — сушить. Кожа у змеи слабая, но нужная. Завязки делать.
Вечером Браа совсем здоровый стал, но ночью страшно идти, опять ночевали. А утром пошли. Браа обернулся росомахой и вел. Я росомахой не люблю оборачиваться. Глаза не очень хорошие.
К вечеру море увидели. Серое, дышит. И тянет, и страшно. Лысые далеко впереди нас шли, запах свежее не становился. Мы во весь рост шли, разговаривали голосом. Взошли на сопку, стали на море смотреть. Двое на море, один вокруг. Видели оленя. Старый, плохой. И тюленя видели. Далеко в море, как палец вылазит, и глаза у него. Как его могли ловить? Непонятно, как. Не в воду же лезли?
Лысых не видно, злых зверей не видно, мы пошли к морю. Обернулись все трое волками и побежали. Копья в шкуры завернули, все нужное тоже и в зубах несем. Почти до моря добежали, до мокрых камней. Пырр стал лизать воду с одного из них. Заскулил, стал кашлять. Забыл, что про морскую воду говорят: нельзя пить, можно еду поливать. Если чуть полить, еда вкуснее. Если много полить, противно. Пить нельзя. Браа к самой воде подошел, встал передними лапами, потом, когда ночевали, сказал, что вода холодная и в ней живут жуки и мухи и все без крыльев. А я к воде не пошел, я смотрел вдоль моря. В само море страшно смотреть, оно качается, хочет, чтобы я зашел в него. Смотрел вдоль моря и увидел, как чайки над одним местом кружат. Сказал своим, мы туда побежали.
Большой зверь, больше всякого другого на берегу лежит. А его чайки клюют и лисы едят. А медведь не пришел еще. Обязательно придет, но пока не учуял. Недавно тут зверь днем пришел из воды и умер. Мы же в волков обернулись, сразу чуем.
Пырр вперед побежал, разогнал лис, распугал чаек, стал зверя есть. Пытался зубами в шкуру вгрызться — очень твердая, а под ней жира столько, что голова по плечи в него уходит. Тогда он стал там есть, где птицы расклевали. Мы с Браа людьми стали, взяли резки, отрезали жира, съели — волку нравится, а человеку не очень. Тогда нарезали побольше жира, мяса нарезали, на ремешки повесили. Много взяли, хорошо поедим и ночью, и потом. Браа на кость наткнулся, поскреб ее резкой, сказал кость хорошая. А я пошел зубы смотреть, подполз, а зубов у зверя нет. Или есть, но странные. Как трава замерзшая, но не трава и не замерзшая. Совсем непонятные зубы. Я копьем и резкой добыл кусок. Упругий зуб. Странный. Непонятно, зачем нужен, но хороший. Я его бросил и стал говорить Браа, что надо уходить, и Пырру тоже. Потому что такой зверь долго ничей лежать не может. Скоро медведи придут или лысые. А нас трое только. Нам за зверя драться не надо, пусть берут.
Пырр наелся, спать хочет. Но волк его голову не забрал. Пырр обратно обернулся, понял, что спать нельзя. Взяли мясо, пошли искать, где спать. Нашли место хорошее, берег видно и зверя видно. Интересно, что с ним будет. Ночью мясо ели, такое вкусное, как бизон или лось. И жир, если на палке у огня подержать — течет и вкусный. А если прямо в огонь сунуть, сильно горит, ярче, чем обычный жир. Ночью кто-то шумел, зверя ел.
Утром Браа первый проснулся, потому что с краю спал, а ночью снег шел. Замерз и проснулся. Стал на зверя смотреть. Увидел, как лысые пришли, медведя прогнали. Браа нас разбудил, показал, что нельзя говорить, нельзя вставать, нельзя огонь зажечь. Про огонь он правильно показал — хорошо, что он ночью погас, а то бы лысые дым почуяли. Ветер сменился: вечером был от моря, а ночью стал на море. И пока такой же. От нас ветер. Плохо.
Я на лысых смотрел, какие они странные. Браа и Пырр тоже. Они раньше лысых не видели. Я видел давно, когда еще к нашим не пришел. Эти лысые другие были. Больше шкур надето, шкура светлее, сами мельче. Браа смотрел на лысых и показывал пальцами, что он бы любого победил, если бы тот его съесть решил. Победил бы. Браа ниже лысых, но шире и все толще, сильнее. Руки толще, ноги, шея. Колени шире сильно. И я такой же. А Пырр еще ниже, и есть лысые, у которых руки толще. Он бы не всякого лысого победил. Но мы с Браа убежать бы от лысых не смогли бы. Ноги у нас сильно короче, а сами мы тяжелее. А Пырр бы убежал, он хорошо бегает. Или не убежал бы, не знаю. Мы еще не видели, как лысые бегают.
Браа обернулся лаской, побежал смотреть лысых поближе. Потом сказал, что копья у них не такие как у нас. Длиннее и древко тоньше. А резки похожи. Пока Браа там был, мы с Пырром смотрели: не могли понять, лысые женщины есть возле зверя или нет. Не поняли: они все в меха закутанные. Мы тоже, но меньше меха носим, на голову только совсем зимой надеваем. А им холодно, потому что лысые. Или пришли оттуда, где зима теплее. Я про это Браа и Пырру сказал, они не верят. Я был, где теплее, они не были. Сказали, поверят, если гадатель скажет.
Браа вернулся, стал тихо говорить про лысых. Тогда один лысый стал смотреть туда, где мы лежим. Мы сразу замолчали, только он нас слышать не мог — далеко до нас. Наверное, старый дым почуял или жир горелый. Мы стали бояться, что лысые к нам пойдут. Они не пошли. Набрали мяса, выломали зверю ребра, медленно туда пошли, откуда пришли. Целый день зверя разделывали, а мы лежали, не ели, не говорили громко, не оборачивались.
Сразу за ними не пошли. Поели, потом пошли. Уже закат был. Я лисой обернулся и вперед побежал. Пырр и Браа медленно шли, пригибались. Очень страшно в темноте ходить.
Лысые жили далеко. Те, кто мясо нес, два раза отдыхали. Ложились и лежали, говорили. Кто мяса не нес, не ложился, вокруг ходил. Никто не оборачивался, чтобы сторожить. Но лысые умеют, я знаю, хотя не видел. Браа и Пырр далеко шли, не видели. Я возвращался, рассказывал. Браа так шел, а Пырр оборачивался волком, нюхал: есть кто злой рядом или нет. Нечасто оборачивался, много оборачивались, пока сюда шли, теперь устать легко.
Лысые пришли к своим, уже когда совсем ночь, Луна высоко. Они там жили, где когда-то наши. Лысых много было, много больших семей. Наши тут в гроте жили, хороший грот, вход камнями завалить легко. А лысые там не стали жить. Натянули на палки и большие кости много шкур. Стало, как холмы. Сами под шкурами там жили. Очень страшно так жить — стену любой зверь порвет и войдет. Поэтому у лысых много, кто ночью не спит. Ходят вокруг, слушают, огонь жгут. А рядом прямо собаки спят. Ветер от них был, не учуяли меня. Прямо рядом с лысыми собаки. К нам так близко не походят. На охоту если идем, они следом бегут, мы им кишки бросаем, когда добычи много. А когда мало, они напасть хотят, но боятся. А у лысых совсем рядом с холмами из шкур собаки: если ребенок выйдет, старый выйдет — схватят и съедят, а лысые не боятся. Я ближе подполз, стал сильно нюхать: может не собаки, может лысые обернувшиеся? Нет, совсем собаки. Ближе не стал ползти. Собаки залают, за мной погонятся, лысые тоже погнаться могут. А там Пырр и Браа. Я стал женщин смотреть. Они вышли из-за холмов, когда лысый, который мяса не нес, закричал. Женщины выходили, а он им мясо давал, которое другие лысые принесли. Женщин у лысых много.
Я обратно побежал, остановил своих, сказал, что собаки, что нельзя дальше. Стал вокруг бегать, искать, где спать. Место нашел, где не найдут. Плохое место: щель в земле, сверху если кто схватит, непонятно, что делать. Стали спать не все сразу. Сперва один не спит, слушает, потом другой. Я, когда не спал, про лысых думал. Женщин у них много, женщины странные. Когда мясо делили, они ссорились, даже били друг друга. Наши так не делают. Очень редко. Это понятно, это потому, что лысые злые. Но они и смеялись много. Громко. Наши редко смеются. Смеяться хорошо, смеются, когда приятно. Лысые смеялись, когда мясо брали. Мясо дают — хорошо. И смеялись, когда одна другую за шею схватила, но упала сама и вторую повалила. Это не хорошо, неприятно такое смотреть.
Утром Пырр обернулся лаской, побежал на лысых смотреть. Когда пришел, сказал, что они все мясо жарят и приносят много дров, складывают большой костер. Не зажигают его, только складывают дрова. Пырр такого большого костра никогда не видел, не понимает зачем. Думает, хотят целиком того зверя приволочь и целиком жарить. Лысых много, но столько им не съесть.
Когда снова ночь настала, мы втроем обернулись лисами и подкрались к лысым. Про собак мы знали, боялись их разбудить. Только собаки не спали. Никто у лысых не спал. Они большой костер зажгли, такой большой, что все далеко видно. Мясо ели, какие-то корни ели, грибы ели. Потом долбленку принесли, оттуда пили и стали плясать и кричать. Красиво кричать. Одни коротко, громко кричат и по пустой долбленке бьют, другие воют, женщины визжат. Много лысых пляшет и кричит сразу. Очень странно смотреть, когда много пляшут. У нас один пляшет — все смотрят. Потом другой пляшет. А лысые не смотрят, все скачут, все руками машут, трясутся. Очень быстро пляшут. Некоторые падают. Еще долбленку принесли, они снова из нее пили, снова кричали.
Браа обернулся человеком, сказал, что надо сейчас женщин украсть, пока они в темноту не видят совсем, и пока собаки вокруг них бегают, мясо подбирают.
Мы хотели сделать, как он сказал, но стали думать, как женщину нести. Все же оберачивались — ни у кого шкуры нет, чтобы ей голову завязать. Пырр хотел побежать за шкурой, но остался. Стал смотреть, как один лысый к голове сайгачьи рога привязал, а лицо косульим тазом закрыл. Женщины его стали трогать руками, а руки в охре и в киновари с жиром. Он весь стал яркий и везде ладони. Рогатый к костру вышел, стал прыгать и кричать громче всех. Все тоже покричали, а потом замолчали. Сели на землю, а он прыгал и махал палкой. Потом к нему один лысый вышел. Рогатый вокруг него прыгал, кричал на него, шипел, извивался. Лысый сперва раскачиваться стал, а потом затрясся. Рогатый его палкой ударил, и лысый обернулся. Обернулся большой змеей, такой не бывает. Толще ноги и шею раздувает, делает плоской. Раскачивается и шипит. Нет таких змей.
Все лысые обрадовались, стали кричать. Рогатый другого лысого привел, долго вокруг ходил, на четвереньках ползал, пыхтел. Этот лысый обернулся медведем. Красным медведем, большим, как лось. На задние ноги встал, стал со змеей плясать. Плясал и ревел, как сразу много медведей ревут.
Потом другие лысые оборачиваться стали. Все звери у них не настоящие. Слишком большие. Очень страшно. Мы испугались и вернулись туда в щель, где ждали. Зажгли наверху маленький огонь, чтобы не так страшно, до рассвета спать не могли, боялись.
Утром Браа боялся, но пошел смотреть лысых. Сказал неправильных зверей нет, есть только лысые, и все спят. Собаки не спят, ходят, берут еду, там много осталось. Браа обратно ушел. Днем пришел, сказал: "Проснулись лысые". Много мужчин болеет. А женщины куда-то идти хотят. А он спать станет, устал очень.
Он спал, Пырр с ним сидел, а я пошел смотреть, куда женщины пойдут. Они взяли палки без наконечников, и пошли ковырять землю, выкапывать корни. Лысые любят есть корни. С ними двое мужчин пошло, не очень сильных, молодых.
Я своим сказал, надо сейчас женщин брать. Мы подкрались, стали смотреть на них. Они все дальше от других лысых уходили.
Браа сказал, что надо брать такую, у которой ребенок за плечом. Он вырастет, будет думать, что он не лысый, а человек. А Пырр сказал, что ему мать расскажет, и он вырастет злым. А я сказал, что гадатель не говорил, чтобы брали детей, только про женщин говорил.
Таких две было. Одна старая, не годится. Браа обрадовался, он лысую не хотел. Только у меня лысая будет, только одна без ребенка и не старая. Пырр обернулся лаской, стал бегать вокруг лысых мужчин. Один смотрел на него и смеялся, другой стал кидать камни. Пырр отбежал, мужчины за ним пошли, оба стали камни кидать и копьями тыкать, смеяться. Про женщин забыли. Когда они в овраг спустились, Браа медведем обернулся, побежал на женщин. Они испугались, стали кричать, побежали. Браа лысую без ребенка догнал и плечом ударил, повалил. Сам остальных погнал. Я к лысой подбежал, придавил. Накинул шкуру на голову и завязкой шею обвязал. Потом другой шкурой всю обмотал, завязал. Лысая совсем легкая. Я бежал с ней, с нашими копьями и не уставал. Потом меня Браа и Пырр догнали. Шкурой, которую Браа надевал, я лысую обернул. Браа мою хотел, но я не отдал. У него своего меха много, ему без шкуры проще. Он подумал, сказал да, проще.
Мы стали бежать, по очереди лысую несли, чтобы не уставать. А потом снег пошел. А мы еще не далеко убежали. Мы испугались, что лысые нас легко найдут, не пошли сразу к нашим, повернули. Бежали до реки, вошли в нее. Очень холодно, река глубокая, глубже колена. Браа хотел ждать в реке, когда снег перестанет идти и растает. Я сказал: нельзя. Снег может долго идти. Надо по реке идти, на тот берег перейти, но не здесь. Там, где отсюда не видно. Лысые не поймут, куда мы делись. Мы так сделали, и побежали очень быстро, потому что очень замерзли.
Но лысые бегают быстрее нас. Те двое, что с женщинами были, поняли, куда лысая пропала, поняли, как мы реку перешли, догнали нас.
Я лысую Пырру отдал, он побежал, а мы с Браа копья лысым показали. Они закричали, один бросил копье в Браа. Мы копья не кидаем, удивились. Но Браа уклонился, потом побежал копье поднимать. Там наконечник хороший, Браа думал, может, не сломался. Лысые увидели, что Браа побежал, решили, что мы испугались. Молодые не знают про нас. Тот, у которого копье было, подбежал ко мне близко и кинул копье. Я не ожидал, думал ткнет, не смог бы уклониться. Он плохо кинул. Копье меня не ранило, попало в шкуру, а шкура большая. Он думал в этом месте я, а там только шкура. Я его быстро ударил копьем и убил, шею пробил. А Браа услышал, что за ним бегут, обернулся медведем и ударил лысого лапой. Тот упал, Браа его еще раз ударил, убил.
С такими, как мы, обернувшимися, не дерутся. Потому что то, что убил обернувшись, надо съесть. Иначе не сможешь больше в этом звере охотиться. А людей есть невкусно, неприятно. Они как мы, как будто почти своего ешь. Лысые на нас не так похожи, Браа от лысого мяса набрал, взял себе его копье. Хорошо, что они нас догнали, у нас никакой еды, а до наших без отдыха не дойдешь. Мы, пока совсем не устали, бежали. Тогда нашли, где ночевать, маленький костер зажгли без дыма. Поели, и спать стали. Лысая тоже поела. Не знаю, едят лысые своих, или нет. Она не видела, откуда мясо.
До наших пещер дошли когда, сначала ничего не поняли. Где все? Потом вспомнили, что гадатель говорил. Наши все через перешеек пошли. Мы волновались, нас нет, плоскомордый медведь может многих забрать. Но ночь скоро, надо ночевать. Еды никакой не осталось, наши все с собой унесли, а мы лысого раньше доели. Без еды стали спать. Лысую отпустили, потому что Браа сказал, что без своей шкуры больше спать не сможет, холодно. У лысой шкуры теплые, но мы ей все равно сказали между нами лечь. Не понимает. Они не так говорят. Они щелкают и икают. Непохоже совсем. Я показал руками. Тоже не понимает. Тогда взял ее, положил рядом с Браа, сам с другой стороны лег, руки под голову положил, закрыл глаза. Открыл, показал на нее, снова закрыл. Она поняла. Показала, что ее зовут Иктяк. Не совсем так, там надо щелкнуть в середине, неудобно. Иктяк, поплакала и заснула. Может, по лысым скучала, а может, есть хотела.
Ночью Пырр проснулся, увидел, что Иктяк уйти хочет. Он ее обратно положил, сказал спать. А утром мы проснулись, а ее нет. Иктяк — молодая совсем, очень плохо думает. Снег же. Я обернулся волком, быстро ее догнал, обратно привел. Пока ходил, Браа и Пырр немного еды нашли. Оленья шкура и кости. Шкуру на огне обожгли, пожевали. Кости разбили, съели мозг. Вкусно, но мало.
Я через перешеек два раза ходил. Браа тоже два. А Пырр не ходил ни разу. Чтобы вчетвером дойти, надо с собой дрова нести. Тогда можно ночью костер жечь. Но это потом. До перешейка много дней идти. Если хорошо пойдем — не так много. Шли хорошо. Один раз видели овцебыков. Втроем никак их не взять. Иктяк совсем охотиться не умеет, умеет находить корни. Тоже хорошо. Ягод уже нет, только красные кислые. Их мало кто любит. Если только их есть, внутри болит. Корни, Иктяк показывает, какие так есть, а какие печь в золе. Некоторые вкусные. Нам очень хотелось овцебыка, стали рядом с ними жить, за ними ходить, ждать. Дождались — волки пришли. Перехитрили овцебыков, выманили одного из круга, заели. Волки выели кишки и шею, стали не такие злые. Тогда мы обернулись медведями и прогнали волков. Иктяк помогала шкуру снимать, скроила всем теплые обмотки на ноги. Мы мяса наелись, нарезали его много, с собой взяли. Ели помалу, на много дней хватило, почти до перешейка дошли. Тут хорошее место ночевать. Деревья кривые, толстые. Пять вместе переплелись, внутри как гнездо. Наши здесь ночевали, мы поняли. И мы там стали ночевать.
Ночью кто-то приходил, но мы жгли костер, он ушел. Утром смотрели следы — нету. Бывает такое, потом страшно. Иктяк принесла грибов, показала, что их надо есть, чтобы не бояться. Мы поели, и стало хуже. Браа боялся и Пырр боялся. И от страха стал плохо говорить о Браа. Браа ему объяснял, что так нехорошо, что ему плохо оттого, что Пырр так говорит. Иктяк смеяться стала, тогда Браа совсем расстроился, толкнул Пырра. Пырр удивился и побежал от Браа. Браа его догнал и снова толкнул. Ударил его. Я к ним подбежал, Браа оттолкнул, Пырра оттолкнул. Стал им говорить, что нельзя. Они слушать не стали. Браа схватил палку и ударил Пырра по голове. А Пырр присел. Я с ним говорил, палку не видел, она меня ударила. Очень сильно. Я сразу пить захотел, а потом упал, как уснул, только не спал, а совсем ничего не было.
Когда я пришел в себя, меня гладил по лицу приземистый неандерталец с шеей толще головы, дико волосатый и очень печальный. Я узнал Браа и обрадовался, что память мне не изменяет. А ведь после того удара, что я получил, удивляться этому не пришлось бы. Но, наоборот, рауш-наркоз сослужил мне добрую службу — вывел из интеллектуального оцепенения, куда я проваливался, все более и более сближаясь с теми, среди кого сейчас жил. Знал бы ты Браа, как я тебе благодарен!
Тощая кроманьонка, увидев что я очнулся, засмеялась. Она определенно была много изящнее моих друзей. Однако вовсе не выглядела привлекательной благодаря этому. Может быть, где-нибудь в теплых краях среди платанов или акаций она была бы уместней и гармоничней. Но не здесь: на границе с тундростепью, где небо всегда серое и низкое, и у всех толстая шкура и мощные мышцы.
Приподнявшись на локте, я заметил третьего своего спутника. Мелкий понурый неандерталец сидел к нам боком и всем своим видом выражал сожаление.
— Пырр не виноват. Грибы. Плохие грибы, — подстраиваясь к манере своих "соплеменников" заявил я. — Пырр немедленно расслабился и, подойдя, подтвердил: "Плохие грибы. Голова стала плохая, злая".
Да, от мухоморов так бывает. Нетипичная реакция, вряд ли кроманьонка подстроила ссору нарочно.