— Да, — согласился он, — в вашем лесу есть несколько круговых ловушек для непрошеных гостей. Мы их возвращаем, откуда пришли, но не всех. Ты со своими друзьями прошел через «проход». Их несколько, но они все заблокированы. Странно, — задумчиво проговорил он и добавил: — Возможно, тебя пропустил «Контролер». Ладно, разберемся. Теперь пойдем, я провожу к выходу. Это недалеко.
Он пошел в ту сторону, откуда мы пришли. Я и собаки за ним.
— Прохор, — окликнул я его.
Он остановился.
— Прохор, извини меня, но мне кажется, что в прошлый раз мы чего-то не договорили. Кто и какую ставку сделал на Россию? Почему мы свернули с дороги? Что такое «восход» и нет ли связи между тем, о чем ты говорил, и совхозом, который исчез? И, наконец, что это за «зона маятника»?
— Ты задал слишком много вопросов. На некоторые, возможно, получишь ответы. Но в другой раз и не от меня. Тобой заинтересовались. Наше время ограничено дорогой к выходу.
— Хорошо. Мне показалось, что ты видишь Россию, как спасительницу мира. Ответь тогда, почему ей так не везет? — почти взмолился я. — Революция, бесконечные войны. Теперь свои же обокрали народ до нитки и пресмыкаются перед Западом, строят что-то им на угоду. Сколько одному народу терпеть можно?
— Ты попал в самую точку. Мы с тобой говорили о совестливости и внутренней справедливости русских. Эти качества — альфа и омега общества, которое имеет возможность и право развиваться и идти к «восходу» — истинному процветанию. Поэтому для мирового социума была так важна самобытность и независимость российского народа, как будущей ведущей силы вашего слоя. Однако еще царь Петр, которого вы почему-то называете «великим», стал разрушать нацию и заложил основы российского подобострастия перед заграницей.
— Но он принес нам знания, цивилизацию, проложил путь в Европу.
— Все так. Но это можно было делать другими методами. Возьми японцев или китайцев. Не они рвались в Европу, хотя были тоже патриархальные и технически отсталые, а она к ним. Все лучшее с мира взяли, но от своего не отказались. Или ваши цари. После Петра они все разбавляли свою кровь чужеземной. В последнем русской крови осталось меньше процента. Вся ваша знать и интеллигенция общались по-французски, нанимали детям учителей и гувернеров из французов, англичан и немцев. Преклонялись перед Вильгельмом, Фридрихом, Наполеоном. Чиновники, купечество, заводчики старались подражать знати. Так чего же ты хочешь? Простой русский народ они презирали, не берегли, калечили. Петербург с основания и до конца оставался чванливой прозападной канцелярией империи, а не ее столицей. Патриархальной оставалась Москва и остальная Россия.
— Прохор, извини, — перебил я его, — ты привел в пример Японию и Китай. Почему тогда вы не избрали для миссии спасения эти страны?
— Их народы издревле воспитывались в духе насилия и преклонения перед владыками. Императоры решали все, а народ раболепствовал перед ними. Там, как пружина, таится скрытая агрессия. Кучка правителей и сейчас может решить судьбы людей, а те покорно пойдут, если их к этому призовут, на смерть. Нельзя, чтобы судьба цивилизации зависела от малой группы людей. Кроме того, я уже говорил, у других народов, включая и эти, нет таких качеств, как у вас. Недаром социалистическая революция произошла именно в России. Так распорядился Разум вашего социума, Это не случайно. Страну надо было перенаправить на другой, более совершенный путь развития. Для этого следовало очистить здоровую часть народа от загнившей. Это и было сделано. Постепенно российское самосознание стало возрождаться. Возникло понятие «советский человек», то есть человек новой формации, сплоченный и преданный идее всеобщего равенства. Пробой на ваше единство стала война с фашизмом. Все страны сломались, а вы нет. Люди железной воли сформировали тогда из аморфной массы центр будущего переустройства мира. Но это было еще сырое образование. Когда воля исчезла, ослабли его связующие нити. Идеи социализма еще декларировались, но не воплощались. Нравственное развращение нарастало. Главным инструментом власти стало фарисейство и демагогия. Логическим итогом явилось политическое предательство и прямая измена народу вашей элиты. Она разрушила изнутри созданное с огромным трудом государство и опорочила перед всем миром идеи социализма. Сейчас разгром России завершается. Страной правит мировая, как у вас ее называют, «закулиса», которой нужно разорвать страну на части, поделить ресурсы и территорию.
— Где же выход, Прохор?
— Для начала надо заглянуть внутрь себя и понять, что ты свободен и ничего не должен вашей нынешней власти, а она должна тебе.
— О какой личной свободе ты говоришь в наше время?
— Человек всегда остается свободным. Но об этом позднее. Есть здесь один ваш, бывший поп-расстрига, Мирон. Забрел как-то, да здесь и остался, Поговори с ним. Живет он, кстати, в совхозе «Восход», который вы все ищете, — он усмехнулся. — Между небом и землей.
— Как это? — не понял я.
— Потом поймешь.
— Как же я к нему попаду?
— По своему желанию — никак, но если он захочет, то сможешь. Я поговорю с ним. — Прохор остановился. — Ну, вот мы и пришли.
Вокруг нас опять стал сгущаться туман.
— Подожди, Прохор, последний вопрос, пожалуйста.
— Если очень короткий.
— Скажи, кто вы и где я сейчас нахожусь? Это параллельный мир?
— Планетарный социум многослоен. Вы живете в одном из слоев. Здесь — другой, ближайший к-вам. Все мы друг от друга зависим, поэтому за вами наблюдают. Все. Время вышло.
Туман рассеялся. Прохор показал рукой вдаль лесосеки, где она делала поворот.
— Иди прямо, не заблудишься. Прощай.
— А где мои собаки? — встрепенулся я.
— Здесь, рядом. Не бойся, вас связывает нить прочнее, чем запах.
Собаки действительно сидели за моей спиной и ждали указаний.
— До свидания, Прохор, — я обернулся к нему с протянутой рукой, но Прохор исчез.
Еще не дойдя до поворота, я увидел дорогу, рассекающую две лесополосы, и сразу, узнал ее. Это был Кузяков верх. Понимая, что прошло уже много времени и жена должна беспокоиться, я с тревогой взглянул на часы. Они показывали девять часов. Я вышел из дома около восьми утра. Значит время, которое я находился, не было засчитано
Галя, конечно, удивилась, что я вернулся так рано, но я оправдался внезапной головной болью и высыпал из корзины на стол грибы, которые успел собрать.
В сентябре нас настиг еще один удар — умер отчим, и мы срочно выехали в Москву. Затем последовал период массового финансового ограбления народа. За год до этого все средства массовой информации настойчиво пропагандировали вложение частных средств в различные компании, банки, консорциумы, объединения, суля большие проценты. Государство охотно регистрировало их и предоставляло полную свободу действий. Граждане, привыкшие доверять газетам, журналам и телевидению поддались на эту приманку, стремясь спасти свои тающие от инфляции накопления. Но то ли по недомыслию, то ли сознательно чиновники не озаботились организовать контроль над работой этих компаний. Новоявленные «рога и копыта» зачастую регистрировались по несуществующим адресам, на подставных лиц, без бизнес- планов и обоснований своей деятельности, без гарантий возвращения займов. Со всех сторон в глаза и уши лезла назойливая реклама «МММ», «Властилины», «Хопер-инвеста» и прочих проходимцев с предложениями стать их партнерами по бизнесу. Поддались соблазну и мы, вложив все, что поднакопили за время шестилетней работы в Египте и Ираке в обязательства различных компаний. Протрезвление не заставило себя долго ждать. Наши деньги стали пропадать вместе с компаниями. В 1994 году они испарились все. У людей не было сомнений, что ко всем этим махинациям приложили руку действующие высокопоставленные государственные чиновники, под чьим негласным патронажем они появлялись, существовали и исчезли, обогатив при этом узкий крут «посвященных». В этом же году бесследно исчезла строительная фирма, куда мы вложили деньги от проданной дачи. Мечте о загородном доме для всей семьи не суждено было осуществиться. Так сбывались предсказания Прохора. Но впереди была еще одна инициированная государством, грандиозная афера с ГКО и последующим дефолтом. Деньги окончательно обесценились, народ отдал последние копейки, а «посвященные» перевели очередные сотни миллиардов в зарубежные банки. Произошел финансовый крах России.
Распрощавшись с надеждой на новый загородный дом, мы с женой и домашним зверьем опять поехали на все лето в Лопать. Сказать по правде, за все пятнадцать лет, что мы ездили туда, ни разу не пришлось пожалеть об этом приобретении. В местном пруду и реке водилось много рыбы. Частенько удавалось ловить двух-трехкилограммовых щук и таких же карпов. Мелочь, вроде плотвы, окуней, карасей, мы особо во внимание не принимали. Раздражали местные браконьеры, которые без стыда и совести перегораживали реку и пруд в разных местах длинными сетями и портили всю рыбалку. Своеобразно относились к такому варварству местные власти. Наумыч вскоре к своей должности директора совхоза прибавил выборную должность председателя сельсовета и стал единоличным хозяином села и его окрестностей. Изредка он совершал налеты на «прудовых» браконьеров и забирал у. них сети. Однако когда к нему приезжали гости, он устраивал для них пьянки у костра возле пруда и ловлю рыбы этими же сетями. Регулярно наезжали его приятели из областного УВД во главе с начальником для таких же забав. Местные жители тихо роптали, да что толку.
Кругом села раскинулись смешанные леса, полные грибов. В изобилии они росли даже в лесополосах, одна из которых начиналась прямо от нашего дома. Достаточно было на полчаса зайти в нее, чтобы принести к обеду или ужину штук двадцать-тридцать белых, не считая других грибов. В лес мы с женой ходили не просто «за грибами», а за конкретным их видом, например «за белыми» или «за волнушками», «за опятами», «за груздями». Случалось, что мы шли в молодой сосняк «за маслятами», а по пути, как назло, попадалось много прекрасных молодых белых грибов. Приходилось сжимать зубы и стараться не смотреть по сторонам.
Так проходил дачный сезон. В начале сентября мы возвращались в Москву с грузом домашних консервов и яблок на зиму для себя и семьи дочери. Мама с нами уже не ездила. Она проводила лето на садовом участке дочкиной свекрови недалеко от Москвы. В начале мая мы вновь приезжали в Лопать.
Так шел год за годом без особых перемен. Жители села постепенно вымирали. Совхоз превратился в «товарищество». Стадо сократилось до тридцати коров. Из всей техники сохранились только один потрепанный трактор, сенокосилка и грузовая машина. На всю школу осталось шестеро детей, но она еще работала и директором ее была… Кто бы вы думали? Ну, конечно, жена Наумыча.
С той последней нашей встречи на Кузяковом верху Прохора я больше не видел, что меня очень огорчало. После нашего разговора я часто думал над его словами, но в результате получалось больше вопросов, чем ответов. Я с болезненным нетерпением ждал и даже искал встречи с ним, но Прохор куда-то исчез и в селе не появлялся. Зато в магазин стала изредка наведываться незнакомая мне ранее женщина. Красивая, с тонкими чертами лица, смуглой гладкой кожей. На вид ей было около тридцати лет, но косметикой не пользовалась. Все, что нужно женщине, она получила от природы — четкий рисунок бровей и губ, длинные густые ресницы, мягкий румянец. Одевалась всегда скромно и по погоде. Темные вьющиеся волосы прятала под косынку. Женщина была гармонична и изящна, но старалась не отличаться от местных жительниц. Приветливая и общительная, она сразу завоевала их симпатии. Тем не менее одно качество резко выделяло ее из местного окружения. Глаза! Они были явно крупноваты для ее лица. Шоколадного цвета, яркие и блестящие, без выраженных зрачков, они светились особым внутренним светом. Нет, ее взгляд не был пронизывающим и «читающим мысли». Скорее, он притягивал, обволакивал и завораживал, внушал безграничное доверие и успокаивал. Когда она появлялась, женщины окружали ее плотным кольцом и каждая стремилась рассказать о наболевшем, поделиться своими горестями и радостями.
Когда я впервые встретил взгляд незнакомки, то мгновенно понял, что она также понял, что она знает обо мне и наша встреча еще состоится. Из разговоров с местными я узнал, что зовут ее Лея. Поселились они с мужем недавно на одиноком заброшенном хуторке в пяти километрах отсюда. Хуторок этот приютился где-то на большой поляне среди
леса, и ведет к нему лесная тропа от дороги на деревню Жуковка. Сами они из Москвы, но столица надоела, и, продав квартиру, построили здесь ферму и разводят коз. Хозяйство охраняют две большие и злые кавказские овчарки. Иногда к ним приезжают на машине дети, забирают молоко, домашний сыр и привозят необходимое. В остальном живут автономно — теплый дом, артезианская скважина, электродвижок, радио и даже телевидение. В село Лея приезжает на велосипеде за хлебом и газетами. Селяне, которые посвящали меня в эти подробности, говорили убедительно, в полной уверенности, что так все и есть на самом деле. Но после рассказа почти всегда удивлялись, как это у них под самым носом кто- то отстроился, поселился, да еще организовал ферму. Некоторые напрашивались к ней в гости — «хотя бы одним глазком взглянуть», но Лея всегда изящно и необидно уходила от приглашения. Вскоре от нее отстали.
В селе было несколько коз, но их молоко здесь особой популярностью не пользовалось, разве что его покупали дачники. Но если Лею кто просил, она привозила на своем велосипеде несколько литров молока. Деньги брала — правда, неохотно и по цене ниже, чем продавали местные. Моя жена иногда заказывала у нее молоко, и Лея всегда добросовестно выполняла заказ независимо от погоды.
В отсутствие Прохора я все свои надежды сосредоточил на ней. Но шли дни, недели, а Лея не удостаивала меня хоть каким-нибудь намеком на возможную встречу. Я терял терпение, нервничал, но подойти сам не решался. Наконец долгожданный день настал. Уже с утра я почувствовал, что сегодня должно что-то произойти. Галя ощущала мое непонятное возбуждение, но ничего не говорила. Я тоже молчал. Посвящать ее в свою встречу и разговор с Прохором было невозможно. Еще в тот раз, вернувшись домой вечером, я рассказал ей о странном блуждании по лесу, в котором невозможно заблудиться, и о неожиданном возвращении. Сказал и об остановившемся времени. Однако кроме скептической улыбки и насмешливого определения «фантазер», никакого понимания не добился. Мог ли я теперь, без риска заронить сомнение в своем психическом здоровье, сказать ей о моих ожиданиях?
Я пошел в магазин и возле него увидел Лею. В руках она держала «авоську» с хлебом и газеты. Удивительно, но на этот раз вокруг не было свиты женщин. Повинуясь ее взгляду, я подошел ближе.
— Добрый день, — ее голос был негромок и мелодичен. — Я — Лея. Не будет ли у вас желание посетить нас? Вас приглашают.
— Да-да, конечно, — поспешно ответил я. — Но куда, когда, во сколько?
Лея едва заметно улыбнулась.
— Сегодня, прямо сейчас.
— Да, с радостью, но куда идти?