И действительно, не прошло и месяца после возвращения Знаменского с бюллетеня, как на очередном ученом совете Директор голосом, полным печали, довел до нашего сведения, что на его имя поступило письмо, подписанное всеми без исключения сотрудниками лаборатории профессора Знаменского, в котором они жалуются на нетерпимую атмосферу в лаборатории и на то, что поглощенный своими личными делами Борис Глебович не уделяет должного внимания научной работе. Они неоднократно говорили с ним на эту тему, но в ответ слышали только грубости и необоснованные упреки в собственной лени. В результате, поскольку увольняться из Института они не хотят, то вынуждены обратиться в дирекцию и в Ученый Совет с просьбой передать их ставки в другие лаборатории, где разрабатывается родственная тематика, оставляя выбор зтих лабораторий целиком на усмотрение именно дирекции и Ученого Совета. Знаменский, который, похоже, тоже понимал, что дешево отделаться ему вряд ли удастся, сидел как оплеванный, но без особого удивления на лице. Спорить или оправдываться он тоже не стал, согласившись, что за последнее время обстановка в лаборатории складывается не лучшим образом. Остальные завлабы, хотя особого уважения к работникам Знаменского и не питали, от лишних ставок тоже отказываться не стали, деловито рассуждая, что сотрудник-то может с течением времени и уволиться, а ставка останется навсегда. Так что лабораторию Знаменского растащили в пять минут. Интересно, однако, что, как выяснилось впоследствии, все ставки были переданы к соседям с повышением на одну ступень. Так что, если, к примеру, от Знаменского уходил подписавший коллективку лаборант, то в соседнюю лабораторию он нанимался уже старшим лаборантом, а, скажем, младший научный сотрудник также мгновенно превращался в старшего. С соотвествующими изменениями в зарплате. Поговаривали, что именно такая цена была предложена Директором или кем-то еще от его имени за участие в жалобе, но, с учетом общей нелюбви к Борику, никто в этой щекотливой ситуации копаться не стал. Да и сами жалобщики помалкивали. Но это стало известно потом, а пока что Директор участливо обратился к Знаменскому:
- Борис, а ты-то что теперь делать будешь? Тот пожал плечами:
- Новых буду набирать.
Директор усилил давление:
- Новых - это хорошо. Одна проблема - где ставки брать? Люди-то от тебя со ставками уходят. Ну, хорошо, в Институте сейчас есть несколько ставок - один старший, один младший, и два лаборанта. Их я тебе дам. А остальные?
- Наберу потихоньку. В Академии попрошу. Еще где-нибудь.
- Может получиться. Но ведь это немалого времени потребует. Я-то, конечно, поддержу. Босс, я уверен, поддержит, но все равно - пока письма, пока утверждения, пока конкурсы, пока реальные люди появиться... Год, ведь, как минимум...
- В общем так...
- Вот-вот. А у меня министерство на шее. Ты ведь знаешь, что лаборатория утверждается как самостоятельное подразделение, только если в ней не меньше восьми человек, включая завлаба. А у тебя только пятеро получается. Ну, квартал еще можно потянуть. А год... Сам понимашеь,
- Так что же делать?
- Давай мы вот что сделаем - пока ты недостающие ставки будешь искать, мы тебя, чтобы гусей не дразнить, переведем из завлабов в руководители группы. И в рамках правил и в зарплате практически не потеряешь. А если ставки достанешь, то мы вновь лабораторию утвердим. Идет?
- Подумать надо...
- Ну, ты думай. Только не очень долго, чтобы мы на следующем Ученом Совете с этим вопросом закончили. И ищи пока людей на ставки, что я тебе сейчас даю.
На этом разговор закончился, но все понимали, что для Знаменского предложенное решение смерти подобно - все его просьбы о новых ставках Директор наверняка заблокирует, а опускаться с завлабского уровня на уровень группы на неопределенно долгий срок Борик и сам не захочет. Да, к тому же, и где гарантия, что через какое-то время группа не выступит с таким же письмом, как сейчас выступила лаборатория? Директор-то тот же остается!
Поэтому никто особенно не удивился, когда на следующем ученом совете вместо утверждения новой группы для Знаменского была оглашена информация о его уходе по собственному желанию. Директор, конечно, был человек жалостливый - поймал таракана, лапки оторвал, отпустил. Да и потом слишком уж долго он Знаменского не доставал. Правда, на первом месте, куда тот сунулся, ему дали от ворот поворот уже после конкурса, буквально перед самым выходом на работу. На втором, как-то быстро выяснилось, что Знаменский вдруг оказался невыездным, а тот институт как раз совместную работу в венграми вел, так что невыездной завлаб им оказался ни к чему, и буквально через два месяца после начала работы ему пришлось уходить. В третьем месте тоже какая-то чепуха приключилась. Вот, кажется, только после этого он стабильно осел в крошечном институтике ведомства, которое от их институтских дел так далеко, что там и имен Директора и Босса, похоже, и не слыхали. Ну, и слава Богу. Может, до пенсии спокойно доработает…
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ.КГБ - ДРУГ ЕВРЕЕВ
I
Евреев в Институте было довольно много. Особенно, по тем временам и по сравнению со многими другими научными учреждениями, руководители которых проводили жесткую кадровую политику и не желали иметь дело с подозрительными инородцами, которые, к тому же, того и гляди подведут под монастырь в связи со своей генетической тягой к перемене мест. Еще при первом знакомстве с Институтом и его сотрудниками Игорь отметил про себя довольно заметную прослойку еврейских лиц и фамилий среди сотрудников. С одной стороны, он воспринял это вполне одобрительно, а с другой - почти как должное. Дело в том, что сам Игорь, хоть и был евреем, но в течение своих прожитых в Союзе тридцати с гаком никаких связанных с этим сложностей и неприятностей или, точнее, никаких особых сложностей и неприятностей, он не имел. Разумеется, в детстве поддразнивали, но достаточно беззлобно, так что даже ни с кем подраться или просто раздружиться ему из-за этого не пришлось. И в Университет он поступил на удивление легко, хотя потом сокурсники-евреи из других городов и говорили ему, что они как раз и приехали в Москву из своих родных мест, поскольку тут правила несколько более человекообразные, а вот если бы он попробовал со своими еврейскими лицом и фамилией ткнуться, скажем, в какой-нибудь киевский ВУЗ, то ему сразу объяснили бы, что к чему - никакие школьные медали и характеристики не помогли бы. Так что ему, можно сказать, повезло с местом рождения и обучения. Про кафедральные его годы и говорить не приходится - для зава, под которым он начал работать еще студентом и так все время до перехода в Институт и проработал, такой проблемы просто не существовало. Так что, пусть даже с других кафедр, где у власти стояли люди другого закала, разные истории до Игоря и доходили, но его самого все это как бы и не касалось. И хотя он отлично знал, что в стране происходит, и, как и положено нормальному человеку, да еще и еврею, переживал сильно и негодование испытывал несомненное, но при этом почти бессознательно решил, что судьба решила все эти проблемы пронести мимо него. Потому и воспринял ситуацию в Институте как вполне нормальную и только много позже понял, что на самом-то деле происхождение еврейской прослойки в Институте не имело ничего общего с интеллигентским неприятием любой великодержавности или национальной розни, а базировалось исключительно на соображениях сугубо прагматических.
Дело в том, что когда и весь гигантский научно-технический центр и являвшийся его часть собственно их Институт только создавались, вопрос укомплектования подготовленными кадрами стоял, так сказать, во весь рост. И сам по себе НТЦ и имена его руководителей, хорошо известные в узких приначальственных кругах, широкой научной общественности говорили не слишком много, и, невзирая на всяческие посулы, толпы выдающихся претендентов на имевшиеся многочисленные вакансии дверей с петель не сносили. А брать кого попало ни Генеральный, ни Директор, естественно, не хотели, разумно полагая, что доступная на рупь десяток серость яркими красками даже в их новом заведении не заиграет. Вот тогда-то и были выработаны два вполне себя оправдавшие подхода. Во-первых, они начали собирать толковую, но не имевшую особых перспектив для роста молодежь из Университета, сразу предлагая ей прыжок, как минимум, через ступеньку карьерной лестницы - именно так в Институте очутился и Игорь, а во-вторых, они решили привлечь к делу некоторое число уже завоевавших себе приличное научное имя евреев, которым в их собственных учреждениях - а таких по тем временам было немало - кислород перекрывали все сильнее, стараясь выжить их всеми доступными способами еще до того, как они подали заявление на выезд, чего, по мнению руководителей тех учреждений, они не сделать просто не могли, раз уж такая возможность у них имелась. А тут демонстрировались полное понимание, доверие и поддержка, предлагались почти идеальные условия для работы и даже маячило где-то на горизонте международное сотрудничество. Плюс к этому, умело распространявшаяся информация, что при уровне связей Генерального на самом верху, ему - а значит и его сотрудникам! - будет зеленая улица в чем угодно, включая и кадровую политику, лишь бы был прок, и успешно шла работа, призванная подтвердить высокий уровень советской науки (впрочем, в значительной мере, это было чистой правдой и на самом деле). Ну как откажешься? Вот так народ и пошел, и создал то самое слегка семитическое лицо Института, которое и увидел Игорь.
При таком раскладе истинное отношение руководства к определенной части своих сотрудников сильно отличалось от того, к чему привык Игорь на своей университетской кафедре. То есть, что там думал себе витавший в почти заоблачных сферах Генеральный, простым смертным знать было не дано. Можно было только догадываться по некоторым косвенным признакам. В первую очередь, по тому поведению, которое демонстрировал Директор игорева Института. Вот с ним никаких неясностей не возникало. Он полагал себя вполне цивилизованным рабовладельцем, выкупившим дюжину приговоренных к распятию за непокорный нрав рабов и предоставившим им стол и кров. За это - именно за это, поскольку жизненная философия Директора иного принципа, чем баш на баш, не принимала и даже не предусматривала его существования - они должны были денно и нощно на него молиться, непрерывно демонстрировать полную и абсолютную лояльность и пахать, как проклятые. Да - и группами больше, чем по два, не собираться. Достаточно было ему заметить, что на каком-нибудь институтском ученом совете группа завлабов с еврейскими фамилиями образовывала в зале заседаний кластер, располагаясь по соседству друг с другом, как можно было не сомневаться в том, что сразу же после совета он поинтересуется у каждого индивидуального представителя этого кластера как бы в шутку, но на самом деле совершенно всерьез, что это за еврейский заговор они готовят и на какую тему предполагают совместное выступление. Никакие оправдания не помогали, и душа его оставалась в смущении долгое время. Да, к тому же, при каждом мелком разногласии с представителями “выкупленной” общины, Директор немедленно начинал упрекать их в черной неблагодарности и красочно расписывать, в каком говне все они находились бы, если бы не его и Генерального благодеяния. Вот в таком, примерно, виде все и проистекало. Более того, впоследствии, начиная с какого-то момента, когда авторитет их учреждения и качество проводимых работ стали общепризнанными и в дополнительном вливании подозрительной по чистоте крови уже не нуждались, было, по-видимому, решено, хотя официально и не объявлено, что хватит баловства и пусть уж что есть, то остается, но в найме на работу новых евреев потребности больше нет. Тем более, что какое-то количество “облагодетельствованных” из их учреждения на историческую родину, все-таки, отбыло, и верховному начальству порядком надоело использовать свое высокое прикрытие для отмазывания от упреков недоброжелателей (а их, естественно, тоже хватало) в том, что было принято эмфемистически именовать “недостатками в идеологической работе”. Пора становиться, как все.
II
Именно с новой кадровой политикой дирекции и была связана очередная произошедшая с Игорем история. Дело в том, что при всей привлекательности их институтской жизни в глазах, как принято было говорить, широкой научной общественности, не слишком хорошо осведомленной о конкретных деталях внутреннего бытия Института – все-таки, привычка не выносить сора из избы заложена была в советском человеке генетически, да, к тому же, многие из деликатных особенностей институтской атмосферы объяснять посторонним было очень даже непросто, могли бы решить, что зажравшиеся сотрудники привилегированного учреждения просто выпендриваются и бесятся с жиру – некоторая текучесть кадров в Институте имела место быть. Причем текли, естественно, по преимуществу те кадры, которым в результате утекания терять было особенно нечего. Оно и понятно – скажем, завлабу или старшему научному найти хорошее место, да еще с тем же уровнем снабжения и оборудования, что и в Институте, было делом непростым, так что, обстоятельно взвесив все плюсы и минусы, такие люди обычно предпочитали оставаться в Институте, даже если кое-что им сильно не нравилось. Ну, держались подальше от Директора и его присных и делали себе свою науку. Во многие других местах бывало и не в пример хуже. А вот среди многочисленных мэнээсов и старших лаборантов робинзонкрузовской манеры подсчитывать всяческие “за” и “против” еще не развилось, спрос на них везде был немалый, а прелести независимых исследований и загранкомандировок им пока что не причитались по их невысокому иерархическому положению, так что терять им было мало чего и на подъем они были куда легче. Потому периодически и уходили в поисках лучшей доли. А мелким и средним начальникам вроде Игоря надо было заполнять ставки новыми квалифицированными кадрами. Жизненная, так сказать, рутина.
В тот момент Игорь искал старшего лаборанта, пригодного для работы с животными. Парень, который делал эту работу в лаборатории уже два с лишком года и Игорю очень нравился, резко решил уходить. Дело в том, что парень этот помимо своей лабораторной деятельности сильно увлекался ездой на мотоцикле и все свободное время проводил со своими друзьями из только зарождавшегося тогда в Союзе движения байкеров. Естественно, что и свой внешний облик байкер-лаборант или лаборант-байкер – кому что больше нравится - поддерживал в соответствии с требованиями своей малой социальной группы: ходил в черной коже, мотоциклетный шлем снимал, похоже, только в лаборатории и, может быть, в постели, щеголял наколками на всех доступных взгляду местах, в одном ухе носил круглую серьгу, а в другом просверленную пулю – ну, в общем, понятно. Игоря все это слегка веселило, но смущало не слишком, поскольку работал парень действительно хорошо и с умом, а вот Директор, с которым кожаный юноша, находясь при полном своем байкерском параде, имел неприятность столкнуться в институтском коридоре, выдал ему по максимальной программе, в самой, мягко говоря, неделикатной манере, да еще и в присутствии сновавших по коридору сотрудников, растолковав парню, что выродкам и дегенератам в его Институте не место, а место им в лагере (и, естественно, не в Артеке) или, если сильно повезет, в цирке, что вахта получит немедленный приказ не впускать никаких клоунов в здание Института, и что сам урод должен немедленно исчезнуть в ближайшем сортире и оставаться там, пока не сведет своих дурацких татуировок и не засунет себе вынутую из уха пулю сам должен понимать куда. Получасом позже, после того, как Директор выяснил, к чьей лаборатории несчастный “ангел ада” приписан, свою порцию помоев получил и Игорь. Ну, Игорю-то было не привыкать, так что он, упав в дерьмо, отжался, облизнулся и пошел работать, а вот сильно гордый лаборант однозначно высказался, что, дескать, в заведении, где начальником такой мудак и хам, он оставаться не собирается, и как ни пытался Игорь его отговорить, обещая надежно прикрыть от всех возможных неприятностей, заявление об уходе подал на следующий же день. Вот Игорь нового лаборанта и искал.
Пропустив через свой кабинет с десяток потенциальных кандидатов, рекомендованных друзьями и коллегами или просто откликнувшихся на объявление, выпущенное Игорем через отдел кадров, он, наконец, наткнулся на то, что искал. Опять это был парень – то ли Паша, то ли Витя, Игорь со своей плохой памятью на имена как-то прослушал, да еще и здоровый, как шкаф, но зато исключительно приличного вида и манер, без всякой мотоциклетной кожи, наколок и серег и, к тому же, с именно таким опытом работы, какой Игорю и требовался. Игорь облегченно вздохнул и велел парню, не отходя от кассы, заполнить все положенные анкеты, написать заявление о приеме на работу и быть готовым к появлению в лаборатории чуть что не на следующий день. Подождал, пока бумаги будут подготовлены, поставил на первой странице свою визу, отпустил парня домой готовиться к новой работе и тут же лично отнес всю папочку секретарше Директора для немедленного наложении начальством резолюции “в приказ”, поскольку никаких оснований не получить такую резолюцию или даже просто промедлить с ней он не видел. Попросил секретаршу позвонить ему, как только бумага будет готова, вернулся к себе и занялся текучкой.
Сосредоточиться на работе Игорю, однако, не удалось. Директорская секретарша позвонила почти сразу и, к его великому, удивлению не попросила зайти и забрать оперативно подписанную бумагу, а совсем напротив - передала ему указание немедленно и лучше даже бегом явиться к Директору в кабинет для каких-то выяснений. Что именно надо выяснять, Игорь себе представлял не очень, но к Директору, разумеется, заспешил, предположив по дороге, что тот просто хочет заодно с передачей подписанного лаборантского заявления выяснить какие-нибудь рабочие дела, а какие именно – сам и скажет, когда Игорь появится в кабинете. Вышло, однако, по другому. Секретарша махнула Игорю в сторону кабинета, и он, постучав, вошел. Дальше текст пошел, мягко говоря, занимательный. Директор, поднявшись из-за стола и не дав Игорю даже поздороваться, резко заговорил:
- Тебе что, проблем не хватает? Ты хочешь со мной нормальные отношения иметь или подставлять меня хочешь? Ты что под идиота косишь? Тебе старых неприятностей мало? Так я тебе таких новых устрою, что век не забудешь?
Совершенно ошеломленному Игорю удалось, наконец, вставить слово.
- А что случилось-то? С чего это вы на меня набросились? Может, для начала хотя бы объясните, почему столько шума?
- Сам понимать должен! – зло буркнул несколько откричавшийся Директор, по виду и интонации Игоря понявший, что тот и впрямь еще не врубился, - Ты кого мне в Институт тащишь?
- В каком смысле?
- В буквальном! Чьи бумаги ты мне “в приказ” подсовываешь?
Игорь совершенно растерялся от того, что Директор по совершенно неясной причине заостряется на такой мелочи, как зачисление какого-то старшего лаборанта.
- Вы о чем? Об этом новом лаборанте, которого я вместо мотоциклиста беру? Так вы же сами того практически выгнали. Он после того, как вы его перед всеми дегенератом обложили, сразу и уволился. А мне же опыты надо продолжать. Вот и нашел подходящего. И не мотоциклист. И вообще – если вы начнете в такие мелочи, как лаборанты, влезать, то у вас на действительно серьезные дела просто времени не останется. Или тут что-то такое, чего я не понимаю?
- Все ты понимаешь! Просто выгодно под дурачка работать! Лучше бы мотоциклиста удержал. А то своих тянешь и делаешь вид, что так и надо.
Игорь начал догадываться, в чем дело, но решил удостовериться наверняка.
- Что значит – своих и как, собственно, надо на самом деле?
- А так надо, чтобы гусей не дразнить. Мало я евреев в Институт набрал? Сколько вас у меня? И все на хороших работах. И никому не на что жаловаться. Ну так поимейте же совесть! Сколько можно! Ладно, профессоров держу – так теперь вам и в лаборанты только евреи подходят. А перед КГБ мне опять отдуваться? Что у тебя других кандидатов не было?
Игорь убедился в том, что его догадка была правильна, и, в свою очередь, начал закипать, что, в общем-то, ему было не особо свойственно.
- Во-первых, никого и никуда я не тяну. Во-вторых, подбираю таких, кто сможет работу выполнять, за которую вы сами с меня же и спрашиваете. И как всегда, с руганью и криком. И в-третьих, я вам не гестапо – лаборантам национальность проверять. Тем более, что у парня и имя, и фамилия, как вы сами легко можете убедиться, совершенно нейтральные, да и на еврея он не похож. А и похож бы был, так я все равно не в пятый пункт заглядываю, а по другим параметрам людей оцениваю – кто для работы хорош, того и беру. И вы меня знаете – буду на своем настаивать!
- Ты мне тут целку не ломай! Ишь, какой принципиальный! Я, значит, гестапо, а ты голубчик. Чистыми все хотите за моей спиной оставаться.
- А причем тут ваша спина? Пожалуйста, я с удовольствием всем буду говорить, что вы не хотели этого парня брать, а я вас уломал. Пусть на меня собак вешают, если вобще кому-то в голову такое паскудство придет.
- Придет, милый. Еще как придет. Знаешь, сколько у нас с Генеральным уже бесед в КГБ было, что мы одни в таком количестве евреев держим? Готовим, так сказать, кадры для потенциального противника. А мы отбиваем вас, что есть сил. А вы вместо спасибо только наглеете. Но теперь все – даже мы ничего больше сделать не сможем. И не станем. Есть строгая инструкция КГБ – евреев больше не брать. Вот и не будем. Прямо с твоего протеже и начнем.
- Какая инструкция? Что вы говорите? Такого даже раньше не было! Кто такое подписать может? Не Гиммлер же у нас у власти. Покажите мне эту инструкцию или визируйте парня! А и покажете, так я хоть до Политбюро дойду, но узнаю, кто это такие инструкции пишет, подписывает и в жизнь претворяет! Слава Богу, не при нацистах живем. И даже не при Сталине.
Директор, зная, что когда на Игоря, что называется, “находит” (а сейчас он почувствовал, что Игорь задет сильно и именно это и происходит), то голосу разума он внемлет не слишком и в разговоре, а то и в действиях, может дойти черт знает до чего и подставить не только себя, но и свое руководство, перегибать палку тоже не хотел и попытался подвести марксистский базис под жилетку.
- Ну что ты кипятишься. Сам знаешь, что вокруг творится. А ваш брат все равно спокойно сидеть не может. Но я из-за какого-то вшивого лаборанта неприятностей не хочу. Другого найдешь. И уж если тебе так по поводу инструкций любопытно, то вот в КГБ и выясняй. Пожалуйста! Они тебе прямо за счастье почтут разъяснить. И при ком ты живешь – тоже объяснят тебе во всех деталях. Приемная у них на Кузнецком, если тебе это еще не известно. Ну, а пока ты к ним еще не сходил, забирай свои бумаги и больше меня этим делом не тревожь. Неужели тебя прошлый опыт ничему не научил?
- И схожу, и спрошу, и разберусь, и к вам обратно за подписью приду, - уже несколько спокойнее сказал Игорь, забирая протянутую ему папочку и покидая кабинет под саркастическое директорское:
- Ну-ну…
III
В свою лабораторию Игорь шел как оплеванный. К тому же в дважды повторенных словах Директора о его, Игоря, прошлых неприятностях – а Директор ничего просто так не говорил, тем более, дважды – ему явственно была слышна угроза, что ему совсем не нравилось. Тем более, что вспомнить действительно было что. Не было сомнений в том, что Директор адресовался к имевшему года за три до того разбирательству на парткоме всего НТЦ игорева дела, возникшего на основе адресованной парткому анонимке. Тогда, неизвестный борец за чистоту советских научных рядов бдительно предупреждал (а, может, и предупреждала – кто станет разобраться в половой принадлежности анонимщика?) партком (и, разумеется, компетентные органы, поскольку анонимка заботливо информировала о направлении копии письма и в КГБ), что Игорь устроил из своей лаборатории перевалочный пункт по отправке советских ученых еврейской национальности за границу – то есть в Израиль и даже, что еще страшнее, прямо в США. В качестве доказательства такого обвинения анонимка сообщала, что за последние два года из лаборатории Игоря эмигрировало трое молодых специалистов, никто из которых более года в Институте не задержался. Объяснение такому массовому явлению может быть только одно – скрытый агент сионизма, то есть Игорь, пользуясь недостаточной бдительностью и даже, можно сказать, мягкотелостью институтских властей, берет к себе на работу тех, кто планирует предательский отъезд и чья гнусная антисоветская суть уже стала ясна коллективам их предыдущих учреждений. Там их, в соответствии с требованиями компетентных инстанций, не желали терпеть и лишнего дня, а Игорь дает им возможность пересидеть на государственной зарплате оставшиеся до окончательного предательства месяцы, что не может до глубины души не возмущать честных советских людей. В заключение требовалось принятие решительных мер, из которых, судя по рекомендациям автора, увольнение было безусловно самой мягкой…