— За всех!
Широким жестом она включает в тост и заботливого красавца грузина, и шумную компанию на противоположном конце стола, и пыльную площадь, и щедрый базар, и ослепительное солнце, и синее море, и весь этот необыкновенный день.
От холодного вина слегка ломит зубы.
— Кушай, — настойчиво произносит буфетчик, — кушай, пожалуйста. Только не спи…
И тут я понимаю, что сплю. Меня охватывает ужас. Еще не совсем понимаю почему, но твердо знаю, что ни в коем случае не должен спать. В следующий миг, еще не открыв глаз, осознаю, что рядом со мной лежит враг, уже давно, по-волчьи ожидающий этой минуты… Хватаюсь за кобуру. Пистолет на месте. Плечо ощущает жесткую грань магазина автомата.
Открываю глаза. В нашей пещере светло. Затих ветер. Слева от меня по-прежнему слышится равномерное посапывание. Поворачиваю голову. Риттер лежит лицом ко мне. Из полуоткрытого рта по-детски стекает струйка слюны. Он спит…
Он спит! Он заснул раньше меня!
Я разгреб снег. В глаза ударило солнце. Пурга кончилась. Сильно похолодало. Стояла удивительно прозрачная морозная тишина. Я чувствовал себя отдохнувшим. Риттер все еще спал. Интересно, какое будет лицо у лейтенанта, когда он проснется? Я уже повернулся к нему, как вдруг услышал какой-то хлопок.
Вдалеке стреляли. Донеслась характерная очередь немецкого автомата. Еще одна…
Я посмотрел на Риттера. Он лежал неподвижно, но я понял, что лейтенант проснулся и тоже напряженно прислушивается к стрельбе. Я вынул пистолет. Проверил, спущен ли предохранитель. Глядя прямо в темные стекла очков Риттера, сказал, не заботясь, поймет ли он меня:
— Учтите, я всегда успею выстрелить на секунду раньше…
И снова лег в яму. Мы лежали так близко, что я чувствовал учащенные удары его сердца. Выстрелы чередовались через равные промежутки: три одиночных, поторл после паузы очередь, потом снова три одиночных и опять очередь…
Выстрелы приближались. Послышался лай собак. Затем неразборчивые голоса людей. И, наконец, скрип полозьев. Автоматная очередь прогремела чуть ли не над нашими головами. Риттер дернулся. Ствол пистолета уперся ему в грудь. Риттер застыл. Я чувствовал, как напряглось его тело. В левой руке у меня был наготове автомат. В случае чего у нас получится неплохой последний разговор.
Снова зазвучали выстрелы, но уже чуть дальше… Затих скрип полозьев. Смолкли голоса людей. Потом лай собак. Тело Риттера обмякло.
Где-то вдалеке последний раз прострочил автомат. Я отодвинулся от лейтенанта, с трудом разжал пальцы, вцепившиеся в рукоятку пистолета. Расстегнул комбинезон. По спине ползли струйки пота. Выждав немного, я осторожно поднялся. По снежной равнине уходил на юго-запад отчетливый след саней.
Весь остаток дня и ночь мы шли на север. Риттер шагал впереди, настороженно прислушиваясь к каждому звуку, но выстрелы больше не доносились.
Судя по карте, мы были недалеко от узкого пролива, отделявшего наш ocTpoiB от крохотного скалистого островка на севере. Я еще не знал, как мы сумеем перебраться туда, но другого пути не было.
Идти было трудно. Ноги проваливались в высокий наметенный пургой снег. В эту ночь я впервые понял, что такое настоящий арктический мороз. Риттер то и дело оттирал щеки и нос, а я, как ни берегся, вскоре обнаружил, что кожа на левой скуле ничего не чувствует.
В небе висела луна в три четверти, и наши длинные голубоватые тени медленно ползли по снежной целине. Я не думал, что Риттер решится бежать при такой видимости, и все-таки он бросился в сторону, улучив момент, когда я барахтался в глубоком сугробе. Наверное, думал, что не посмею стрелять в звонкой ночной тишине. Но я выстрелил. Выстрелил без предупреждения. К счастью, автомат не отказал на морозе. Потом я его нес на всякий случай на груди под комбинезоном. После второй короткой очереди Риттер остановился.
К рассвету мы добрались до пролива. Даже удивительно, как удалось так точно сохранить направление в суматохе этих дней. Метрах в восьмистах действительно виднелся горб островка. Пролив был забит крупным колотым льдом. Снова поднялся ветер. Он гнал льдины на восток.
Я поймал беспокойный взгляд Риттера. Он мучительно пытался угадать, что я собираюсь делать дальше. Мы сидели рядом у самой воды. Сейчас можно было не опасаться лейтенанта, мы оба слишком устали для борьбы.
Я разжег спиртовку, растопил в котелке снег и заварил остатки кофе. Потом тщательно вытряс из мешка все крошки галет. Их набралось с пригоршню. Аккуратно разделил их и высыпал половину на крышку котелка. Остальное просто слизнул с ладони. Лейтенант был в замешательстве — видно, никак не мог отыскать объяснения моим поступкам. Но я просто хотел сейчас быть особенно справедливым.
Покончив с «завтраком», мы немного полежали на снегу. Ветер становился все сильнее. Надо было спешить. Я поднялся.
— Форвертс!
Я указал на островок за проливом.
Риттер отшатнулся. Он вцепился руками в снег. Он ни за что не хотел уходить с большого острова.
— Шнеллер!
Стиснув зубы, Риттер покачал головой. Нет, он не сделает ни шагу.
У меня не было выбора. Я не мог оставить его здесь живым. Я поднял автомат. Сняв рукавицу, положил палец на спусковой крючок…
Риттер вскочил, как подброшенный пружиной. Он шагнул вперед и первым прыгнул на лед.
Мы лежали на камнях по ту сторону пролива совершенно обессиленные. Мокрый комбинезон пластырем облепил тело. Перед самым островком Риттер, поскользнувшись, упал в воду. Я прыгнул за ним. Почему? Что толкнуло меня на это?
Сейчас некогда размышлять об этом. На ветру мокрая одежда быстро покрывается тонким ледком.
Островок перерезает горбатая каменистая гряда. На ее гребне пронизывающий ветер. Риттер дрожит всем телом. Меня тоже бьет озноб.
С вершины гряды видно темное пятно на северной оконечности островка. Кажется, я угадываю очертания небольшого строения. Риттер, зябко кутаясь в промокшую куртку, смотрит назад, туда, где за снежной пеленой остались его друзья, хлеб, тепло.
Темное пятно скрывается из виду, едва мы спускаемся на равнину. Но, пройдя еще шагов пятьсот, я замечаю, что впереди торчит шест. Здесь не могли расти деревья. Значит, этот шест кто-нибудь поставил. Скоро можно уже различить обрывок тряпки на его вершине.
Риттер тоже посматривает на шест. На его лице заметно беспокойство. Пожалуй, появление этого ориентира неожиданно и для него. Наверно, немцы никогда не заглядывали сюда.
Я изготавливаю автомат и прибавляю шаг.
Через несколько минут за шестом показалась труба, затем плоская крыша в один скат и, наконец, весь дом. Это был настоящий бревенчатый дом, напоминающий охотничьи зимовья Сибири. Его еще не успело занести снегом. Узкие окна заколочены досками. Плотно закрытая дверь примерно на треть завалена снегом. К ней «на счастье» прибита подкова. Дом необитаем.
Это кажется сном. Я сижу раздетый у раскаленной чугунной печки. Рядом сушится мой комбинезон и куртка Риттера. Жарко, но я все еще дрожу от озноба. На полу зимовья слой льда, не толстый, его не трудно будет убрать. Налево от печки — ящик с наколотыми дровами, направо — грубо околоченный стол, прямо против дверей — широкие нары. На них сложены продукты. Банки консервированного мяса, рыбы, сгущенного молока, кофе, ящики белоснежных галет. Все это тщательно укрыто брезентом. Да, прав был Дигирнес: первый закон Севера — позаботься о том, кто может прийти вслед за тобой. За стеной возится Риттер. Я запер его в небольшой чулан при входе.
Руки невольно вздрагивали, когда я открывал взятые наугад консервные банки. В одной оказалась свинина, в другой — копченые селедки, в третьей — паштет. Спасибо, неизвестные друзья! Чтобы всегда была вам удача! В доме нет никакой записки, только обрывки газет на незнакомом мне скандинавском языке. Вероятно, здесь зимовали охотники за морским зверем.
Я сварил суп из жирной консервированной свинины, заправил его сушеным картофелем. Затемнив окно, зажег лампу. В ней еще булькал керосин. Черт возьми, как будто даже не было кошмара прошедшей недели!
Я устроил фантастический ужин. Этот день надо было отметить. Во фляжке капитана Дигирнеса еще оставалось несколько глотков спирта. Нет, честное слово, совсем не так уж плохо жить на земле.
Вынул из автомата магазин, расстегнул кобуру от пистолета и выпустил из чулана Риттера. Он вошел, зябко потирая руки. Сумрачно сел за стол. Отсветы пламени от печки вспыхивали на темных стеклах его очков. Сейчас без меховой куртки, в толстом свитере он кажется постаревшим и очень уставшим.
Я разливаю по кружкам остатки спирта. Пусть Риттер тоже выпьет, черт с ним. Острый запах расходится по комнате. От него, а может быть от жирного супа, слегка кружится голова. Риттер отодвигает кружку, даже не пригубив, и молча принимается за еду. Ну и черт с ним. Я все равно выпью сейчас за спасение, жизнь, тепло и тех славных ребят, что позаботились о нас, даже не подозревая о нашем существовании.
Сразу перестало знобить. Говорят, после долгого голодания нельзя много есть, но сейчас было невозможно соблюдать благоразумную диету. Еда в первый момент опьянила. Захотелось громко разговаривать, шутить. Но передо мной маячило угрюмое лицо Риттера.
Потом стало клонить в сон. Впрочем, клонить — это мягко сказано. Меня просто опрокидывало в темную пропасть. Я уже хотел отправить Риттера снова в чулан, но напоследок решил выпить еще кофе. Кутить так кутить.
Полез за банкой кофе. Неожиданно мое внимание привлек небольшой металлический ящик, задвинутый в угол нар. В следующий момент я уже забыл и о кофе, и о сне, и даже о Риттере, оставшемся за столом.
Ящик оказался радиоприемником. За ним лежали тяжелые параллелепипеды батарей. Они были сухие. Кислота еще не успела разъесть цинковых оболочек. Очевидно, люди покинули этот дом совсем недавно.
Теперь я понял, для чего был поставлен высокий шест перед домом — он служил антенной. Вверху, под стрехой потолка, змеился обрывок провода.