— Туда. — Я махнул рукой. — Надо.
Он очень откровенно рассматривал меня. Проявление новой для иакатов черты — любопытства.
— Тогда сегодня иди. Завтра не пройдешь.
— Почему?
Он произнес слово, значения которого я не знал. Но дальше стало понятно, что речь идет о чем-то вроде стражи или заставы. Оказывается, все деревни большой группой обошли старейшины — здесь есть такой статуе — и еще какие-то мужчины. Сказали, в городе беспорядки. Явился неизвестно откуда взявшийся человек, предлагает сломать машину. Если так, горожане пойдут разорять поля. Крестьян разбили на отряды, которые завтра преградят выход из города.
— Видишь, на полях никого. Сейчас они на море. Обучаются.
— Чему?
— Драться.
— А ты почему не пошел? Ты ведь не горожанин.
На это молодой мужчина не ответил, продолжая рассматривать меня.
— Тебе далеко?
— Далеко.
— Не ходи по дороге. Встретят. Вот там тропинка. — Показал на северо-восток. — Ты на нее наткнешься. Кончатся поля, будешь спускаться вниз. Глубоко. Потом наверх. Поднимешься в пустыню, пойдешь на солнце. Приведет к морю.
Впечатление было, что он знает о корабле.
— Ладно. Спасибо.
— Что это у тебя? — Он показал не на книгу, на рукоятку ножа.
— Нож.
— Покажи.
Я подал нож. В отличие от Вьюры мужчина знал, что это такое. Вынул из ножен, осмотрел, попробовал остроту. Отсосал выступившую на пальце большую каплю крови, уважительно покивал.
— Хорошая вещь. Дай мне.
— Возьми.
Он подумал миг.
— Провожу.
Срезал несколько стеблей анлаха. Пошли прямо по песчаной целине в сторону, противоположную морю. Справа вдали я увидел деревню — с десяток серых низких строений. Кажется, глинобитных, без труб и окон. Потом еще одну и третью. Они мне не попадались, когда шел от корабля по шоссе, потому что стояли далеко от берега.
Спустились с мужчиной в большую каменистую впадину, по дну засыпанную нетронутым чистым песком. Мой спутник указал на тропинку впереди. Начиналась она как бы ни от чего, на голом месте.
— Туда.
Я глянул на него.
— А ты откуда шел? Почему нет твоего следа?
Он нагнулся, пучком анлаха, пятясь, стал заметать наши следы.
— Ночью ветер все сровняет. Ты иди.
Раскинувшаяся передо мной пустыня была каменной — «хаммада», как в Сахаре называют такую. Плоская, она заметно поднималась в направлении моего пути. Из-за крутого подъема горизонт все время был рядом, впечатление, что идешь прямо в небо.
Вышел на гребень и ахнул.
Гигантский амфитеатр. Чаша в десятки километров диаметром и целых два, может быть, глубиной. Желтые, рыжие, красные, кое-где обрывистые стены. Долина, со дна которой до уровня, где я находился, циклопическими столбами стояли разнообразных очертаний скалы. Словно мертвый город великанов.
Захватывающее зрелище. Солнце еще не достигло зенита, и то, что дыбилось ко мне снизу, пестрело тенями: синими, фиолетовыми, даже черными в самой глубине. Это вблизи, по горизонтали. А вдаль уходило легким сине-зеленым маревом. Казалось, до ближайшей черной скалы-столба можно рукой дотянуться.
Я-то думал, что Иаката совсем старая планета со сглаженной поверхностью.
Такие просторы притягивают. Можно смотреть бесконечно. Они возвышают и требуют.
Сначала тропинка шла полого вбок, потом круче вниз.
— Эй!
Еще раз мой новый знакомый.
Он спустился легко, как прирожденный горец, протянул нож.
— На. Я просто так. Хотел испытать. Если потеряешь тропинку, ищи не под ногами, а впереди. Она мелькнет. Воду внизу можно пить. Что будешь делать, делай быстро. В темноте ты здесь не пройдешь.
— А кто ее пробил?
— Я.
— Для чего?
— От скуки. Я мальчишкой три раза убегал. Возвращали.
— В пустыню убегал? Зачем?
— За смертью. Многие так уходят, когда маленькие.
Мы постояли, глядя на панораму перед нами.
— Я знаю, кто ты. — Повернулся, стал быстро подниматься, гибкий, со свободными движениями.