- А скажите мне, Игорь Моисеевич, - неожиданно перебил игорев рапорт Сергей Филиппович – а вот если бы я вас попросил навскидку сказать, что на вас в Америке самое благоприятное впечатление произвело, то что бы вы назвали? Не в смысле там небоскребы или машины, а по жизни, а? Так сказать, на непредвзятый взгляд?
И Игорь, совершенно утерявший от такого человекообразного обращения всю свою бдительность, ответил, как на духу:
- Ну, если вы о таких жизненных впечатлениях спрашиваете, то действительно, кое-какие, вроде бы, и мелочи, но запали... Во-первых, не поверите – там в учреждениях, магазина, институтах, вообще везде, все двери, которые есть, открыты!
И, встретив явно непонимающий взгляд куратора, пояснил:
- Ведь как у нас? Хоть ваше министерство возьмите или, скажем, наш Институт со всем его современным дизайном – на входе два ряда стеклянных дверей штук по шесть на каждый, так? А открыты, причем, самым случайным образом – даже нередко и без надписи на них – только одна в наружном ряду и еще одна, куда-нибудь влево или вправо от первой, во внутреннем. Хоть зимой, хоть летом – все одним цветом! Пока войдешь, все ручки перелапаешь, за все потянешь и изматеришься вконец. Как в лабиринт кто-то с тобой играет. Одна надежда – если прямо за кем-то идешь, то видишь, в какую дверь тот проник, за ту и сам тянешь. Или если слякоть на улице непролазная, то, все-таки, более выраженная полоса грязи именно на единственном верном пути образуется. Вот ей и следуешь. А там – сколько дверей есть что в гостинице, что в магазине, что в университете, столько и открыто. За какую потянешь, та и открывается. Хоть в первом ряду, хоть во втором. А то и вообще на фотоэлементах. Но все равно – каждая. Даже если какая-то, казалось бы, чисто декоративно где-нибудь в самом незаметном уголке приткнута. Ни гадать, ни искать не надо. Иди, да и всё! Вроде бы и чушь, а впечатлила почему-то... Даже сам не понимаю...
Совершенно очевидно, что не понимал его и Сергей Филиппович. Он недоуменно пожал плечами – ну чисто блажь, двери какие-то, фотоэлементы, несерьезно – и с некоторым даже нетерпением произнес:
- Ну, хорошо, с дверями у вас какие-то специальные отношения. Не думаю, чтобы на такую мелочь кто-то еще стал бы внимание обращать. Тем более, что у нас климат другой. И чтобы вахтерам зимой не дуло... Так неужели же кроме этих дверей ничего хорошего? Развитая, все-таки, страна...
Игорь простодушно продолжил делиться впечатлениями:
- Вот именно, что развитая... Я после всего, что знал по поводу этой развитости, как-то почти подсознательно полагал, что там кроме заводов, небоскребов и автострад ничего больше и нету. Про “одноэтажную-то Америку” Ильф с Петровым чуть не полвека назад писали. А за полвека чего только не понастроишь. Я и думал, да и у нас в газетах поначитался, что они там природу под корень вывели. Особенно в самых населенных районах. Ну, остались там леса да горы где-нибудь на Аляске или, на худой конец, в самой середине, или там на границе с Канадой, где и населения-то почти нет, а остальное – сплошной индустриальной пейзаж, дым из заводских труб и смог такой, что противоположной стороны улицы не увидишь! А оказалось – ничего подобного! Мы на машине по Пенсильвании ехали, где вроде бы одним сталелитейным заводам положено быть – так сплошные леса, а олени чуть под колеса не бросаются! И в Нью-Йорке никакого смога. Со смотровой площадки на небоскребе каждую улицу внизу разглядеть можно. А уж про Бостон даже не говорю – такое впечатление, что там парков и аллей больше, чем домов... Преувеличение, конечно, но я, чтобы смысл передать...
Потом... Вот мы все время – капитализм, капитализм, сплошная конкуренция, Боливар не вынесет двоих, человек человеку волк и все такое прочее. Сами знаете. А на самом деле я такого внимательного, вежливого и доброжелательного отношения никогда не встречал. В толпе, если случайно с кем взглядом встретишься, так тебе обязательно в ответ улыбка! Они ж не знают, что я, так сказать, гость – значит просто друг другу улыбаются. Или если по делам что-нибудь надо – так все эти клерки просто исстараются помочь. Я уж про магазины и не говорю – покупатель всегда прав, а продавцы из кожи лезут угодить. Даже теряешься иногда. Вот этого я совершенно не ожидал.
Как немедленно понял, закончив свои интеллигентские излияния, Игорь, рот он открывал зря, и ждали от него чего-то другого; впрочем, чего именно, так навсегда и осталось для Игоря загадкой. Сергей Филиппович выглядел искренне шокированным и возмущенным.
- Да что это вы такое говорите! Это у них, значит, окружающая среда беспроблемная? Когда они миллионы тратят на то, чтобы хоть как-то природу подлатать! Их собственные ученые пишут о чудовищном загрязнении воздуха и воды! Их, а не наши. А вам лесополоса вдоль дороги с двумя полудохлыми оленями в кустах земным раем кажется! А разные бидонвилли и фавелы вы, наверное, за фешенебельные дачные поселки принимали? - про себя Игорь удивился по поводу того, а какое, собственно, отношение имеют южноафрикаские и бразильские бидонвилли и фавелы к американской природе, но благоразумно промолчал – Вот когда у нас вся страна на защиту Байкала встает, чтобы на берегу никаких комбинатов не строили, вот это и есть охрана природы! А уж что касается все этих магазинных улыбок, так это вообще детский сад какой-то! Вы что, не понимаете, что это все не от души, не из любви и уважения ни к вам ни к кому бы то ни было еще, а только ради нескольких лишних долларов в конкурентной гонке. Чтобы вас из соседнего магазина переманить, они не то что на улыбки раскошелятся, а я даже не знаю на что еще в связи с их кризисом перепроизводства! Как же это вас так легко на мякине провести оказалось?
Тут, в свою очередь, завелся и Игорь, не слишком любивший, когда его держали за дурака. А потому и огрызнулся:
- Ну, если уж на то пошло, то мне лично куда больше по сердцу, когда американская продавщица мне помогает и улыбается, даже если она при этом про себя что-нибудь вроде – Да провалился бы этот советский гад в тартарары! – думает, чем, как у нас обхамит какая-нибудь девица из-за прилавка прямо сразу, как только к ней на расстояние слышимости подойдешь, а потом еще раз пять за три минуты, пока она сто граммов сыра тебе режет, даже если она при этом секретарем комсомольской организации магазина избрана и у нее за спиной вымпел ударника коммунистического труда висит!
Разом потерявший всю свою доброжелательность Сергей Филиппович сухо процедил:
- Да, с пониманием политических и экономических процессов не все у вас в порядке. Похоже, рановато мы вас в такие серьезные поездки стали посылать. Рановато. Так что давайте сюда ваш загранпаспорт и отчет, а о ваших взглядах я со своим начальством потолкую. Тогда и решать будем по поводу вашего дальнейшего будущего.
Игорь выкатился, как оплеванный. И, главное, этот Сергей Филиппович, как и обещал, на Игоря сообщил наверх полной мерой, хотя, вроде, и без особых последствий. И об этом сообщении, и об отсутствии последствий Игорь узнал через пару месяцев после того памятного разговора по душам в увээсном кабинете, когда в коридоре его неожиданно остановил Директор.
- Ты что, идиот? – как всегда вежливо и доброжелательно начал он разговор – Ты что, не понимаешь, с кем и о чем говорить можно? Почему это мы на тебя телеги из министерства получать должны, что ты политическую незрелость демонстрируешь? – тут Игорь понял, о чем, собственно, речь, и мог бы даже кое-что и ответить, но вставить слово в горячий монолог Директора все равно возможным не представлялось – Хорошо еще что Босс в твоих результатах лично заинтересован. Так что меня просил ответ подготовить. Вот я и написал, что ты у нас хоть и кретин малахольный, но никаких дурацких выходок мы от тебя не ожидаем, а тематику ты ведешь наиважнейшую, так что твои поездки нам нужны. Вроде, помогло – отбили тебя на этот раз. В следующий раз не будь мудаком и думай, где и с кем говоришь. И, главное – что говоришь! Больше выручать мы тебя не будем. Ума не хватит – вот и сиди в жопе (под жопой Директор, по-видимому, понимал родное советское отечество). Ишь, умники – даже колина история вас ничему не научила. А ведь все, небось, помнят. Вот катись теперь и думай, как в будущем не влипать.
Под такое напутствие и был отправлен Игорь дальше по коридору.
III
А историю с Колей из соседней лаборатории Игорь помнил до деталей. Поучительную, надо сказать, историю...
Коля этот был, особенно с точки зрения руководства и охранительных инстанций, экземпляром почти нереальным по набору всех мыслимых положительных качеств – симпатичный русский парень из рабочей семьи, в армии отслужил, где почти автоматом влился в ряды КПСС – не самый типичный случай среди высоколобой интеллигенции – а потом МГУ закончил с красным дипломом, прошел аспирантуру, защитил блестящую кандидатскую и оказался в Институте на должности старшего научного и с самыми радужными перспективами на будущее. И при этом еще и человек веселый и компанейский, да и помочь готов любому безо всякой корысти. Так что когда подбирали самые первые кандидатуры на предмет сотрудничества с Америкой, то, естественно, Коля был включен в исходный список одним из первых, да так в нем и остался. И поехал к штатникам в составе первой же группы. И пахал там три месяца без выходных, приятно удивив американцев высоким качеством советской научной подготовки и привезя в родной Институт вагон и маленькую тележку вполне публикабельных результатов. Так сказать, отработал по максимуму. Казалось, что кроме всеобщего одобрения и непрерывных поездок по интересным заграничным адресам в будущем ему теперь ожидать не приходится. Жизнь, однако, сложнее стандартных схем.
Непредвиденные осложнения оказались связанными с тем, что человеком Коля был наблюдательным, общительным и откровенным. И, в придачу, несколько наивным. А потому сугубо научные рассказы о своей поездке обильно уснащал описанием увиденных в Америке разнообразных положительных и неожиданных для прополосканных советских мозгов сторон чуждого американского бытия – от невероятных продуктовых супермаркетов до вполне официально разрешенных в цитадели капитализма и даже империализма университетских семинаров по марксизму под портретом Ленина на стене. И непрерывно рассказывая про все это многочисленным институтским слушателям, он не переставал удивляться, как все это проходит мимо глаз работающих в Америке советских журналистов, в результате чего они представляют публике совершенно несбалансированную картину американской жизни и не позволяют нам перенять многое из того хорошего, чему там можно поучиться. И хотя несколько человек осторожно предположили, что эти самые журналисты потому и сидят бессменно по всяким америкам, что точно знают, о чем можно, а о чем нельзя рассказывать неиспорченному советскому человеку, и даже порекомендовали ему свои американские восторги несколько уменьшить или, во всяком случае, ограничить их излияние узким кругом самых надежных друзей, Коля удивленно ответствовал, что рассказывает он чистую правду, а хорошему надо учиться везде и всегда, включая и территорию потенциального стратегического противника, тем более, что никаких уж таких ярко выраженных антисоветских чувств он у своих американских коллег тоже не наблюдал.
Понемногу советчики заткнулись и отвалили, и кое-кто из них совсем не удивился, когда через какое время бумаги Николая, готовившегося к своей второй поездке в Штаты были из министерства в Институт возвращены с извещением о том, что его командирование представляется тем, кто эти самые командирования утверждал, нецелесообразным. Так и не поехал. Такой вот гром среди ясного неба. Поначалу институтское руководство решило, что бюрократия дала обычный сбой и не взволновалось, объяснив Коле, что всякое бывает. Но когда та же мрачная резолюция появилась и на двух следующих прошениях о колином командировании на большие конференции по его теме во Франции и Индии, а потом и на третьей бумаге для совершенно братской Болгарии, стало ясно, что где-то на Колю нарисован большой зуб. Директор устроил не менее его самого удивленному Коле допрос с пристрастием, но установил только то, что и так все знали – в милицию или в вытрезвитель не попадал, родственников или знакомых за границей не имеет, ни сам, ни родители на оккупированных территориях в годы Великой Отечественной Войны не проживали, жена тоже русская и все такое прочее. Когда кое-кто намекнул на то, что новый колин статус невыездного может быть следствием его чрезмерно восторженного описания американской действительности, то не только сам Коля, но даже и многоопытный Директор от такого предположения отмахнулись. Правда, справедливости ради, надо сказать, что Директор лично колиных рассказов об американском житье-бытье не слыхал, а потому и степень восторженности оценить не мог. Как бы то ни было, Колю для выезда больше даже и не предлагали, и он тихо страдал от какой-то неведомой ему самому своей неполноценности.
Директор, впрочем, с такой ситуацией не примирился, поскольку он и к Коле относился неплохо и, что еще существеннее, активно соавторствовал в его работах, разумно ощущая в них серьезное научное будущее, и хотел, чтобы эти работы международной научной общественности регулярно предъявлялись. Так что он нажал на все возможные пружины и даже подключил к этому делу Босса. Даже при такой поддержке понадобилось еще ой-ёй-ёй сколько времени, пока кто-то из прикормленных комитетчиков ни сообщил Директору, что всему виной подшитая в колино досье анонимка по поводу его слепого преклонения перед Западом и неадекватного превознесения отдельных сторон жизни нашего главного противника. Вот так-то! От Коли потребовали написанного в никуда покаянного письма с объяснениями, а от Директора еще и официальную бумагу за подписями всего институтского треугольника, чтобы эту анонимку уравновесить. Письма были написаны и тоже, по-видимому, подшиты все в тоже самое досье, а Коля после почти четырехлетнего перерыва съездил сначала в Польшу, а потом и снова к капиталистам. Неприятности, вроде бы, закончились, но сама история, естественно, не забылась и сильно уменьшила тягу выезжавших к откровениям с сослуживцами и уж, тем более, с официальными лицами.
IV
В общем, причин понервничать хватало... Но, как ни странно, на этот раз никакой запятой с Игорем не приключилось. То ли действительно Директор от него никаких экстраординарных выходок не ожидал, то ли просто запамятовал о нем в горячке разборок по поводу институтских беглецов, то ли просто так фишка легла, но где-то в первых числах марта вызвали Игоря все к тому же Сергею Филипповичу, и тот, как и не было никаких прошлых трений, любезно сообщил, что игорева кандидатура все положенные инстанции прошла, для поездки все готово, американская сторона ожидает в оговоренные сроки, билет и паспорт заказаны, так что надо заполнить обычные бумаги, составить техническое задание и начинать собираться. Живи да радуйся... Игорь, конечно, радовался, но висела у него тучкой на горизонте одна проблема, о которой он Сергею Филипповичу говорить не стал, а вот с Директором на этот предмет решил пообщаться, разумно полагая, что дело Сергея Филипповича – документы готовить, так что, что ему скажут, то он и сделает, а вот что именно ему скажут, как раз от Директора и зависит. С него и начинать.
А дело заключалось в том, что в игоревой лаборатории у двоих ребят заканчивались аспирантские сроки и где-то не позже середины осени им предстояло свои кандидатские защищать. Задержек не предполагалось, поскольку и работы у них практически были закончены, да и министерство, платившее аспирантские стипендии, к любым превышениям календарных лимитов относилось резко отрицательно и, если такое вдруг происходило, могло понаделать кучу мелких неприятностей или даже срезать количество аспирантских мест в его лаборатории. Но в данном случае, вроде бы, все было в порядке. Все осложнялось инструкцией, которая требовала, чтобы перед началом написания работы в ее окончательном защитном варианте непременно состоялась процедура так называемой предзащиты. То есть пробного выступления на Ученом Совете, чтобы все члены, включая и специально приглашаемых коллег из родственных заведений, могли будущих диссертантов послушать, поспрашивать, отрецензировать, обсудить, дать какие-то рекомендации и, в итоге, официально включить защиту в план работы Совета. Соответствующая бумага, свидетельствующая, что предзащита состоялась и прошла успешно, должна была обязательно присутствовать в каждом защитном деле. Ситуация совершенно рядовая, но предстоящая игорева командировка создавала проблемы.
Арифметика простая – приличия требовали, чтобы между предзащитой и защитой прошло хотя бы месяца два-три: каждый должен был видеть, что над рекомендациями, полученными в процессе предзащиты, будущий диссертант работал и на окончательный суд выносит труд в полностью отшлифованном виде (впрочем, справедливости ради, порой замечания действительно бывали достаточно серьезные, и на то, чтобы с ними разобраться, какое-то время и впрямь требовалось). Тогда считаем назад – чтобы защититься где-то в октябре, надо, чтобы предзащита состоялась в июле, но с конца мая и до середины сентября Ученый Совет находится на каникулах, то есть заслушать ребят надо где-то в апреле-раннем мае. Вот Игорь в хорошем заблаговремении, когда еще не то что окончательных сроков его командировки никто не знал, но и сама возможность поездки была еще вовсе не очевидна, и протолкнул все предзащитные дела на Совет, предполагавшийся где-то в середине апреля. И даже не просто организовал, а пригласил нескольких полезных для дела коллег из других мест, твердо договорившись с ними о времени. Теперь всё переигрывать – во-первых, хлопот не оберешься, а во-вторых, перед людьми неудобно. Да и на когда? Сдвинуть на раннюю осень – тогда защиты к Новому Году отползают, а то и на следующий год отложатся. И аспиранты расстроятся, и министерство задолбает за превышение сроков. Без руководителя, то есть без него, Игоря, предзащиты проводить – дело неслыханное и может быть воспринято как демонстративное пренебрежение Советом, да и ребятам повредить. Так что, как ни крути, а простейший выход – это проводить совет, как запланировано, а вот отъезд в командировку отложить на после предзащитного совета. Хоть на следующий день можно выехать. Ну, сдвинется все недели на три – делов-то! Поработает не до середины мая, а до конца июня. Все равно в Штатах никто в отпуска раньше июля не уходит. Да и отпуска у них – неделю погуляли и обратно, так что без напарников не останется.
Было, правда, одно забавное обстоятельство. Но и оно даже не самому Игорю в голову пришло, а его американскому соисполнителю, который как-то спросил его, а почему, собственно, всех советских – а он не только с Игорем сотрудничал – всегда на рабочие места в самые поганые времена присылают: либо в середине весны, либо поздней осенью, либо, на худой конец, зимой, когда и погода поганая, и слякоть, и дожди, и даже мороз с буранами, но уж никак не радостная зелень с солнышком. Игорь предположил, что это просто так случайно совпадает, но мнительный американец, полагавший себя знатоком советского политического устройства, поскольку читал книжку Барона под интригующим названием “КГБ”, не согласился и выдвинул собственное объяснение:
- Какое уж тут совпадение! Просто ваши руководители хотят, насколько можно, ваше впечатление от поездки в Америку испортить, вот и посылают вас, когда и погода похуже, и город не так красиво выглядит, и вообще окружающая обстановка тоску наводит. Глядишь, под такой аккомпанемент даже хорошее не таким хорошим покажется. А приехали бы вы сюда в июне или сентябре, посмотрели бы, как все вокруг чисто, красиво, в цветах и в зелени, так в сочетании со всем другим так бы прониклись, что и домой не захотели бы. Ваше КГБ хорошо знает, что делает!
Игорь, конечно, стоял на своем, но про себя признал, что некий резон в словах американского коллеги тоже присутствует. Впрочем, прав он или нет, но все равно сроки своей поездки сам Игорь все равно назначать не будет ни при каких обстоятельствах, у них в Министерстве целый отдел на этом сидит – что ж зря голову ломать...
Вот и теперь, когда все эти разговоры так кстати вспомнились, Игорь подумал, что с переносом – если, конечно, во всех этих командировочных датах действительно присутствует такой тонкий расчет – все может оказаться не так уж и просто, и не с Министества надо начинать разговоры разговаривать. Тем более, что Сергей Филиппович все равно всех этих защитных проблем не понял бы... А вот Директор, по мнению Игоря, понять был должен и, соответственно, помочь утрясти перенос поездки с выездным начальством. Тогда никто и не подумает, что майское американское солнышко вкупе со всем остальным может подвигнуть Игоря на опрометчивый шаг. Так что Игорь прямым ходом и направился в директорскую приемную, как только вернулся от Филипповича.
Тут Игорю повезло, поскольку у Директора как раз в тот момент никаких посетителей или совещаний не было, так что секретарша запустила его сразу. Директор как его ждал. Не успел Игорь и рта открыть, чтобы поприветствовать начальство, как начальство заговорило само, заодно демонстрируя свою полную осведомленность касательно дел малых мира сего:
- Ну, точно ведь говорят, что дуракам везет! Тут у всех жопы трещат от непрерывных надеваний, а он в Америку развлекаться едет! Ладно, ладно – не кривись! Знаю, что работать тоже будешь. Потому и посылаю. И хорошо, что прямо сейчас. Мне как раз в координационный совет надо кое-какие бумаги передать, а ты в Вашингтоне все равно будешь. Я тебе еще на словах кое-что скажу, чтобы ты там одному человечку, который для нашего сотрудничества очень важный, передал. Он тоже в Вашингтоне в это время будет – я с ним уже созвонился. На удивление удачно все совпало. Так что встретишься и передашь. Завтра зайдешь, я все подготовлю и объясню.
- А что, действительно что-то важное? - обреченно поинтересовался Игорь, предчувствуя, что разговор может получится тяжелым.
- А я что, шутки тут с тобой мудаком шучу? Раз говорю, значит важное! Да и вообще, тебе-то не все ли равно, раз так или иначе едешь? – с неожиданным подозрением спросил Директор.
- Да вот так получается, что как раз не все равно. Я к вам и пришел попросить, нельзя ли как-нибудь поспособствовать, чтобы поездку недели на три отодвинули, а? Со своим соисполнителем я бы договорился, а у меня – вы же помните – двум ребятам предзащищаться вот-вот. Как они без меня? А я бы их через Ученый Совет провел, все указания по исправлениям отдал бы и покатил со спокойной совестью. А так защиты задерживать – с Министерством проблем не оберешься! Еще и на вас бочку покатят...
- Ты что, совсем с глузду съехал? – перебил игорево лопотанье Директор – Тебе почему все по сто раз объяснять приходится? С мозгами совсем хреново стало? Может и лабораторией заведовать трудно? Раз Министерство сроки назначило, значит с американцами согласовано. Любые пересогласования – минус в работе. Это – раз. А два – я же тебе только что сказал, что мне кое-что через тебя именно в эти дни передать надо. Мне что, опять время терять передоговариваться из-за каких-то двух твоих мудаков?
- Ну уж не мудаков, - вступился за сотрудников Игорь – Вы сами обоих на институтской конференции хвалили. Так они с тех пор еще больше всего понаделали. А мы их в знак признательности своевременной защиты лишим, так что ли?
- Ты мне тут заботливую наседку из себя не изображай! Тоже мне – он один о людях думает, а остальным наплевать. Дешевую популярность завоевываешь? Лучше скажи, а на хрена ты вообще на предзащите нужен? Проформа ведь! Лишь бы в протоколе было.
- Ну как проформа – выступить надо. По несколько слов о ребятах сказать. Работы представить. Объяснить, как они в институтской тематике лежат. И Совету вежливость показать. Ну, все такое. Сами они пока еще этим политическим штукам не обучены.
- Во-первых, пускай обучаются – до каких пор целок-то из себя ломать! Только про высокую науку они, видите ли, излагать могут! А во-вторых, хрен с тобой – раз уж так переживаешь, напиши мне по странице на каждого, и я их сам на Ученом Совете от твоего имени представлю. Еще глаже все пройдет. И им почету больше, что Директор про них говорить будет, и Совет не вякнет. Всё! – решено и подписано. Готовь к завтрашнему дню текстовочки на каждого, приноси, получишь от меня бумаги и поручение и вали в свою Америку без задержки. Ишь – все им не так! Нашему Ванюшке и на бабе камушки. Другие бы поскорее постарались бы отъехать, а то вдруг чего сорвется, а вы у меня вконец разбаловались... Кому щи пусты, а вам жемчуг мелок... Умники. Ладно - свободен!
С тем Игорю пришлось и уходить. Хотя на душе стало несколько спокойнее: Директор одолжения делал редко, но – надо отдать ему должное – если уж чего обещал, то выполнял. Так что ребята без прикрытия на таком важном мероприятии как предзащита не останутся. Теперь надо было все это им и объяснить, да и затребованные Директором текстовочки соорудить. Впрочем, могло быть хуже – кто ему указ, взял бы, да и вообще отложил...
V
Вот так и выехал получивший в дорогу пакет директорских бумаг и вагон и маленькую тележку устных поручений Игорь в свои Штаты аккурат в середине того самого промозглого марта, когда разные чикаги и бостоны тоже выглядят еще вполне уныло и не должны чрезмерной своей прельстительностью будоражить и смущать советского человека. Выехал, снабдив Директора подробно расписанными справочками по своим подзащитным и раз по пять прорепетировав с каждым из нервничающих аспирантов предстоящее выступление и растолковав им, как мог, убедительно, что предполагаемое высокое внимание со стороны Директора к их предзащитам может послужить им только на пользу. И даже этим не ограничился, а сам поговорил с каждым из предполагаемых рецензентов, уговаривая их не слишком на ребят нападать, даже если им вдруг и почудятся какие недостатки, а подождать до его возвращения и ему самому все и высказать, а он уж с ребятами все необходимое выправит в лучшем виде. Конечно, воспитательный эффект предзащиты в таком случае несколько снизится, но ведь и сама предзащита без руководителя – дело необычное. Кое-кто над его мельтешением посмеивался, но в общем и целом все отнеслись с пониманием, так что и сам Игорь уехал несколько успокоенным, да и ребята тоже, вроде, дергаться стали поменьше. А одному из своих старших научных, который до некоторой степени выполнял обязанности игорева заместителя, наказал чуть какие проблемы с подготовкой Совета или непосредственно касающейся их процедуры – сразу ему звонить, а уж о результатах предзащиты доложить как только, так сразу.
Ну, а дальше все пошло привычным путем. Прилетел в Вашингтон, утвердил окончательную программу работы в их американском министерстве, передал бумаги и наказы своего Директора какому-то директору американскому, с которым, похоже игорев начальник собирался запустить еще одну программу обмена и сотрудничества, и уже дня через три после прибытия сидел с утра до ночи в знакомой по прошлым визитам лаборатории и добывал результаты. Тем же самым он занимался и еще через пять дней, и еще через пять – дискутировал с коллегами, налаживал приборы, готовил образцы, измерял, что положено, и с удовольствием видел как буквально на глазах растет пачка таких отличных графиков, что пальчики оближешь! Результат шел таким косяком, что даже большую часть суббот и воскресений он тоже торчал у приборов, хотя, конечно, прошвырнуться пару раз по местным магазином с целью выполнения семейных заказов тоже пришлось. Да еще раз какую-то чушь в кино посмотрел, зря потратив на билет пятерку, на которую три пары колготок для жены были бы куда полезней. В общем, нормальная зарубежная командировка.
В Москву он не звонил – из лаборатории неудобно, а из гостиницы за свой счет встало бы в такую копеечку, что ну его... А вот неформальный зам его как-то вечером отзвонился, передав привет от игоревого семейства и сообщив, что все в лаборатории идет нормально и с подготовкой предзащитного Ученого Совета проблем пока тоже не наблюдается. В следующий раз обещал отзвонить уже после того, как дело будет сделано. Так что Игорь все свои мысли об оставшихся в Москве аспирантах временно отложил.
Еще через неделю совершенно неожиданно позвонила секретарша Директора. Смысла этого звонка Игорь не понял совершенно, тем более, что спрашивала о таких мелочах, которые Директора явно интересовать были не должны и вполне могли подождать до его возвращения. Типа, когда он в этом году в отпуск собирается – сразу по возвращении или сперва сколько-то в лаборатории побудет. Или еще, собирается ли он опять осенью спецкурс в Университете читать. С чего это его отпуск или чтение спецкурса могли заинтересовать Директора – не для себя же секретарша спрашивала! – Игорь и представить себе не мог, почему и отвечал не слишком любезно, что будет день будет и пища, и когда действительно надо будет решать, тогда он и подумает, а пока лучше бы она Директору напомнила, что он обещал его ребят на Совете опекать. На том и распрощались. А поскольку тем для размышлений у Игоря хватало и по работе, то долго гадать над причинами начальственного любопытства он тоже не стал. Как выяснилось впоследствии, все равно бы не догадался!