Ни одной вещи не исчезло, но они приобрели какую-то необъяснимую новизну. Следовательно… Нет, ничего из этого необъяснимого факта не следовало, как ни напрягал я воображение. В голове промелькнуло: камера хранения опытная, отлаживают методы обслуживания, совмещая хранение вещей с химчисткой… Если бы! В этом южном городке, кажется, не было и обычной химчистки… Впрочем, пора спать.
Утром после тихой спокойной ночи была особенно заметна разница в цвете воды: бухта, куда впадала Хоста, казалась темной, дальше открывались голубые дали.
— Это не обман зрения! — сказал я Жене. — Там чистая вода и красноватая галька.
— Так пойдем туда.
И мы двинулись по берегу, поднялись на бетонную стену, кое-где изъеденную прибоем. По правую руку от нас туннель убежал под гору, на склоне росло несколько пицундских сосен.
— На Пицунде их много, целая роща.
— Знаю, — сказала Женя.
Мы одолели железнодорожную насыпь, двинулись по шпалам, спустились на бетонный волнорез, я спрыгнул вниз и поймал Женю. Здесь было просторно, пусто, над нами поднимался берег. Странно было видеть в октябре эти глубокие зеленые краски: широколиственный лес взбирался по крутому склону, кое-где голубели сосны, на фойе деревьев бежал поезд. Плавным, спокойным было его движение. Лучи солнца не проникали глубоко в лес, и видны были темные прогалы между дубов и кленов, размытые тени, какие-то синие кусты. Поезд пробежал, и эти мгновения запомнились с такой легкостью, как будто я давным-давно уже видел этот берег. И не один раз…
В шашлычной на вымощенном камнями пятачке расставлены столы и стулья, дремлет старый сытый кот, и днем тут не надо стоять в очереди, потому что с дикого пляжа еще никто не пришел, кроме нас с Женей и того самого старичка, что стоял с нами в камере хранения.
Женя присела за столик, а мы с ним получали обед, и я успел спросить его, не заметил ли он чего такого со своим баулом.
— Нет как будто, — сухо ответил он и занял столик у большого пробкового дерева.
…Я рассказал Жене о чемодане, рубашке и бритве. А вот и камера хранения. Я протянул квитанцию в окошко. Машинально получил Женин чемодан и тут только рассмотрел, что подавал его не вчерашний мужчина, а женщина.
Удивительная это была женщина: прическа высокая, глаза светятся под очками зелеными искрами, платье тоже с какими-то искрами, впрочем, после целого дня на солнце это могло и показаться… Я отошел. Поднялся на горку. В бассейне плавали красные и оранжевые рыбы. Ни души: в доме отдыха тихий час… Прислонившись спиной к серой глыбе, нагретой солнцем, я ждал. Женя вышла на балкон.
— Спускайся вниз, — сказал я.
— Не хочется, — ответила она; постояла, постояла — ушла с балкона.
Я увидел ее на крыльце. Она сказала:
— Пойдем, расскажу о чемодане.
Мы пересекли тень от эстакады, выбрались на дикую тропу и повернули в сторону Адлера. Там — песчаный пляж, редкость для Кавказа, и песок крупный, серый, горячий, а море почти такое же голубое, как за бетонной стеной, где мы купались утром. Справа — красный тревожный свет, солнце почти коснулось воды.
— Знаешь, я сразу поняла: что-то не то, — начала рассказ Женя. — Слишком уж все выглажено, а туфли как новые. Может быть, я и не заметила бы ничего, да ты подсказал. Вышитый цветок на кофте и тот как будто только что распустился, да вот посмотри… а ведь он давно вылинял.
— Э, дело не в цветке.
— А в чем?
— А вот прочти…
— Тут по-итальянски, я не умею.
— И никто теперь не сумеет, название фирмы нужно с конца читать. Это слово тебе знакомо?
— Вроде — синтетика… если с конца.
— В том-то и дело. А так все в порядке. Нужно бы им спасибо сказать.
— Кому им?
— Ну, тем, кто в камере…
— А-а… Что это они удумали?
— Сегодня на пляже двое о том же говорили. О камере хранения. Два парня у волнореза, я к ним прикурить подходил, один в очках, на аспиранта похож, так вот он сказал: «Это не камера хранения, а камера обмена старых вещей на новые». А второй парень ему ответил: «Ну и даешь ты, Вадим, кому это надо: старье брать, а новое отдавать?» А тот, первый, Вадим, ему отвечает: «Мало ли кому. Ты вот сидишь здесь и думаешь небось, что ты венец творения, думаешь ведь?.. А того не понимаешь, что если бы так оно и было, то и в камере хранения такой ничего удивительного не было. Но то-то и оно, что не венец ты творения, Родя, а предмет изучения. Статью космонавта Поповича о разумной жизни на спутниках Сатурна и Юпитера читал? Допустим, она есть. Те, с других планет, поступают так же, как мы. Мы ищем каменные ножи, амфоры, наконечники копий, берестяные грамоты, глиняные таблички, все, что создано руками человека. Они тоже…» И тут я перебил их. Прикурил. Отошел, усмехнулся про себя, а через некоторое время задумался всерьез об инопланетном разуме, представляешь?
…Как-то я заглянул в окошко; рядом никого не было, и я вдруг увидел, что камера хранения намного просторнее, чем я думал. А вместо пола, казалось, была морская гладь, и, только присмотревшись, я понял: это голубой ковер… Передо мной возникла та самая женщина.
— Скажите, — спросил я самым естественным тоном, — вы, конечно, слышали о Венере Милосской, олицетворяющей женскую красоту?
— Да, — ответила она и как будто задумалась, загляделась на свое кольцо с восхитительным зеленым гранатом. Такой гранат, я знал, как будто бы помогал угадывать будущее.
Но речь шла о далеком прошлом. И это далекое прошлое было моей специальностью совсем еще молодым человеком я защитил диссертацию о культуре Средиземноморья такого давнего периода, что на защите не нашлось ни одного серьезного оппонента.
В ее гранате вспыхнула и пропала изумрудная искра, несомненно, игра света… Я сказал:
— Весной тысяча восемьсот двадцатого года крестьянин с острова Милос по имени Юргос воткнул в землю лопату и натолкнулся на изумительную скульптуру. Потому и названа она Милосской. Но Венера была без рук.
— Нет, — возразила она односложно, и я постарался скрыть удивление.
— Да, говорят, что французский мореплаватель Жюль Себастьян Сезар Дюмон-Дюрвиль описал ее в своем дневнике совсем другой. В левой руке она держала яблоко, а правой придерживала ниспадавшее одеяние.
В гранате ее — белый огонь. Вспыхнул и погас… Я внимательно рассматривал ее кольцо. Давно уже гранат перестал быть редкостью, из него делают электронные приборы, совсем несложные. Пластинки граната с какими-то примесями могут служить элементами памяти. Это, если угодно, подобие объяснения его свойств, связанных с будущим, с предсказаниями всякого рода. Если, конечно, молчаливо предполагать, что будущее уже содержится в прошлом… но парадокс этот более чем сомнителен. Ее гранат тоже был синтетическим, и. я подумал, что во времена Куприна никто об этом и не догадался бы.
— Да. Ее видел Дюмон-Дюрвиль, — сказала она с расстановкой, и я опять скрыл изумление, вызванное и словами ее, и тоном, не терпящим возражения. И еще она добавила: — А почему вы спрашиваете меня об этом?
— Да потому, — сказал я и сделал паузу… — потому только, что вы копия Венеры Милосской, какой ее видел Дюмон-Дюрвиль.
— Неправда, — сказала она.
Я молчал и смотрел на нее. И в эту минуту она не могла опустить глаза и глянуть на гранат. А там мерцал зеленый змеиный глаз.
— Правда, — сказал я. — А теперь скажите, пожалуйста, что это за работу вы нашли себе?
— Это временно, — сказала она, и бесцветный огонь встрепенулся в камне.
Тут подошли сразу несколько человек, накидали саквояжей и сумок. Незнакомка отдалилась от окошка, и все эти нелегкие вещи каким-то непостижимым образом оказались на движущейся ленте. Она оставалась в тени. Я уж было хотел снова пойти и продолжить разговор, но меня оттерли три отпускницы, за ними приблизились мужчины, и я понял, что пришел автобус из Адлера и нужно подождать часок-другой. Но когда наконец пятачок близ окошка опустел, ее уже не было. А был не располагающий к беседе тип в очках, которого я приметил в первый день.
Пора было к Жене. Все эти дни стояла изумительная погода, дышалось легко, я перепрыгивал через три ступеньки, не уставая. В воздухе — легкий пряный запах отмирающих листьев и последних цветов. В бассейне шевелили хвостами беззаботные рыбы; мальчишки кидали им хлебные крохи, иногда, впрочем, наживляя их на крючок, привязанный к мизинцу.
Да, я думал о незнакомке… Удивительно это! Откуда она знает о Дюмон-Дюрвиле? А кольцо с гранатом!..
Но поздним вечером, когда мм бродили с Женей по изогнутым, как серпантин, аллеям и под ноги попадались какие-то большие коричневые стручки, настроение переменилось. Что, собственно, тут загадочного? Гранат обыкновенный, даже синтетический, а светился он по странной ее прихоти, потому что положение ее руки во время разговора менялось. Что загадочного в ее платье, туфлях, односложных ответах? Да, красива, ну и что? Туфли… ну, положим, в Сухуми или Тбилиси можно достать и получше.