— Адрес оставляешь, дурак…
Подошел к Прохору и, присев на корточки, включил фонарик.
— Вечная память… Я этого не хотел. Он сам заставил… Ну, айда к Мадонне.
В часовне Витька попросил коньяку. Лязгая зубами, сказал:
— Не тяни! Зачем пьедестал пилить? Давай под подошвы — быстрее будет. Не могу я… трясет.
Редькин покачал головой:
— Вот она, необразованность!.. Отойди, не мешай!
…Когда дверь часовни тихо скрипнула и на пороге появился Келлер, Мадонна была уже снята с постамента, и Редькин завертывал ее в одеяло.
— По какому праву? — холодно спросил Келлер.
Редькин выхватил пистолет, повертел им перед лицом Келлера.
— По праву сильного, господин Келлер. И более умного…
— Все ясно, — сказал Келлер. — Вы подслушали мой разговор с Прохором. Первое: прошу называть меня Эллисом. Второе: как будем договариваться?
— Учтите, — сказал Редькин. — Мадонна наша. На случай спора еще раз предупреждаю: сила на нашей стороне. Отсюда и условия…
— Где Мадонна? — спросил Громов.
— Простите, — Редькин с удовольствием вгляделся в хмурее лицо следователя, — но этого, к сожалению, я не знаю. Хотя могу предполагать, что Мадонна сейчас или, как говорится, высоко в небе, или где-нибудь в кладовой. Меня интересовали только деньги.
— Где Эллис?
— Вот что, гражданин следователь, — очень спокойно сказал Редькин, — я сознался. Я разложившийся, аморальный тип. Но я, между прочим, не убивал и в вас не стрелял. Где Эллис, не знаю. И давайте закончим на этом.
— Давайте закончим. Только есть еще один вопрос. Я хочу спросить: что вы думаете о случившемся?..
— Поздно мне думать, — сказал Редькин.
— Да, согласен: поздно. Но на вашей совести слишком много…
— Страшных снов не боюсь.
— А совести?
— Это вы говорите мне?
— Да, вам. Потому что, каким бы вы ни были сейчас, когда-то в прошлом вы назывались: человек!
…Войдя в камеру, Редькин устало опустился на койку.
«Мальчишка, сопляк! — зло подумал он. — Нашел, на чем играть! Да я и думать не хочу, слышишь, ты?!»
Потом он стал ходить по камере, стараясь не вспоминать об этом разговоре. Но чем больше старался, тем больше погружался в прошлое. Витька… Кто знает, не перейди он три года назад Витькину дорогу, и не стал бы Витька «Наследником»…
А вот с Ромкой получилось наоборот. Не он Ромке, а Ромка ему, Редькину, дорогу пересек.
Да… был он сам, «Император», мечтавший прожить без труда и забот. Был Витька — «Наследник». И не только по кличке. Свои «мечты» пытался вложить Редькин в душу этого своего преемника. И вот ничего… Темнота. Кромешная темнота!..
Редькин обхватил голову ладонями и заорал:
— Свет включите! Почему нет света! Све-ет!..
Громов возвращался домой. Днем лучи октябрьского солнца еще успевали кое-как превратить первый снег в небольшие лужицы, а вечером, когда холодная синеватая луна усаживалась на шпиль Петропавловского собора, лужицы застывали. Они звонко хрустели под ногами, мешая думать, и Громов сошел на мостовую.
«А Меднов еще не допрошен… Врач сказал: не скоро можно будет допросить… — Громов остановился. — У него есть мать…»
Совсем рядом сердито скрипнули тормоза, кто-то звонко крикнул:
— Куда же под колеса-то? А еще милиция!..
«Я должен пойти к ней, — думал Громов. — Должен, несмотря ни на что!»
Вместо фарфоровой кнопки в звонке торчал огрызок карандаша. Громов долго стоял, не решаясь до него дотронуться.
Витька. Как отчетливо видит Громов тяжело сползающую фигуру в черном резиновом плаще! Как отчетливо слышит выстрел!..
«Как ты решился прийти сюда?»
Громов повернулся и сделал шаг вниз.
«Да, я стрелял в него. Но разве только потому, что он мог убить меня? Ну, ответь своей совести, Громов. Да, я опасался, что он убьет меня. И я защищал свою жизнь. Но только ли свою? Разве за моей спиной в этот миг не стояли другие люди? У матери Меднова горе. А если бы Витька ушел? Может быть, не одна еще мать плакала…»
Громов подошел к дверям. Протяжно зазвенел колокольчик, щелкнул замок, и на пороге в темноте коридора появился силуэт женщины.
— Кто вы? — спросила женщина.
— Следователь, — сказал Громов.
Она отступила в глубь коридора.
— Уходите.
И снова Громов шагнул к лестнице. Шагнул и тут же вернулся.
— Вы должны выслушать.
— Оправдания?