Собака вдруг жалобно заскулила, вывернув свои карие глаза на людей. Жаров понял природу запаха, что привел ее сюда: в этой комнатушке пахло самцом, потом, секрецией, развратом и насилием.
Под окошком стояла деревянная тумбочка больничного образца. На тумбочке лежали зажигалка, пачка дешевых сигарет, рядом — консервная банка-пепельница и маленькая, в форме чебурека, дамская сумочка.
— Где ты это взял? — спросил Пилипенко, растолкав молодого человека.
— Нашел, — сказал он, хлопая глазами со сна и поправляя свои волосы, которыми, видать, гордился. — Там, внизу, в лесочке таких вонючих деревьев.
— Так, — сказал Пилипенко. — Никогда больше не говори «нашел». Я-то добрый, а другие будут тебя бить. — Следователь ткнул юношу двумя пальцами в солнечное сплетение. Тот согнулся, сидя на своей солдатской кровати. Когда рыбьи движения его крупного рта прекратились, Пилипенко спокойно спросил: — Ну и? Откуда у тебя эта сумочка?
Пока юноша корчился, он бегло поворошил пальцами внутри сумочки, и лицо его стало еще угрюмее.
— Я это… — начал юноша. — Внизу ее нашел, на пляже. Рядом со спящей девушкой. Честное слово!
— Спящей? — подал возмущенный голос Ярцев. — Это ты называешь спящей?
— Погоди, — оборвал его Пилипенко движением ладони. — Итак, ты спустился на пляж через можжевеловый лес. И что ты там увидел?
— Девушку. Она спала на одеяле.
— И рядом с ней лежала сумочка?
— Да.
— И ты ее взял — нашел?
— Да.
— Так вот. Это называется не нашел, а украл.
— И ты ему веришь? — не выдержал Жаров.
— Думаю, он этого все же не делал, — сказал следователь.
— Точно! — вскричал парень. — Я ничего этого не делал, клянусь!
Пилипенко и Жаров переглянулись.
— Ты что имеешь в виду, когда говоришь «этого»? — спросил следователь.
— Ну… Ничего я такого не делал. Взял сумочку и вернулся обратно. Пришел сюда. Потом пошел пить пиво.
— Первая цепочка следов с востока, — задумчиво проговорил Пилипенко. — Думаю, парень не виновен в убийстве.
— Почему ты так думаешь? — спросил Жаров.
— Интуиция, — сердито сказал Пилипенко: было ясно, что он видит нечто такое, чего не замечает Жаров.
Примчавшаяся по вызову следователя бригада затолкала испуганного молодого человека в машину. Жаров уже поставил было ногу на подножку «Газели» — решил, что и они тоже поедут в Управление, устроившись на местах перед зарешеченной автокамерой, но Пилипенко взял его за локоть.
— Погоди, — сказал он, поводя в воздухе сумочкой-чебуреком. — Оказывается, у нас и здесь есть работа.
Они присели на скамейку у беленой стены халупы, в глубокой тени мушмулы. Пилипенко осторожно вытряхнул содержимое сумочки на облупленную доску скамейки. На первый взгляд, в сумочке не было ничего особенного: косметика, крем для загара, гребень… Простая шариковая ручка, которые продают в местных киосках. Лист бумаги, исписанный мелким почерком, явно с помощью этой ручки: похоже на какой-то черновик. Паспорт, за край обложки задвинуты билетики и визитки.
— Странно, — сказал Пилипенко, — вращая перед глазами какой-то флакончик, — он совершенно пуст. Зачем носить с собой порожнюю тару?
Следователь вывернул пробку и понюхал горлышко.
— Французские. Шанель номер пять, — сообщил он. — А вот это… — следователь бережно взял визитку и выбросил вверх, словно игральную карту, — я сразу приметил эмблему здешнего отеля, — он кивнул в сторону черепичной крыши, краснеющей среди листьев мушмулы. — Посмотрим, что тут еще… Так, авиабилет до Москвы, вылет через неделю. Фамилия в билете и паспорте совпадают.
Жаров взял паспорт убитой девушки и всмотрелся в ее черты. Там, на пляже, их трудно было различить из-за многочисленных травм.
Девушку звали Лиза Донцова, ей было двадцать полных лет, москвичка. Лицо на стандартной паспортной фотографии было невыразительным и некрасивым, отчего Жарову стало особенно жалко девушку. Он поймал себя на отвратительной мысли: будь эта бедная Лиза красавицей, он, может быть, и не испытал бы к ней такого щемящего чувства…
Но зачем? Что это за насильник, который позарился на нее — на это неброское тело, невзрачное лицо…
— Любопытное письмо, — прервал его размышления следователь, протягивая Жарову сложенный листок. — Похоже, это по твоей части. Мистика какая-то.
Жаров осторожно развернул листок писчей бумаги, какую можно купить на любой почте. По всей вероятности, письмо писала сама Лиза Донцова, иначе откуда оно взялось в ее сумочке, тем более что оттенок пасты в шариковой ручке был идентичен бледно-синим каракулям на листке.
Жаров прочел:
«Здравствуйте, Агния!
Настал момент, когда я должна раскрыть вам правду о том событии, которое произошло в Рождественскую ночь в Обители на белой горе, где в то же самое время были и вы. Нет, вы меня не знаете, хотя видели мельком тогда. Я…»
Перечеркнуто. С новой строки:
«Доброе время суток, Агния!
Когда я пишу эти слова, я чувствую на своей груди волшебный амулет, который может послужить доказательством того, что…»
Перечеркнуто.
«Здравствуй, Агния!
В моей груди бьются два сердца…»
Перечеркнуто.
«Инь и ян, которые были разломаны надвое…»
На этом письмо обрывалось. Девушка явно не привыкла к письменной речи, и все эти слова давались ей с большим трудом, что можно было сказать не только по нескольким несостоявшимся попыткам, но и по замысловатым узорам на полях, которые чертила взволнованная рука. Что-то в этих узоpax казалось Жарову знакомым, будто вот-вот сложится некий символ, объясняющий все…
Жаров вернул письмо Пилипенко, тот положил его обратно в сумочку-чебурек и снова запер ее на молнию.
— Обитель на белой горе… Два сердца… Волшебный амулет… — пробормотал Жаров. — Это могут быть какие-то особые слова, понятные лишь узкому кругу людей. Я не вижу здесь ни малейшей информации.