— Юрий Александрович, не знал, что вы склонны к юмору.
— Не только я, но и прокурор города: все эти заявления он направил нам по территориальности для проверки.
— Возбудим уголовное дело?
— Прошу вас организовать проверку без возбуждения дела. Возьмите объяснения, подключите оперов. Вы знаете как…
Рябинин знал, но не знал, почему проверка спихивается на него, на следователя, а не на помощника прокурора. Вырвались другие слова:
— Юрий Александрович, этой проверкой людей не рассмешим?
Прокурор вздохнул и сказал каким-то обреченным голосом:
— В этих заявлениях есть письмо кандидата юридических наук, который со стены злополучного дома отлепил рек-ламку… Она предлагала переночевать в доме и встретиться с духом кого думаете?
— Пушкина, Наполеона…
— Нет, с духом Лаврентия Павловича Берии. Отсюда уже недалеко до возрождения тоталитарного режима. Как вы думаете?
— Думаю, что опера изловят.
— Кого? — не понял прокурор.
— Дух Берии.
Надо было дойти до кафе и перекусить, но капитан так устал, что не хотелось даже вставать. Ему казалось, что он походит на мешок, набитый тряпками. Две ночи носился по лесам и полям: на загородной трассе появился лжегаишник. У него имелись внедорожник, мундир, жезл и пистолет. Водителей штрафовал нещадно. Поймать его оказалось непросто, потому что тот менял места своего дежурства по всей трассе. Помогли дальнобойщики.
Перед капитаном лежало заявление гражданина насчет мумии. Уже интересовались из прокуратуры: как, мол, идет работа. Никак не идет, потому что капитан Палладьев стал мешком с тряпками.
Звонил телефон: зверское изобретение, которому все едино, кто ты сегодня — тряпичный мешок или супермен. Звонил участковый Лошадников. Откашлявшись, он сообщил:
— Товарищ капитан. Вы спрашивали про дом номер четыре на улице Пригородной…
— Разве?
— Насчет мумии…
— Ах да. И что?
— Мною задержана гражданка: на стене этого дома рисовала свастики.
— Эта гражданка где?
— У меня в кабинете.
— Лошадников, еду.
Свастика на стене уголовный розыск не интересует. Но свастика в сочетании с мумией приобретала дополнительный зловещий оттенок. Нарисовала, видимо, какая-нибудь «нацболка» или девица, накурившаяся «травки». Но почему на этом доме? Или теперь и мумии политизированы?..
В комнате участкового Палладьев замешкался. Вместо современной девицы — прическа на глаза, нижняя губа оттопырена, в пупке железка — перед ним была пожилая женщина, одетая почти по-монашески.
Капитан представился. Она протянула свой паспорт. И капитан понял, что «заводить ему рака за камень» не имеет смысла.
— Серафима Матвеевна, вы «нацболка»?
— Нет, я пенсионерка, — не согласилась она.
— Зачем же на доме рисовали свастики?
— Какие же это свастики?
— Ну, фашистские знаки.
— Рисовала не свастики, а православные кресты. Руки-то дрожат, выходило криво…
— Зачем рисовали-то?
— Дом проклятый.
Она говорила так убежденно и искренне, что капитан понял, что поверит любому ее слову.
— Серафима Матвеевна, вы хозяев дома знаете?
— Побывала в нем. Хозяйка как-то попросила вымыть окна. Да больше не пойду.
— Почему же?
— Сказала уже: дом проклятый.
Не больно-то эта монашка разговорчива, но не от скрытности. Ей, видимо, неприятно вспоминать. Требовалась какая-то психологическая помощь. Капитан слабо владел информацией, поэтому ничего подсказать ей не мог. Но оказалось все проще: женщина не могла подобрать слова, которые были бы способны передать непонятное явление.
— В доме нет ни телефона, ни телевизора, ни радио…
— Наверное, хозяйка любит тишину, — возразил капитан, чтобы оживить ее воспоминания.
— Свет не зажигают…
— В темноте сидят?
— Нет, при свечах.
— Экономят на электричестве, — решил Палладьев.
— Но в доме нет ни одного зеркала, — нелогично возразила пенсионерка.
— Да, странно, — вяло согласился капитан.