Вы понимаете: встречаются в пустыне весной в период ее цветения грибы, но какие это грибы? Только заядлый спец-миколог объяснит вам, что это такое. Этакое эфемерное кружевце на ножке, по сравнению с которым даже наша обычная поганка боровиком покажется. Их в руку взять — дело сложное, а уж про собирать или тем более — ням-ням, об этом и говорить не приходится. А тут…
Вот так и было: сел я над этим грибом на корточки и недоумеваю. Как привидение увидел. Потрогал пальцем — гриб! И похоже — масленок; только слишком большой какой-то, так, с блюдечко для варенья. И не скользкий, как все маслята, а сухой, с бархатисто-замшевой шляпкой. «Грибище ты, грибище, — думаю, — сказки ты мне, откуда же ты взялся? Как тебя сюда занесло? Ведь здесь же вашего брата, маслят, никогда не бывало…»
Надо прямо сказать: мне как ботанику такие рассуждения чести не сделали; чуда тут нет никакого. Вы-то, может быть, и не знаете, но нам известно: грибы с деревьями живут в особенной дружбе, каждая порода со своей породой. Осина растет там, где под землей стелется, как бледные нити, грибница подосиновика. Над подберезовиками шумит душистой листвой береза… Гриб и дерево друг другу полезны. Корни и грибница сплетаются, проникают друг в друга, сливаются, образуя то, что мы зовем микоризами — грибокорнями. Гриб не умеет добывать из воздуха углерод, растение с трудом высасывает некоторые питательные вещества из почвы. Они делятся своими возможностями и уменьем. Они помогают друг другу. Вы, может быть, не поверите мне, но порознь очень многие наши древесные породы и грибы не могут существовать. Худо им в разлуке.
Ну вот… Само собой, в подмосковных сосняках жила в почве грибница масленка… И когда мы оттуда транспортировали землю сюда)» в Ашхабад, масленок лучше нас сообразил, что нужно для полного процветания наших эльдарок: «А гифы грибов у них там будут? Нет? Ну, товарищи…»
И зайцем, без билета, не спросясь начальства, погрузился на платформы с землей, где-нибудь там в Купавне или у станции Отдых, и прибыл сюда. В мистифицированном, так сказать, виде… Замаскированный под грибницу.
Дело вполне, признаться, самое понятное. Но не скрою: тогда я, что называется, обалдел. Самым неквалифицированным образом. Спустя короткий срок прибегает ко мне Таня наша. Сидим на корточках друг против друга, и я вижу, что она готова слезы точить на землю от умиления.
«Николай Петрович, дорогой! Ну что же это такое? Вы посмотрите на эту миллионолетнюю дружбу. Ее сюда привезли, и он за ней на чужбину явился. Милый какой грибок! Только что это за гриб? Я что-то таких не видывала…
А как вы думаете, не так легко оказалось установить личность пришельца. Я не миколог, но сразу видно: какой-то болетус. Однако болетусов-то много: подберезовик — болетус и боровик — болетус. Взялись за таблицы. По таблицам, похоже, масленок, но хотя некоторые признаки совпадают, другие резко отличаются или отсутствуют.
Гадали, гадали и применили под конец два весьма различных приема установления истины. Известное количество образцов законсервировали и послали по надлежащему адресу в Ленинград, в микологическую лабораторию. А с другими поступили иначе.
Есть у нас тут бабка такая, уборщица, с ашхабадской пропиской со дней войны, но с глубоким костромским корнем. Страстная грибособирательница, занесенная судьбами в самые безгрибные места. Здешняя флора ей просто поперек горла приходится: ни грибка, ни ягодки! Так вот, увидела она этих наших новоселов и пришла ко мне.
«Петрович, ты там как хочешь по науке узнавай, но дай ты мне таких экспонатов штук пять, как я их сварю или, °ще лучше, стушу в сметане да попробую на язык, и уж будь покоен — как-нибудь я козляк от моховика отгадаю. У меня и тех и других великие тысячи на веку съедены».
Ну что? Курам на смех — дал ей несколько грибов. Так ведь представьте себе: теория с практикой как умилительно сошлись!
Бабка грибы отдегустировала. «Да, — говорит, — этот гриб масленок, другое имя- козьяк. Только он не наш гриб, не русский козьяк, а здешний, азиатский. Я его)'и с какой стороны не хаю, но он не такой!»
И представьте себе, вскоре прибывает отношение из Ленинграда, от ученых мужей!
«Не уточните ли происхождение присланных экземпляров грибов? По предварительному определению они отнесены к виду болетус лютэус, масленок обыкновенный: однако некоторые признаки позволяют описать как совершенно обо-'-обленную разновидность: значительно большая плотность гимениального слоя, отсутствие у молодых грибов обычной для этого вида пленки…» Ну, прочее. Словом, нерусский масленок…
Кстати, еще одно свойство у него обнаружили: не червивеет! Как думаете, почему? А вот почему: когда гриб на подмосковной станции в поезд садился, черви не успели вскочить, там остались. Гриб переселился, а они — нет. Вот теперь следим: какое-нибудь из здешних насекомых пе приспособит ли своих личинок на эту роль? Кто знает, все возможно…
А теперь судите как хотите. Если все, что я вам рассказал, вас не веселит, тогда, очевидно, я не могу быть полезным для литераторов. Что до меня, то мне тогда было и смешно, и, пожалуй, трогательно, и очень поучительно. На размышление меня эта смешная история наводила.
Вот взялись мы, люди, советские люди, за перестройку, переделку природы. За ее — не в отдельных единицах, видах там или семействах, — за ее полное всеобщее приручение. Чтобы от сине-зеленых водорослей до гордых пальм, от мурашки до слона все нам служило. И это дело мы доведем до конца. Но видите, однако, какое тонкое, какое сложное при сем вскрывается взаимодействие между всеми частями природы! От великого и, так сказать, до смешного… Ведь каждое звено ее, мало того, что отстаивает свою самостоятельность, покрикивая: «А ты еще сначала смирись немного, гордый человек, а потом я тебе, может, и покорюсь», но больше того демонстрирует, что в этом великом узле — природе — неизвестно, что будет, если за первую подвернувшуюся ниточку дернуть. Посадили сосну — выросли маслята. Проведем канал — кто на берегах поселится? Какие последствия вызовет возникновение в степных местах нового огромного озера, в северной тайге — гигантского пресного моря?
Мы сосной сто квадратных метров засадили, ну, пять-шесть соток. И то вон маслята. А что произойдет, когда она покроет тысячи гектаров? Голова кружится, как подумаешь. Впрочем… Ух ты! Уже семнадцать ноль семь. У вас небось головы и на деле от моих сказов закружились. Не пимши, не емши… Ну, не смею задерживать, пойдемте.
Директор встал первый. Сценарист сунул в карманы книжку и ручку, застегнул футляр «экзакты». Мы пошли к служебным зданиям, но пошли не дорогой, а узенькой тропкой, которая бежала через лужаечку и как раз сквозь рощу этих эльдарок. Посредине ее мы невольно задержали шаги и директор и я. Я оглянулся и вполне понял то глубокое удовлетворение, которое светилось на широком, приятном лице этого человека.
Тут, под стволами сосен, было уже сумеречно. Закатное солнце косо прорезало этот такой привычный для глаз северянина и такой неправдоподобный тут, за Каракумами, вечерний боровой сумрак. Алые полотнища косо лежали на стволах. Хвоя казалась синеватой. Пахло сразу и сушью очень крепко, но и сыростью чуть-чуть. Разогретой смолкой и грибком, грибком…
Не знаю, кто из нас наступил на лежащий в траве сучок. Он хрустнул, и в тот же миг что-то взорвалось под ногами, что-то метнулось вправо и вверх. Две довольно крупные птицы, часто взмахивая крыльями, вырвались в просвет между ветками. На один миг на синем небе обрисовались они характерными крутыми дужками с опущенными к земле концами длинных носов.
— Позвольте… Так ведь это же…
— Узнали? Ну, правильно: вальдшнепы! — совсем уж блаженно просиял директор. — Я немножко схитрил: знал, что они вылетят. Уже с конца сороковых годов живут, с того лета, когда сосенки сомкнули кроны. Представляете это себе? Тысячелетия они летали тут на зимовку с зимовки, и ведь даже переночевать в этих местах было негде: одни барханы: дуй до самой Дарьи… А потом вдруг летят и видят: батюшки! Сосновый борик. И пошли на снижение. Красота-то какая!.. Думаю, в первый год-два только ночевали, ну, жировали, может быть, сутки-двое. А потом поселились. Уже не пролетом, на постоянное. И возвращаются каждый год… И как вы там ни спорьте — ах, как убеждает это все меня в наших силах. Крепче, чем целые атласы карт. Чем тома статистических выкладок. Здорово-то как это все!
Я и не думал спорить: мне тоже казалось: очень это здорово!..
На автобусной остановке у рынка человечек в канадке на несколько секунд конфиденциально задержал мою руку в своей.
— А вы дипломат! — многозначительно поднял он палец кверху. — Слушали этого чудорода с таким вниманием. Можно подумать, вам и действительно показались интересными эти его сосновые грибы. Нет уж, спасибо: потерянное время… Где же тут сюжет? Где научная проблематика? При-земленно как-то все это: грибы! Масленки, так, кажется? Странный анекдот! Ну, так мне и надо за мою доверчивость…
Я пожал ему сочувственно руку. Он был прав: так ему было и надо.
Валы накатывались издалека. Казалось, они выбегали из-за линии горизонта, подсвеченной солнцем, которое толь-ко что погрузилось в океан. Крохотный островок дрожал от ударов. Арбен глядел в пространство, прислонившись к единственной пальме, оживлявшей унылый пейзаж. Ветер трепал просторную серую куртку Арбена, торопливо перебирал вечнозеленые листья пальмы и бежал дальше, в просторы Атлантики. В однообраз――ии волн было что-то успокаивающее. Так и стоял бы на каменистом клочке земли, наблюдая раскованную стихию.
…В тропиках ночь наступает быстро. Еще минуту назад можно было свободно разобрать мелкий газетный шрифт, и вот уже тени хищно выползли из-за скал, перечеркнули лагуну, вытянулись, поглощая друг друга, и, наконец, сомкнулись. Из-за мыса показалась еле различимая в густых сумерках пирога. Мириады фосфоресцирующих точек заплясали на волнах, располосованных надвое, и это был конец. Наступила тьма.
Хорошо, что есть на свете сферофильмы, позволяющие хотя бы на время оживить прошлое, пусть даже его маленькую частичку, молекулу. Что может быть лучше, чем забыть настоящее, полностью отключиться от него — пускай всего на часок — и ни о чем, совершенно ни о чем не думать…
Месяц блаженства кончился. Месяц, заранее отмеренный Ньюмором. Может, Ньюм ошибся и преуменьшил срок? Вряд ли. Ньюмор вообще ошибается редко.
Впрочем, и теперь не произошло ничего страшного. Надо только быть осторожным. Как это тогда сказал Ньюм? «Альва глуп, и обмануть его ничего не стоит. Надо только каждую минуту помнить о нем — в этом весь фокус».
Помнить!.. Как будто можно позабыть об Альве, если на карту поставлена твоя жизнь!
Арбен не сразу согласился на необычное предложение Нью-мора. Он долго колебался и сказал «да», когда жизнь сделалась совсем уж невыносимой. Опыты в отделе, которым Арбен руководил, уже долгое время не ладились. Он нервничал, и все валилось у него из рук. Со всех сторон надвигались неприятности, крупные и мелкие. Он сжег дорогостоящий интегратор и окончательно рассорился с шефом. Вообще оказалось, что старик Вильнертон настроен против него. Друзья Арбена говорили, что большинство его неприятностей — следствие собственного скверного характера. Сам Арбен вычитал в каком-то медицинском справочнике, что подчас на скверный характер сваливают то, что вызывается расстроенными нервами. Но когда он рассказал об этом Ньюмору, тот, как всегда, все обратил в шутку.
— Значит, ты предпочитаешь врачам медицинские справочники? — спросил он Арбена.
— Что же тут плохого?
— И лечишься по справочникам?
Арбен кивнул.
— В таком случае ты рискуешь умереть от опечатки, — захохотал Ньюмор.
— Какая разница, от чего умереть? — пожал плечами Арбен.
Он явно кривил душой.
Возможно, правы были друзья, возможно, справочники — это, собственно, мало что меняло.
В автомате вдруг что-то щелкнуло, и через несколько мгновений призрачно засветилась панель. Из мрака медленно выступили стены. Арбену показалось, что они сдвинулись больше, чем надо. Но он понимал, что просто комната слишком лгала, стандартная комната стандартного дома, смахивающего на казарму: станет компания Уэстерн стараться для своих служащих!
Арбен вздохнул, как человек, которого внезапно разбудили, не дав досмотреть сон, переменил позу, посмотрел на часы, хотя и так знал время — половина одиннадцатого.
Пожалуй, хорошо, что он с утра отпросился у начальства и весь день не выходил из дому. Безопасней во всяком случае, хотя каждый день и не станешь отпрашиваться. Итак, скоро закончится первый день нового существования.
Обстановка в комнате своей спартанской простотой напоминала кабину космического корабля четвертого класса: ничего лишнего. Но инженера Арбена она вполне устраивала. Подвесная койка, письменный стол, чертежный комбайн, кресло — что еще надо? Зато из большого окна — правда, единственного — открывался великолепный вид на владения Уэстерна. Пейзаж был похож на картинку, виденную Арбеном в детстве. Кажется, это была иллюстрация к научно-фантастическому роману, написанному в дни, когда нога человека еще не ступила даже на Луну. Художник попытался представить будущий лунный город. Для этого ему не пришлось лететь на Луну: и на Земле, как выяснилось, оказалось достаточно места для фантастики, самой светлой и самой мрачной… Вид из окна комнаты Арбена чем-то напоминал эту картину. Ажурные башни космосвязи, уходящие за облака, перемежались разноцветными куполами, в разные стороны бежали ленты дорог, окаймленные светящимися линиями безопасности, над узкими полосками тротуаров нависали киберконструкции, рядом с которыми допотопные чудища показались бы детскими игрушками. А полигон для испытания белковых систем, выращенных компанией! Когда-то любимым развлечением Арбена было наблюдать из окна в подзорную трубу за вольтами и курбетами смешных уродцев, хотя он знал, что подобное занятие отнюдь не поощряется начальством.
Однажды Ньюмор зашел к Арбену в гости.
— Гляди, какой вид — прелесть! — сказал Арбен, когда Ныомор подошел к окну. — Нравится?