- Когда поправлюсь? Когда будет досюда или досюда? - показывает Нина пальцем на баночке.
- "Досюда-дотуда"... Ты вот все выпивай, да пускай мама еще принесет, во...
- Думаете, много у них там меду... - начала мать.
Но старуха ее перебила:
- Не помогала бы ты хворому стонать. Не верь батьке: пасечники все скупые. Кабы ту беду встряхнуть хорошенько, так, верно, целая кадушка меду нашлась бы.
- Бабка, на еще!
- Перекрестись, коток, все твое лекарство распробуем. Вон кому дай. Уже выспался?
Это она Толику. Он проснулся в люльке за ширмой и сразу же, как всегда, заплакал.
- Ну что, ну что, мой мальчик?
- Дай ему, мамка, меду - замолчит.
Мать берет Толика на руки, а бабушка зачерпнула ложечку меду - и ему в рот.
- Кушай, не плачь. А-ах! Еще? На еще, а то забыл уже, каков он, тот мед, - как собака или как кот. Слезы в горошину. Никогда не встанешь без музыки.
- А что это, бабка, "как кот"? - спрашивает Нина.
- А это, видишь, один вдовец оженился и взял себе молодую жену. И были у него пчелы. Мачеха сама мед крадет, а на ребят наговаривает. А отец их, как дурень, лупит. Однажды побил он малых, вышел за дверь и слышит: "А какой он, Манька, тот мед - как собака, или как кот?" - спрашивает, плача, хлопчик. А девчинка, старшая, говорит: "Н-нет, Коля, я видела - он как решето. Когда тата из улья вынимал". Так отец давай мачеху бить. "Ах ты, говорит, негодница!"
Бабушка рассказывает, а Толик свое: почмокал, почмокал губками, даже глаза зажмурились от удовольствия, и говорит:
- Хоцет Толя сцё, хоцет!
А ресницы длинные-длинные, а на щечках не высохли слезы.
- Дам еще, дам, коток. Вот он где - доктор!..
Вечером ставили больной банки. Сколько было крику, сколько слез, а бабушка таки уговорила. И вот Нина стоит в одной рубашонке на постели, держится за спинку кровати и просит:
- Бабка, одну...
- Одну, одну, - отвечает старуха, бренча банками в миске с водой. Рядом с миской - квач из кудели и ночничок, обязательные орудия страшной операции. Я гляжу на них и вспоминаю свой детский страх перед банками - перед вспышкой огня, и копотью над квачом, и болью от банок, горячих, всасывающихся в тело. А теперь вот Нинка, такая беспомощная, маленькая, а бабушка так неумолима. И все же девочка просит:
- Бабка, одну...
- Одну, коток, одну.
И начинается.
Мать поднимает Нинку и кладет ее ничком на подушку.
- Бабка, золотко мое, дорогусенька, одну!..
- Прикрой голову, - кивает маме бабушка, обмакивает квач в керосин, зажигает его от ночника и так ловко - тык огнем в банку и хлоп ее малышке на спину. А сама как будто сердитая-сердитая!..
- Онёнь, мама, онёнь! - захлопал в ладоши Толик.
Нина после каждой банки вскрикивает "ай-ой" и просит:
- Ах, бабка моя, довольно! Ганулька моя!.. Сестричка милая, довольно!..
- Ничего тебе не будет.
Старуха притоптала валенком горячий квач, только копоть пошла, а сама смотрит, прищурившись, как на беленьком тельце Нины банки насасывают багровые подушки.
- Взялись, - шепчет бабушка, укрывая девочку платком. - Тише, тише, рыбка моя, больше не буду.
- Ой, у меня у самой мороз по коже, - вздрогнула мама.
- Очень вы обе-две нежные, и мать и дочка, - отвечает бабушка. Думаешь, мне не жалко?..
В хате тихо. Только Нина все еще всхлипывает и стонет. Бабушка сидит возле нее, рядом стоит мать, обе в молчаливом ожидании. Отец вьет веревку, дядя Михась читает за столом, а я сижу на топчане. Только один Толик, как ежик, неутомимо топает по хате - никак не натешится ножками.
- Бабка, - подает голос Нина.
- Что, коток, что?
- Алесю тоже поставишь?
Это значит - мне.
- А как же.
- Ему много, бабка, все...
- Все, коток, сколько есть.
Опять тишина.
- Бабка, а дяде?
- Дяде? Куда там! Ему разве что стаканы... Или целый жбан. Что ему банки!
- Ты ему, бабка, тот желтый... рябенький, что воду берем на поле... летом... когда жать...
- Ладно, ладно, коток, ты только тихо, - успокаивает бабушка, а потом говорит: - То-то ревел бы твой дядька!
Дядя смеется за книгой, и мы тоже. Потом снова тихо. Только Толик туп-туп-туп... А потом вдруг остановился, подумал.