— Не может быть!
— В отделе кадров сказали, что этот факт отражен и в характеристике, — уточнил Лошадников.
К разнообразным оборотням майор привык. Правда, они были далеки от науки и такого известного научного учреждения, как ИФИ. Все больше вертелись в сферах менеджмента — в финансах, торговле, образовании… Он вспомнил последний прокол, когда ни одам опер не догадался, что известная на весь район проститутка сделала из квартиры генерала, своего сожителя, развратный притон.
То ли от своей должности начальника ОУР, то ли от взыгравшегося самого популярного человеческого качества — искать виновных — Леденцов спросил с непонятной злостью:
— Дождался?
— Чего, товарищ майор?
— Дом Коловратского на твоем участке…
— Так точно.
— Мумию-то просмотрел?
Поскольку участковый никак не мог увязать свои обязанности с должностью механика, с его характеристикой и хищением деталей, то Леденцов счел необходимым фактического материала добавить:
— На Пригородной улице подростки всю ночь пили пиво и футбольными оралками не давали спать гражданам…
— Был такой эпизод.
Майор достал из ящика стола пожелтевшую газету и заговорил внушительно и медленно, как для крайне непонятливого:
— Послушай из еще дореволюционной инструкции для полицейских: «Не дозволять простолюдинам ходить обнявшись, петь хоровые песни, играть на балалайках и гармошках…» Ясно?
— Фанатов, товарищ майор, может успокоить только огнетушитель.
Участковый ответил глуховато, но этих слов Леденцов уже вроде бы и не ждал. Его взгляд словно пронзил лейтенанта и улетел сквозь стены куда-то в пространство. Кожа натянулась, сразу обозначив крепкие скулы. Рыжие усики вздрагивали — не в такт ли работе сердца?
Майор еще не мог понять, что значило увольнение механика за хищение деталей, но он чувствовал ту подвижку, которая может изменить картину этого странного дела. Новую информацию следовало немедля довести до Рябинина.
Леденцов начал звонить в прокуратуру так сосредоточенно, что даже проглядел тихий уход лейтенанта. В кабинете Рябинина не оказалось. Тогда майор позвонил в канцелярию: секретарь объяснила, что следователь уехал в банк на изъятие каких-то финансовых документов. Прибегать к мобильнику не имело смысла: прерывать операцию Рябинин не станет.
Леденцов задумался. Телефон в его кабинете тишины не выносил, поэтому зашелся нетерпеливым звоном. Снятая трубка спросила глуховато-дребезжащим, но женским голосом:
— Майор Леденцов?
— Я, Дора Мироновна, — узнал он голос судмедэксперта.
— Никак не могу найти Рябинина.
— Он на выемке документов. А что случилось?
— Исследую вашу мумию. Ну, техническую часть опишут наши физики-техники. А я хочу сказать о биологии. Может быть, моя информация окажется для Рябинина срочной?
— Дора Мироновна; в чем дело?
— Дело в том, что мумия, как говорят ваши зеки, в натуре.
— То есть? — не понял майор.
— Это высушенный труп мужчины.
Леденцов сделал два рывка: позвонил следователю и отправил капитана Палладьева искать механика-труповода. Рябинин понял, что с банком он за день все равно не управится, поскольку там финансовых позиций не меньше, чем денег. И он вернулся в прокуратуру, где стал ждать привода Коловратского, изредка позванивая судмедэксперту. Но Дора Мироновна не отзывалась.
Рябинин сегодня не допрашивал и не проводил обысков — а устал. Точнее, утомился от банковской тишины и цифири. Неинтересная работа выматывает похуже физической. Теперь он ждал, а вернее, отдыхал, сумев развалиться на стуле.
Кабинетик ожил солнечными закатными не то зайчиками, не то нервными бликами. Они значили, что рабочий день кончился и служащие разъезжаются. И эти блики свидетельствовали о растущем благосостоянии, так как ряды иномарок под окнами с каждым днем уплотнялись и в конце рабочего дня пускали лобовыми стеклами «зайчиков» в окна прокуратуры.
Рябинин в очередной раз взялся за телефонную трубку…
Дверь распахнули если не ногой, то кулаком. Палладьев ввел Коловратского.
Следователь поинтересовался:
— Дверь открыл лбом?
— Собственным, — успокоил капитан, показывая жестом, что он будет в коридоре.
Коловратский уже знал, куда садиться на допросе. Его и без того тонкие черты лица стали острее, будто их заточили. И Рябинин подумал, что они, черты лица, готовы к дальнейшей заточке.
— Генрих Яковлевич, рассказывайте…
— О чем?
— Хотя бы о своем увольнении.
— Ерунда! Брал всякие шестеренки из тугоплавких материалов. Те же нити… Для мумии. Но лишь повод. Уволили не за это.
— А за что?
— Якобы этой мумией опозорил институт.
— И куда вы теперь?
— Неужели останусь без дела? Знаете, куда я пошел после окончания института? Учиться в ПТУ.
— Зачем?
— Чтобы стать мастером на все руки.
О его мастерстве объективно сказано и в характеристике. Но Рябинина больше интересовала нравственная суть человека.
— Генрих Яковлевич, видимо, этими руками капиталец вы сколотили?