Эти бледные желтые глаза были быстры, морщинки вокруг рта говорили о решительности. Она стреляла в него. Он стрелял в ответ.
- Табини-айчжи тоже говорит, что это спорный вопрос. Мы с ним спорим.
- Сядьте!
Уже какой-то прогресс. Он поклонился, придвинул удобную скамеечку для ног, чтобы не возиться с тяжеленным креслом, - вряд ли, подумал он, мое пыхтенье продвинет вперед отношения с этой старой дамой.
- Я умираю, - отрывисто бросила Илисиди. - Вам это известно?
- Все умирают, нанд' вдова. Мне это известно.
Желтые глаза все ещё не отпускали его, жестокие и холодные, уголки рта вдовствующей айчжи опустились.
- Наглый щенок.
- Почтительный, нанд' вдова, к тем, кто сумел долго прожить.
Кожа у глаз старухи собралась морщинками. Подбородок пошел кверху, упрямый и квадратный.
- Дешевая философия.
- Но не для ваших врагов, нанд' вдова.
- Кстати, как здоровье моего внука?
Ей почти удалось шокировать Брена. Почти.
- Вполне хорошо, как он того и заслуживает, нанд' вдова.
- И насколько же хорошего здоровья он заслуживает?
Она схватила узловатой рукой трость, стоящую рядом с креслом, и ударила в пол - раз, другой, третий.
- Черт вас побери! - закричала она, не обращаясь ни к кому конкретно. - Где чай?!
Беседа, само собой разумеется, кончилась. Он был рад узнать, что это слуги, оказывается, покусились на её доброе настроение.
- Простите, что побеспокоил вас, - начал он, поднимаясь.
Трость барабанила в пол. Старуха повернула к нему свирепую физиономию.
- Сидеть!
- Я прошу прощения высокочтимой вдовы. Я...
"Я опаздываю на неотложное свидание", - хотел он сказать, но не сказал. Почему-то на этом месте ложь была невозможна.
Бам-м! - гремела трость. Бам-м!
- Лежебоки проклятые! Сенеди! Чай!
"Она в своем уме?" - спросил себя Брен. Сел. Он не знал, что ещё может сделать - и сел. Он не был даже уверен, есть ли тут вообще слуги и входил ли вообще чай в уравнение, пока ей не стукнуло в голову, но предположил, что личная прислуга вдовствующей айчжи знает, что с ней делать.
Старые сотрудники, сказала Чжейго. Опасные, намекнул Банитчи.
Бам-м! Бам-м!
- Сенеди! Ты меня слышишь?
Может, этот Сенеди двадцать лет как мертв. Брен застыл на скамеечке, обхватив руками колени, как ребенок, он был готов прикрыть голову и плечи, если каприз Илисиди повернет трость против него.
Но, к его облегчению, кто-то действительно появился - слуга-атева, которого он с первого взгляда принял за Банитчи, но это явно не был Банитчи, как показал второй взгляд. Та же самая черная униформа - но лицо изборождено годами, а волосы обильно исчерчены сединой.
- Две чашки, - рявкнула Илисиди.
- Не составит труда, нанд' вдова, - сказал слуга.
Сенеди, предположил Брен. Но ему вовсе не хотелось чаю, он уже поглотил свой завтрак, все четыре блюда. Ему не терпелось избавиться от общества Илисиди и от её враждебных вопросов, пока он не успел сказать или сделать что-нибудь совсем наглое и тем породить дополнительные сложности для Банитчи, хоть его тут и нет.
Или для Табини.
Если бабушка Табини действительно умирает, как она заявила, то наверняка у неё нет причин терпимо относиться к этому миру, который, по ясно выраженному Илисиди мнению, поступил неразумно, обходясь без нее. Вполне возможно, что это опасная и озлобленная женщина.
С лишней чашкой чая действительно не возникло трудностей, чайный сервиз как правило содержит шесть чашек, и Сенеди сунул одну полную чашку в руки вдове, а вторую предложил Брену. Ясное дело, придется её выпить - на мгновение он услышал слова, которые разумные взрослые атеви говорят каждому ребенку, едва начавшему ходить: не разговаривай с чужими, не бери у них ничего, не трогай...
Илисиди деликатно отпила глоток, и её непримиримый взгляд уперся в Брена. Забавляется, ясно как день. Может, думает, какой ты, парень, дурак, что не отставил чашку сразу и не побежал к Банитчи за советом, или потому дурак, что опрометчиво зашел в разговоре слишком далеко, споря с женщиной, которую боится немало атеви - и отнюдь не потому, что она безумна.
Он поднес чашку к губам. Другого выхода не было - разве что постыдное, унизительное бегство, а такого пайдхи никогда себе не позволял. Отпил - и посмотрел прямо в глаза Илисиди, а когда не обнаружил в этом чае ничего странного, отхлебнул ещё глоток.
Пока Илисиди пила, сетка морщин у неё вокруг глаз стягивалась гуще. Он не видел её губ - рука с чашкой заслоняла - а когда старуха опустила чашку, морщины словно растаяли, оставив лишь неразгаданную карту её лет и намерений, лабиринт тонких линий в озаренной огнем блестящей черноте её кожи.
- Так каким же порокам предается пайдхи в свободное время? Азартные игры? Секс со служанками?
- Пайдхи обязан быть осмотрительным.
- И целомудренным?
Это был невежливый вопрос. Но она, похоже, и не собиралась изображать вежливость.
- До Мосфейры не так трудно долететь, нанд' вдова. Когда у меня есть время съездить домой, я уезжаю. Последний раз... - Он чувствовал, что его не вызывали на легкий разговор. Но лучше говорить самому, чем терпеть допрос Илисиди. - Последний раз я ездил домой двадцать восьмого мадара.
- Так, значит. - Еще глоток чая. Щелчок пальцами, длинными и тонкими. - И наверняка предавались там извращениям.
- Я ездил навестить мать и брата.
- А ваш отец?