- Вы что, серьезно? - все еще не мог поверить Андрей.
- Да уж куда серьезней! - окончательно развеселился его собеседник. Весь остаток ученого совета Андрей усваивал услышанное, а потом пошел к Директору.
- Чего? - спросил Директор - Надо чего-то? Давай быстрей, а то у меня времени нет.
Андрей сразу взял быка за рога.
- Я тут случайно узнал, как вы меня сюда к себе перетаскивали! Вы что же, действительно эту клевету пустили, что я завлаба подсиживаю?
- Ну! - радостно согласился тот - А так бы ты, мудак, там и сидел, как крот, света белого не видя. А тут тебя как пробку из шампанского к нам выбило. Плохо ли?
- Да ведь это просто непорядочно! Вы ведь мне могли всю жизнь испортить! Мало ли, по каким причинам переход мог бы не получиться - как бы мне там дальше жить? И все это после того, как я вам столько помогал! Не понимаю!
- А потому что дурак! - веско сказал Директор - сам не понимал, где твое счастье. Вот мы тебе и помогли. Ведь доволен?
- Доволен, - честно признался Андрей.
- Вот то-то и оно! Значит все правильно сделали. А ты вместо спасиба лаешься. Лучше приходи завтра, посмотрим, может я тебя смогу с докладом в Венгрию отправить А сейчас все - мне пора. Гуляй.
Тут Андрей заканчивал историю всегда одинаково:
- Он, значит, меня из кабинета выставил, а я стою перед дверью и понять не могу - вроде, все он правильно говорит, что мне тут лучше, чего же я тогда себя все равно чувствую, как обосраный? Вот так я тут и прописался…
VI
Как вскоре обнаружил Игорь, в Институте особенно ценилась абсолютная лояльность. Даже малейшее отступление от ее неписанных законов было, что называется, чревато. Перетащенный всякими посулами из солидного академического института один завлаб, на использование результатов которого для повышения институтского научного реноме Директор возлагал немалые надежды, после первой беседы с ним уже в качестве подчиненного, на заинтересованные вопросы коллег по поводу того, какое впечатление произвел на него Директор при близком общении, неопределенно пожав плечами, задумчиво и даже несколько неуверенно сказал: "Чего ж, свечей не ест, чернил не пьет - вроде нормальный". Как полагали многие, свое суждение он со временем пересмотрел, ибо именно ему пришлось непосредственно столкнуться с представлениями Директора об иерархии. Точнее, сначала ему пришлось вне всякой связи с институтскими делами провести с месяц в больнице по поводу микроинфаркта. В Институте ему посочувствовали, организовали посещение, переправили в палату цветы и фрукты и с несомненным удовольствием встретили его возвращение на работу в видимом здравии - человек он был приятный и относились к нему хорошо. Вот вскоре после его возвращения все и произошло.
Директор на тот момент был в какой-то загранке. Чего уж он там научного мог представлять - Бог ведает, но отсутствовал, как уже говорилось, часто. Как полагали наиболее цинически настроенные сотрудники, поездки его к науке вообще отношения не имели, а ездил он, по преимуществу, договариваться с разными фирмами о поставке очередной порции дорогостоящего оборудования - связи Генерального работали не переставая - а под такое сладкое дело собирать с этих самых фирм всевозможные подаяния личного пользования, чтобы, в конечном итоге, предложить контракт на поставку тому из производителей или продавцов, чье подаяние было посущественнее. Такой, с позволения сказать, аукцион. И как задолго до всяких приватизаций все было! Впрочем, не будем отвлекаться. Значит, Директора не было, а вот Генеральный как раз был. И ему, то есть Генеральному, неожиданно понадобились от Института какие-то срочные данные.
Вообще говоря, единственным связующим звеном между Институтом и Генеральным служил только и исключительно Директор. Всем остальным возможность лицезреть Генерального и, пуще того, говорить с ним предоставлялась только директорской волей. Чтобы, так сказать, не возникали неуместные и неподконтрольные Директору контакты. Конечно, никаких конкурентов за свою долю начальственного внимания он не опасался, но, как известно, береженого Бог бережет. А вот тут оказалось, что Директора нет, а вопрос есть. Естественно, на время своего отсутствия Директор всегда оставлял какого-нибудь присматривающего, но обычно в этом качестве выступал кто-то из его замов по разным там общим вопросам или, пуще того, по режиму. А от них ждать научных данных не приходилось. Покумекав немного, тогдашний присматривающий сообразил, что запрошенные Генеральным данные, скорее всего, относятся к ведению как раз того самого завлаба, о котором шла речь и который только что появился в Институте после всех своих сердечных неприятностей. Он этого завлаба и позвал, объяснив ему проблему. Надо сказать, что присматривающий был мужиком не вредным и, главное, хорошо знающим нрав и житейские правила Директора. Поэтому он хотя и передал приглашенному завлабу-сердечнику просьбу Генерального, но одновременно и посоветовал с ответом подинамить до возвращения Директора или, во всяком случае, так долго, как можно, чтобы Директор не подумал, что его подчиненный пользуется первой же возможностью, чтобы установить с Генеральным свои личные связи. Завлаб же наш, действительно имевший всю необходимую по науке информацию, решил, что верховное начальство динамить негоже, да и проблема такая мелкая, что о его кратковременном появлении в заоблачных высотах Генеральной Дирекции никто через день и не вспомнит. Вооруженный этими, как мы увидим, совершенно ложными соображениями, он на зов откликнулся и отправился к Генеральному. Доложив тому в течение пяти минут все, что требовалось, он с чувством выполненного долга отправился к себе в корпус, полагая дело сделанным совершенно правильным образом.
Если бы! Директор через какое-то время возвратился, а опрометчиво как бы подменивший его на высоком ковре завлаб ничего даже и говорить ему не стал, наивно полагая, что нечего каждой мелочью перегружать начальственное внимание. Так прошло несколько спокойных для него дней. Однако, как известно, Божьи мельницы мелют хотя и медленно, но неотвратимо. Как выяснилось позже, через какое-то время после своего приезда Директор оказался на очередной беседе у Генерального. По ходу беседы Генеральный задал ему какой-то вопрос, на который Директор сразу ответить не смог и слегка замешкался. Тогда Генеральный, никогда не упускавший случая вроде бы в шутку, а на самом деле вполне всерьез поддеть своих ближайших субординантов, чтобы, так сказать, не очень возомняли и служба медом не казалась, ядовито заметил:
- Вот у тебя, что ни спроси, по часу толкового ответа не получишь. А вот с сотрудником твоим тут встретился (Генеральный назвал фамилию инфарктного завлаба), так тот мне мгновенно полную справку выдал по высшему разряду. Зачем я только тебя держу?
- Ну вот и переводили бы всех завлабов в директора - обиженно огрызнулся Директор - они бы вам часовые справки по каждой мелочи выдавали бы. Кто бы вот только не за свой шесток, а за весь Институт тогда отвечал!
- Ладно, ладно, не заводись… - примирительно сказал достигший своей цели Генеральный, и беседа пошла дальше.
Об этом обмене репликами никто из институтских поначалу и не знал, так что все произошедшее несколькими минутами позже, когда Директор вернулся в свой корпус, произвело на невольных свидетелей сильное впечатление. А свидетелей набралось немало, поскольку в директорской приемной в тот момент толклось несколько человек, еще раньше вызванных им на какое-то очередное совещание. Среди них был и Игорь. И все они лицезрели появление Директора. Он вошел с лицом совершенно белым, лунатически, словно бы никого не видя, подошел к секретарше и, облизывая губы короткими и резкими движениями языка, что было известно как показатель его чрезвычайной взволнованности и разгневанности, даже не сказал, а прошипел ей:
- Где тут наш инфарктник? Немедленно ко мне!
Хорошо зная интеллигентную Директорскую привычку называть сотрудников либо по их болезням, либо по особым приметам, либо по физическим недостаткам, секретарша тут же поняла, о ком идет речь, и, поскольку инфарктник в число приглашенных на предстоящее совещание не входил, немедленно взялась за телефон, а Директор, по-прежнему никого как бы и не замечая, застыл спиной к ней и лицом к ведущий в его приемную двери. При этом он тяжело дышал и продолжал непрерывно и нервно облизываться. Он был страшен. Все присутствующие боялись пошевельнуться, чувствуя, что происходит нечто ужасное. Вызванного запеленговали мгновенно, и уже минуты через три-четыре он, ни о чем дурном не подозревающий - не могла же секретарша при Директоре даже намекнуть бедолаге, что его явно вызывают не для вручения конфетки, входил в приемную с естественными словами:
- О, здравствуйте! Мне передали, что вы меня вызывали. А что…
Продолжить ему не удалось. Глядя на него неподвижным взором параноика, Директор негромко, но чрезвычайно отчегливо и, главное, с огромным чувством произнес:
- Значит, у тебя, сволочь, инфаркт был? Значит, сволочь, выкарабкался? Так теперь ты у меня, сука, прямо здесь от инсульта сдохнешь, понял?
Присутствующие не знали, куда деваться. Еще хуже было бедному завлабу, который вообще не мог понять, с чего вдруг такие угрозы. Его непонимание продолжалось, однако, недолго, поскольку Директор практически впихнул его в свой кабинет, шагнул туда вслед за ним и, даже не захлопнув, а только чуть прикрыв дверь, теперь уже просто завопил, отчетливо слышным всем, кто был в приемной, несколько менее устрашающим дурным голосом:
- Ты что, мать твою, считаешь, что если меня нет, то надо тут же кидаться Генеральному жопу лизать? Умнее всех себя, говнюк, считаешь? Меня подставить хочешь, скотина? Да я тебя… Да я тебе… Да я тобой…
В общем, ситуация более или менее прояснилась. Секретарша замахала руками, показывая, что всем лучше разойтись до нового вызова. Все с удовольствием этой рекомендации последовали. Из приемной выходили, стараясь друг на друга не глядеть. Игорь заскочил на минутку и находящийся по соседству кабинет начальника снабжения, чтобы узнать про свою очередную заявку, а когда выходил, чуть не столкнулся с только что вышедшей из директорского кабинета жертвой разноса. У того вид был такой, что казалось, будто обещанный инсульт и впрямь не за горами. Впрочем, обошлось. Правда, Директор еще два месяца того в упор не замечал и впридачу, не только его самого, но и всех его сотрудников на текущий год снял со всех интересных командировок и конференций, но это уж были мелочи. Главное - жив мужик остался…
VII
Самого Игоря на первых порах все директорские выкрутасы затрагивали мало. Работа у него была в глубокой теории, так что возможности сорвать на ней какие-нибудь быстрые цветы удовольствия Директор пока не видел и держал всю игореву группу в качестве резерва Ставки. То есть условия для работы им обеспечивали, на всякие совещания и встречи периодически приглашали, но в личные контакты с Игорем Директор практически не вступал и общался с ним почти исключительно через секретаршу. Естественно - чем меньше личных контактов, тем труднее попасть впросак, чем Игорь и наслаждался, до поры до времени наблюдая за институтскими н, в первую очередь, директорскими нравами как бы со стороны. Но, увы, не все коту масленица. И в один прекрасный день Директор приехал из министерства с твердым пониманием того, что пора Институту показать и уровень чистой теории. Так что через пять минут Игорь был уже у него в кабинете и выслушивал указания на предмет того, что и как должно у него получиться в самом ближайшем будущем.
Пока указания эти носили общий характер, Игорь не возражал и даже согласительно кивал головой, про себя соображая, как надо построить работу на самом деле. Но беда в том, что путь от министерства до Института был неблизкий, и за сорок минут езды Директор успел у себя в голове сконструировать не только некую, с позволения сказать, плодотворную дебютную идею и даже такой ответ на нее, который, в его представлении, звучал красиво и интригующе для более высокого начальства - это бы еще полбеды! - но, в придачу, точные предначертания на предмет того, что именно Игорю и его людям предстоит делать и, главное, как должен выглядеть результат каждого этапа работы.
Это было худшее из того, что могло произойти. Если бы указания давались, что называется, "в принципе", то уж какие-нибудь приличные результаты Игорь бы всегда наработал. Но то, что требовал от него Директор конкретно, было полным бредом, и, если бы Игорь сейчас промолчал, а потом не смог бы представить требуемого, то Директор, который никогда не забывал своих поручений, впал бы в ярость с непредсказуемыми последствиями. Поэтому Игорь, твердо не хотевший ни инфаркта, ни инсульта, но так же твердо хотевший нормально работать, из двух зол решил выбрать меньшее и попытаться объяснить Директору, почему, нацеливаясь на нужный результат в принципе, в деталях, он, тем не менее, выполнить директорские указания не сможет.
До этого случая никаких сугубо научных рассуждений со стороны Директора ему слышать не приходилось - так, общий треп на ученых советах либо подготовленные кем-то из сотрудников доклады, по завершении которых для ответа на вопросы из зала указанием директорского пальца поднимались те, кто эти доклады и готовил - и, даже соглашаясь с тем, что Директор научных звезд с неба, вроде, и не хватает, он все же предполагал в нем более или менее твердое знание хотя бы институтской программы. Похоже было, однако, что он заблуждался. Чем больше он пытался объяснить, почему не представляется возможным выполнить то или иное начальственное указание, тем меньше понимал его Директор, а чем меньше понимал, том больше злился. Игорь попробовал свести свои рассуждения до уровня базовых понятий. Не помогало! Директор злился, настаивал и отказывался соглашаться с тем, что его такие чудные задумки вдруг не могут быть выполнены.
Впадавший в отчаяние Игорь смотрел на него с тупым удивлением - все-таки, директор, доктор наук, профессор и даже без пяти минут членкор, по его наивному мнению, хотя бы основное из того над чем директорствовал, должен был бы себе представлять. Наконец, не зная, чем еще можно объяснить невозможность экспериментального воплощения буйной Директорской мысли, он как можно убедительнее произнес:
- Ну, как Вам еще объяснить? Не получится так. Это просто закон природы такой!
Директор уставился на него с незамутненной яростью, ибо такое замечательное, на его взгляд, да еще и его личное предложение рассыпалось в прах перед наглым величием природы. И виноват был в этом никто, как именно Игорь. Потому как больно умничал. А Директор проигрывать не любил. И тогда он, как охотящаяся кобра, быстрым движением языка облизнул пересохшие от возмущения губы и тихо, но отчетливо прошипел:
- Е…л я законы природы! Велю, так сделаешь!
Немая сцена. Занавес. Надо было работать дальше, стараясь уцелеть на узком пространстве между Сциллой законов природы и Харибдой полагающего, что он находится выше каких-то жалких природных установлений, Директора, и понимая, как трудно будет в этом преуспеть. Но пути назад уже не было. Во всяком случае, в обозримом будущем. Вот после этого и началась настоящая игорева работа…
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ.БОРЬБА ТИТАНОВ
I
Слухи о том, что в Институте появляется в качестве нового завлаба никому не известный Борис Глебович Знаменский, прокатились еще задолго то того, как там увидели его самого. Принес их в институт один из завлабов, Петя Елизарский, который вообще все и всегда узнавал самым первым, мистическим образом сгущая распыленные в воздухе информационные флюиды и преобразуя их в конкретные и, как правило, оказывавшиеся если уж и не совсем верными, то очень близкими к правде, сведения. Вот и тогда в столовой он подсел к столику, за которым уже сидели три завлаба из тех, с которыми он был на короткой ноге, включая и Игоря, и спросил:
- Послушайте, мужики, вы про такого Знаменского из Киева ничего не слышали?
Никто не слышал, но все полюбопытствовали, о ком, собственно, вдет речь и с чего это Петя им интересуется. На работу что ли хочет брать?
- Да нет, - несколько озадаченно протянул Петя - тут вообще вся история какая-то странная. Вчера вечером мне домой позвонил один мужик из Киева. Я его, вообще-то, еле знаю - так, пару раз на конференциях разговаривали - а тут прямо домой звонит, да еще часов в одиннадцать вечера. Где он только мой телефон раздобыл? И не успел, "здравствуй" сказать, как тут же спрашивает, правда ли, что к нам в Институт завлабом приходит какой-то Знаменский? Я ему говорю, что ничего такого не слышал, но с другой стороны, Институт большой, и если его по далекой специальности берут, то до меня вполне могло и не дойти. Хоть мы, вроде, и должны новые лаборатории на Ученом Совете обсуждать, но Директор, если у него свои соображения, а с Боссом все согласовано, на все эти Советы кладет с прибором и берет, кого хочет. А что такого-то, спрашиваю. Он мне и говорит, что его просили у меня узнать про это ребята из того института, где Знаменский сейчас работает. Они, говорит, просто трясутся от радостного превкушения, что наконец от такого редкого говнюка избавятся. А то он их всех достал своим исключительно вонючим характером и непрерывным стукачеством по начальству. Боятся только, как бы известие о его уходе липой не оказалось. Представляете, как надо было всех допечь, чтобы через полузнакомого человека начать узнавать, да еще ему - мне, то есть, - изливаться, какой это засранец? Вот я и подумал, что если и впрямь такого индивида к нам берут, то чем заниматься и чего он тут мутить начнет? Ведь после его киевского институтика в нашем котле ему возможностей будет - хоть отбавляй. Может его как раз и берут в качестве щуки, чтобы мы, караси, не дремали. При наших порядках все возможно. Ну, ладно, раз вы не знаете, доем, да пойду к себе.
Остальные мрачно промолчали, как бы выражая этим поддержку печальному выводу Пети, что у них, действительно, все возможно. Жизнь этот вывод тоже оспаривать не стала, и не прошло и месяца, как на очередном заседании Ученого Совета Института Игорь вкупе с другими членами с удивлением услышал как бы между делом сделанное объявление Директора, что он решил создать в Институте новую лабораторию и даже уже подобрал на эту должность достойного кандидата, а именно Бориса Глебовича Знаменского, который до того заведовал похожей лабораторией в одном из научных заведений славного города Киева, но способен на большее, так что в Москве ему самое место. Такими мелочами как обсуждение создания нового подразделения, проведение конкурса на заполнение вакантных научных должностей в этом самом новом подразделении, включая и должность самого завлаба, и уж, тем более, получение московской прописки для бывшего киевлянина, почтенным членам Ученого Совета головы себе забивать не надо, несколько все уже согласовано сначала с Генеральным, а потом и с министерством, конкурсная комиссия Центра дала добро на зачисление Знаменского, в виде исключения и в связи с особой важностью его предполагаемых работ, без предварительного объявления в газетах и без конкурса, да и московскую прописку ему Генеральный уже пробил через свои каналы. Так что от присутствующих требуется только проголосовать и быстренько переходить к действительно важным делам типа заслушивания аспирантских отчетов и предзашит.
Народ, естественно, сидел как оплеванный, поскольку налицо было совершенно демонстративное и, в некотором даже смысле, издевательское пренебрежение даже тем минимумом научной демократии, который еще умудрялись сохранять в условиях развитого социализма научные учреждения тила их Института. Но, с другой стороны, никого впрямую вся эта история не затрагивала, поскольку ни от кого его собственного направления или его собственного подразделения не забирали, судя по названию предполагаемой лаборатории, ни с кем из имеющихся уже завлабов пришелец пересекаться был не должен, да и свободных помещений в Институте пока еще хватало. Пара-тройка особенно принципиальных повякала, не выходя, правда, за пределы разумного, на предмет того, что надо бы, все-таки, такие дела сначала обсуждать всем научным миром - для того, собственно, и существуют ученые советы, а при голосовании даже воздержалась. Но, естественно, предложение Директора прошло. Все стали ждать появления нового персонажа, продолжая при этом оживленно дискутировать возможные ответы на два вопроса: во-первых, зачем это этот новенький так понадобился Директору, что тот его аж из Киева перетаскивает (справделивости ради, надо заметить, что в научную значимость этого действия никто не поверил - так убого звучала обозначенная Директором тематика), а во-вторых, что у них может начать творить этот Знаменский, о котором так плохо отзываются его кивевские коллеги. Все, однако, понимали, что с течением времени, так или иначе, но все выяснится.
II
Долго ждать не пришлось. Прямо на следующем же заседании Ученого Совета Директор появился в сопровождении седоватого круглолицего джентльмена среднего роста и комплекции с исключительно подвижной талией, прижатыми к носу мутными голубыми глазками, утиным носиком, дробным румянцем на несколько вислых щеках и, притом, в не слишком типичной для лабораторной братии сильно элегантной тройке и при галстуке. Директор тут же представил его присутствующим в качестве того самого Бориса Глебовича, назначение которого все присутствующие совсем недавно единодушно и горячо одобрили. Новый коллега пронзительным бабьим голосом проверещал нечто о том, какая большая честь выпала ему в виде попадания в такое замечательное научное сообщество как их Институт, и опустился на кресло в первом ряду выгнувшись торсом в направлении Директора и устремив в том же самом, естественно, направлении свое личико. Впечатление было однозначно пренаскудпейшее. Тем более, что истинная причина появления Знаменского в Институте - а в том, что такая причина безусловно ненаучного плана непременно должна была наличествовать, зная своего Директора и его привычку составлять долгосрочные сценарии на самые разные жизненные случаи и ситуации, никто и на секунду не усомнился - пока еще оставалась в полном тумане. Впрочем, ньютоновские биномы в обыденной жизни - а что может быть более обыденного, чем работа пусть даже и несколько привилегированного, но, в общем-то, вполне обычного научного Института? - встречаются не так уж и часто, так что, хотя официально вслух ничего и не произносилось, ситуация с течением времени прояснилась. Правда, до того, как она начала проясняться, произошло несколько пусть и растянутых во времени, но взаимосвязанных событий. Во-первых, Знаменскому создали лабораторию. Уже по тому, как она создавалась, было ясно, что никаких серьезных научных прорывов от пришельца начальство не ожидает, ибо под его начало собрали всех беспризорных сотрудников, оставшихся от разнообразных и по тем или иным причинам недолго просуществовавших в Иституте и давно исчезнувших подразделений. Представителей этой беспризорщины, никак не связанных между собой научной тематикой, объединяло только что, за бесподнадзорные месяцы или даже годы от нормальной научной работы они отвыкли совершенно, и создать из них функциональное целое мог бы только действтельно большой ученый с твердым характером и железной волей либо - совсем наоборот - некий маг и волшебник. Ни на одного, ни на другого Знаменский не гляделся, так что методом исключения можно было догадаться, что Борик, как быстро начали за глаза называть Знаменского в Институте, нужен зачем-то еще. Впрочем, сам новый завлаб относительно своего научного потенциала придерживался, похоже, совершенно другого мнения и, нахватав от своих новообретенных сотрудников каких попало данных, начал многословно пересказывать их на Ученых Советах, призывал всех пристутствуюших отметить, как бурно под его началом заработала лаборатория. Народ бесился, но слушал, ибо деваться было некуда. Во-вторых, Борик оказался большим общственником. Не прошло и пары месяцев с момента его появления, как он оказался членом профкома, а еще парой месяцев позже объявился студентом вечернего университета марксизма-ленинизма и был кооптирован в общецентровское партбюро в качестве представителя их Института. Вот тут недостающий кирпичик в здание гипотезы о грядушем предназначении Знаменского в Институте принес всеведущий Петя Елизарский. Именно от него заинтересованные лица с интересом узнали, что днями Генеральному вежливо намекнули из райкома КПСС по поводу того, что наука в его Центре не находится под достаточным партийным руководством, и в теоретическом Институте нет даже собственной парторганизации. В ответ на его логичное замечание о том, что в Институте-то и членов партии кот наплакал, почему они и входят в общецентровскую организшацию, которую он лично и контролирует, ему опять же вежливо порекомендовали усилить партийную прослойку, приняв на работу несколько членов КПСС, и не обязательно ученых, раз у них так напряженно с членством, а хоть, к примеру, монтеров или шоферов, и, доведя числененость партийного народа в Институте до положенного минимума, создать там собственную парторганизацию, поставив в ее главе достойнейшего из достойных. Генеральный, естественно, пообещал.