– Но тень всё же нужна, – добавил Миша. – Для выпуклости. Поэтому такой мощный прожектор. Он всё остальное пересиливает. Поглядел я, Ставров изобретает. Ну, и сам тоже... И ты, наверно, что-нибудь изобрёл. Работаешь кем?
– Музыкантом работаю, – отозвался Василий Степанович, изо всех сил стараясь не моргнуть, чтобы не сплоховать на портрете.
– Ну да? – вдруг обрадовался Миша. – На чём играешь?
– Трублю. На трубе.
– А-а... На баяне не можешь.
– Почему не могу? – обиделся музыкант. – На баяне могу и на гармошке.
– Что ты говоришь!
Завизжали колёсики, деревянная фотокамера на скрипучей подставке высунула из тьмы чёрный нос, как раз похожий на гармошку, но со стеклянным глазом на конце. Хозяин студии, согнувшийся под чёрным покрывалом, посоветовал:
– Подумай про что-нибудь возвышенное.
Василий Степанович выпятил грудь и, поискав тему для высоких мыслей, вспомнил о денежном переводе. Этот сюрприз сильно нарушил его жизнь. Артист уже несколько дней пребывал в опасливом недоумении и раздумывал так глубоко, что во время концерта не заметил бекара в нотах и дул до-диез вместо до, пока дирижёр, исчерпавший все способы сигнализации, не кинул в него палочкой. Тогда трубач придумал для оркестра уважительную причину (запой), жене сказал, будто едет в командировку за новой сурдиной, и отправился на завод.
– Надо в руки тебе что-нибудь техническое дать! – догадался Миша. В темноте шаркнул выдвигаемый ящик стола, загремели железки. Василий Степанович воспользовался моментом и потёр глаза. Случайно он дотронулся до пиджака и отдёрнул руку, обжёгшись. Он заопасался, не подпалить бы одежду.
– Во, штангель! – нашёл фотограф. Он появился из черноты, неся штангенциркуль. Фигура Миши оставалась тёмной, по краю её обвело золотистое сияние. Он сунул инструмент в руки деятелю культуры и вернулся во мрак, сам заслоняя глаза ладонью. Снова завизжали колёсики.
– Мы тут со Ставровым соединили баян с кинопроектором. С каждой нотой связали какой-нибудь цвет. На клавиатуре исполняется музыка, а вместе с экраном получается цветомузыка.
– А, – отозвался артист, чтобы показать: это слово ему знакомо.
– Выше голову... Тогда верхнюю пуговку застегни. Или у тебя её нет? Тогда ниже голову, подбородком закроешь.
Василий Степанович боялся шевельнуться: при движениях одежда обжигала. Коленям стало горячо от брюк. Левую щёку стянул жар.
– Опробуешь нашу машину? А то профессионала не найдём никак.
– А, – утвердительно сказал музыкант. Но уверенности в голосе не было: за баян он брался разве только на свадьбах. Там играют не очень виртуозно.
Вдали, за концом света, хлопнула дверь, кто-то вошёл.
– Сейчас птичка вылетит, – поспешно пообещал Миша. Артист оцепенел. Штангенциркуль он держал перед собой обеими руками, как трубу, точно собирался в него дунуть.
– При полной иллюминации? – насмешливо произнёс вошедший, быстро приближаясь в неразберихе. Фотограф пробормотал что-то смущённо. Он стукнул проэкспонированной фотопластинкой, и светильники, кроме лампочки на штативе, медленно угасли.
Вместо обещанной птички к музыканту устремился высокий мужчина в сером, идеально сидевшем костюме. Ему было, наверно, под сорок. Он лучезарно улыбался и протягивал приезжему руку.
– Здравствуйте, Василий... простите?
– Степанович, – сказал артист, после яркого света слепо глядя на Ставрова, и потёр ладонями обожжённые колени. Инженер решил, что гость вытирает руки перед пожатием, и на всякий случай вежливо тоже посмотрел на свою ладонь.
– Он на баяне может, – подал голос Миша, удаляясь. – Хочет испробовать нашу музыку.
– Весьма обязаны.
Из красных и синих кругов перед артистом выплыла рука в белой манжете, с золотым кольцом. Он потряс её. Ставров подхватил валявшийся поблизости стул и сел, поддёрнув брюки. Он улыбался, но лицо оставалось холодноватым.
– Вообще-то я трубач, – нерешительно сообщил Василий Степанович. – В оркестре.
Но Миша уже нёс в обеих руках, как два ведра, баян и ящик. Следом петлей тащился соединявший их кабель. Не доходя, Миша оставил ящик на полу, а баян опустил на колени музыканту. Василий Степанович подскочил: раскалённые брюки обожгли ноги. Он едва не уронил инструмент. Потом утвердил его на коленях и, раз уж отступать было некуда, постарался как можно более лихо накинуть ремни на плечи. И машинально поставил пальцы туда, где начинается “Когда б имел златые горы...” Но, покосившись на инженера, опустил руку.
– Давай, давай. Что-нибудь для души, – подбодрил Миша.
– Для души? – повторил трубач. Некоторое время он помедлил, как бы сосредотачиваясь, а на самом деле для важности. Затем тряхнул волосами (точнее, в основном залысинами) и вдохновенно заиграл.
По экрану метнулся синий сполох. Простенькая мелодия недружно расширилась, в ней появились украшения. Стенка ящика стала бурой, по ней поплыли рыжие пятна. Исполнитель запустил длинную фиоритуру с пронзительными вскриками. Экран сделался устойчиво серым...
Оркестрант прервал игру и поковырялся в пуговках баяна:
– Не настроено, что ли...
– Возможно, пьеса... не совсем удачная, – возразил Борис Семёнович. – Если позволите, я предложу вам ноты.
Интерпретатор побагровел. Он играл собственный опус.
Ставров вынул из кармана неожиданно затрёпанный блокнот и полистал его. Чтобы скрыть конфуз, неловкий сочинитель свысока осведомился:
– Ваше произведение?
Инженер ответил только удивлённым взглядом и поднял перед Василием Степановичем раскрытую рукопись. Трубач снизошёл до неё и долго читал, непроизвольно надув щёки. Наконец собрался с духом и очертя голову пустился по нотным линейкам и по клапанам.
Этюд начинался едва не одними паузами. На экране они сопровождались чернотой. Затем стало повеселее, темп ускорился. Появились фиолетовые и голубые тона. Пошли хитрые узоры в мелодии, зелёные и жёлтые всплески на экране. После нескольких смеющихся созвучий произведеньице завершилось триолями и оранжево-красным пламенем.
– Ишь! – признал музыкант, отпуская кнопки. – Что это?
Инженер переглянулся с фотографом и спросил:
– Простите, а чьё авторство вы могли бы предположить?
Василий Степанович точно отличал, пожалуй, только Щедрина от Моцарта. Тем не менее он не захотел ударить лицом в грязь и заявил:
– Ранний Прокофьев.
– Да? – вдумчиво произнёс Ставров. – Надо будет проверить... Изящная пьеска, не правда ли? Михаил! Сбегай ко мне, на столе нотная тетрадь, принеси.
Фотограф исчез.
– Поставьте инструмент, Василий Степанович. Я очень и очень рад был увидеть профессиональное исполнение. Что же касается присланного вам вознаграждения...
– Да, – заинтересовался трубач и опустил баян на пол.