Тот момент, когда девушка успела откинуть деревянную крышку кобуры он как-то прозевал, сосредоточившись на происходящем впереди.
— Я без, — ответила Анька, передернув плечами — но вдруг после него эти на нас переключиться захотят?
— Да нет, — покачал головой Паша, вновь внимательно вглядываясь в тесный круг, над которым то и дело взлетали отполированные ладонями хозяев дубинки. — Похоже, что им не все равно, кого бить…
А больного уже не били, а убивали, в изнеможении присевшего у стены на корточки, сжавшегося в комок, с трудом поднявшего руки, пытаясь хоть так защитить голову от ударов, его безжалостно добивали сильные, молодые и не очень, здоровые мужчины с нехорошим, азартным блеском в шоколадных, на выкате, глазах.
Прошло всего несколько минут, и вот уже бездыханное тело скрючилось в равнодушной дорожной пыли, а поуспокоившиеся мужчины утирали пот с разгоряченных лбов и начинали косо посматривать в сторону Аньки и Паши.
Чуток укоризненно покачав головой, мол, опять все то же самое начинается, Паша выдвинулся на полшага вперед, прикрывая собой Аньку. Та промолчала, хоть и чесался язык колкостями, но девушка понимала, что сделал это Паша, нисколько не сомневаясь в её смелости и умении постоять за себя. Просто сейчас очень желательно было бы разойтись с местными без конфликта, особенно, с применением огнестрельного оружия, а Анька была большой любительницей первым аргументом в споре с сильным противником выставлять свой маузер.
В самом деле, внушительная фигура Паши, его мгновенно ставший угрюмым взгляд и рука, поглаживающая рукоятку пистолета, перемещенного вдоль ремня из-за спины на живот, произвела на местных бытовых убийц должное впечатление. Но, наверное, большее значение имела все-таки европейская внешность и здоровый вид Паши, чего было не скрыть никакому загару.
Успокоившиеся и притихшие, опустившие к земле свои дубинки, мужчины начали медленно расходиться по домам, бросив у забора забитого ими только что неизвестного.
— Да, однако, нравы тут простые, — сказала Анька, когда они с Пашей продолжили путь по улице, постаравшись побыстрее пройти мимо убитого.
— И это все не просто так, — поддакнул Паша. — Если это те самые беженцы, про которых вертолетчик говорил, то их тут должны люто ненавидеть. Ведь не только хлеб отбирают, еще и болезни всякие принесли, пусть и не всегда заразные, но всегда неприятные…
…Лавку они нашли, едва выйдя на небольшую площадь, видимо, одну из центральных в городке. Впрочем, какая это была лавка? Так — небольшой навес, каким-то чудом держащийся всё у того же забора, да невысокий, по колено, прилавок собранный из старых пластиковых ящиков, отгораживающий "торговое помещение" размером в пару шагов от пыльного тротуара. За этим импровизированным прилавком в самом уголочке, на маленькой, едва заметной под ним табуреточке полудремал старый, весь сморщенный, как печеное яблоко, удивительный старик с крючковатым носом и седыми, длинными пейсами.
— Как думаешь, почему это — где торговля, там и евреи? — задумчиво спросил Паша, разглядывая приоткрывшего один глаз старика.
— Ты антисемит? — подозрительно покосилась на спутника Анька.
— Только с похмелья, — признался Паша. — А ты?
— И мне как-то все равно, пока меня лично не касается, — сказала девушка.
Но самым удивительным оказалось не само наличие в маленьком городке Белуджистана ортодоксального иудея, а то, что дедок этот вполне сносно говорил по-русски. И в лавке его оказалось гораздо больше европейской одежды, чем местных шаровар, пиджаков и черных, плотных покрывал для женщин.
— Как же нету? — удивился он, прослушав запросы невольных путешественников, старательно и медленно выговаривающих слова с псевдоакцентом, как обычно русские люди говорят с иноземцами. — Не может не быть. Сейчас мы будем посмотреть всё.
Откуда-то из джутовых мешков, пыльных ящиков и непонятных коробок на прилавке показались совершенно чистые, разглаженные и веселенькие ситцевые платья и блузки, элегантные, женского покроя, брючки, полусапожки из тонкой кожи, разнообразные сорочки, жилетки, носки, носовые платки, нижнее белье. А всего-то навсего достаточно было Паше в процессе разговора повертеть в пальцах золотой червонец, заранее извлеченный из подкладки его куртки.
Как истинная женщина, пусть по сути своей и не тряпичница, но уже изрядно соскучившаяся по покупкам, Анька погрузилась в это изобилие от всей души, перебирая и прикидывая на себя то одну, то другую шмотку, постоянно спрашивая совета у Паши и не дожидаясь его ответа.
— Как же — откуда? — удивленно и чуть возмущенно отвечал еврей на вопрос Паши о происхождении товаров. — Советские тут оставляют. Много всего оставляют. Просто так. У них изобилие, такого больше нет нигде, что бы просто так оставлять новые вещи. А местные такое не носят. Им нельзя. Коран, шариат. Муфтий сразу говорит — совсем нельзя. Вот и лежит…
— Брюки не хочу, — в унисон продавцу бормотала Анька, — юбку хочу, короткую, что б все отпадали, ну, а брюки — если только в запас, и еще хочу вот ту распашонку… или ту, в обтяжку, вообщем-то, еще бельишка бы побольше, кто знает, когда еще дорвусь… и сапоги поменять…
Паша уже выбрал себе крепкие на вид, плотные брюки нейтрального темно-серого цвета со множеством карманов, пару рубашек, на вид вполне соответствующих его размеру, а Анька все еще продолжала перекладывать с места на место товар.
— А камуфляжа нет? — поинтересовался Паша, вспоминая виденное на военных обмундирование, показавшееся ему очень добротным и удобным.
— Нет. Запрет. Солдатское нельзя. Военный запрет. Нарушение — кирдык. Полный песец мне, — пояснил еврей. — Есть другое. Сколько хочешь.
Паша примерил новенькие, мягкие сапоги с застежками на голенищах.
— Десант, — поцокал языком продавец. — Сам бы носил. На всю жизнь.
— А говоришь — солдатское нельзя, — усмехнулся Паша, довольно притоптывая ногами; сапоги и в самом деле были отличные.
— Форма — нельзя, погон — совсем нельзя, — огорченно покачал головой старый еврей. — Ботинки — можно, сапоги. Местный любит. Крепкие очень. Долго носят. И носки можно. И трусы. Надо?
— А вот юбку надо, — вмешалась в разговор Анька. — Покороче, чем эта…
Самая короткая юбка оказалась пониже колен, и Анька презрительно фыркнула.
— Надо — сделаю, прямо сейчас, — пообещал еврей. — Местным — грех, вашим можно, барышня хочет кирдык всех мужчин города. Но — можно.
— Подшивай, — махнула рукой Анька. — Подождем десять минут…
— Зачем долго? Пять минут и — готов, — заверил её продавец.
И в самом деле, пользуясь какой-то маленькой ручной машинкой, на их глазах старик подшил юбку быстро и так профессионально, что Анька удивленно приподняла бровь — качество обслуживания заслуживало восхищения.
— Теперь бы где-то переодеться, — задумчиво почесал за ухом Паша. — Слушай, старик, гостиница в городе есть?
Освоившись, они уже говорили со старым евреем без натуженного акцента, как в самом начале общения. И он отлично понимал, если и не все слова, то интонации и пожелания покупателей — налету.
— Караван-сарай, — моментально ответил продавец. — Рядом. Совсем рядом. Иди, скажи, я слал. Дешево. Уважать будут. Гостем будешь.
— А можно без караванов и тем более — сараев? — брезгливо передернувшись, спросила Анька. — Гостиницу…
— Военный есть, для советских, кто на время здесь, недолго, — сообразил еврей, что местная экзотика совсем не прельщает покупателей. — Для офицер! О, хороший такой…
— А штатская есть? — уточнил Паша. — Для таких, как мы? Кто не военный.
Минут через десять совместных усилий и активной жестикуляции, они выбили из старого еврея приблизительное направление к обычной гражданской гостинице для приезжающих европейцев. Старик все время старался разрекламировать ближайший караван-сарай, видимо, имея с этого какой-то свой гешефт, но ни Анька, ни Паша ни в какую не хотели погружаться в азиатскую экзотику.
В завершении, довольный такими щедрыми и в меру привередливыми покупателями, старик презентовал им небольшой джутовый мешок, куда поместились все тщательно с бормотанием и приговорами упакованные вещи. И даже — неслыханное дело — когда парочка уже отошла от прилавка, старый еврей догнал их и вручил сдачу: кучу разномастных, со множеством нулей персидских риалов, которые Паша небрежно, но аккуратно сунул за пазуху, по соседству со своим пистолетом.
Осторожно, мельком, оглядываясь на оставленную позади торговую площадь городка, Паша проворчал: "Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…" Перед ними лежала ставшая уже привычной узкая, пыльная и извилистая улочка, окруженная глухими заборами. Анька засмеялась: "Там-нет-ни-тьмы-ни жаровен-ни чертей… Лишь пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…" И продвинулась на пару шагов вперед и влево…
Из интервью корреспонденту газеты "The Australian".
Личный представитель Председателя Верховного Совета Алексей Камов любезно согласился прокомментировать вопросы нашего корреспондента по азиатскому региону Джеймса МакКейна. Встреча прошла в загородном доме господина Камова, который тот почему-то упрямо назвал "десять соток", отказываясь объяснить историю и суть этого названия. Как удалось выяснить нашему корреспонденту, "сотками" несколько десятилетий назад измеряли в России площади сельскохозяйственных угодий, однако, чему равна эта пресловутая "сотка", корреспондент так и не узнал.
Дом господина Камова выглядит снаружи и изнури гораздо скромнее, чем можно было бы ожидать от жилища чиновника, уже не первый год облеченного немалой властью в Советской России. Простой деревянный дом, с небольшой верандой при входе, на которой и расположились во время беседы А.Камов и Дж. МакКейн. Как успел заметить наш корреспондент, совсем рядом от дома господина Камова находится еще не менее двух десятков похожих строений, некоторые из которых выглядят значительно солиднее и богаче жилища интервьюируемого. По словам самого господина Камова, поселок принадлежит одному из московских заводов и проживают в нем в основном вышедшие на пенсию рабочие и цеховые мастера, к которым в летнее время и на выходные часто приезжают их дети и другие родственники. На вопрос, почему у этих людей нет собственных загородных домов, господин Камов ответил, что советские люди, особенно заводчане, очень не любят нерационального использования ресурсов и не хотят обзаводиться домами, пользоваться которыми из-за сурового русского климата смогут лишь очень короткое время в году.
Переходя же к основной теме интервью, господин Камов предупредил нашего корреспондента, что оставляет за собой право не отвечать на некоторые вопросы и пригрозил немедленно прервать интервью, если вопросы будут носить характер, унижающий его личное достоинство и достоинство Советской России.
Приходится признать, что подобные ограничения звучат дико для людей западного мира, привыкшего к свободе слова. Впрочем, исключительный характер Советской России в прошлом и в современной истории признается всеми.
Вопросы начались с выяснения отношения России в лице личного представителя Председателя Верховного Совета к процессам, происходящим на ирано-пакистанской границе в провинции Белуджистан, в частности, и роли Советской России на скорейшее разрешение индо-пакистанского конфликта в целом.