— Гм-гм, — откашлялся Лобов. — Ну, тогда конкретнее. Это не самоубийство…
— А что же это? — перебил его следователь.
— Самое обыкновенное убийство, — договорил Лобов.
Лобова хорошо знал каждый оперативник столицы. Во многих затруднительных случаях он делал такие ошеломляющие экспертизы, что следствие, придя к определенным выводам, вдруг меняло их на совершенно противоположные, а то и вовсе заходило в тупик. Жена Ирина называла его «мой Сева Крутолобов» или «мой Сева Высоколобов». А еще «Крутолобов-Семипядьев».
Был у него свой секрет, о котором знала только жена. Зачитываясь мастерски сделанными романами Купцова, Лобов и сам стал грешить писательством. Именно грешить, потому что ничего путного из этого не выходило. В издательствах ему неизменно отказывали: много логики, рассуждений, мало погонь, крови, насилия. А ведь все это, убеждали его, привлекает читателя, делает книгу популярной (читай, продаваемой). Лобов же считал, что в детективном романе должна преобладать мысль, а не действие, иначе, мол, достаточно посмотреть зарубежные (да теперь и наши) боевики. Ему в ответ понимающе и сочувственно улыбались, но как один советовали попробовать предложить книгу другому издательству.
Ирина утешала его:
— Твои экспертизы — вот самое настоящее искусство. Тебя знает вся Москва. Разница лишь в том, что твои дела не записаны на бумагу и не растиражированы. Беда тут одна: ты не получаешь за свое искусство денег. Но успокойся, это даже никакая не беда: деньги — вещь наживная. И скоропреходящая, смею тебя уверить.
— Да я ведь не ради денег, — оправдывался Лобов. — А из любви к искусству!
— Милый мой Семипядьев, — нежно обнимала его жена, — я знаю, что ты великий, просто потрясающий искусник! И не только в криминалистике, — лукаво улыбалась она. — Чего тебе еще надо, а?
Лобов успокаивался и… продолжал мечтать о писательской славе. А сам ежедневно, кропотливо, день за днем проводил удивительные экспертизы. Каждый оперативник мечтал работать именно с подполковником Лобовым, верил только ему, как последней инстанции при раскрытии преступлений. А их, как это ни печально, хватало всегда…
Наверное, именно потому и в этот раз Сырцов не отмахнулся от сказанного Лобовым в прихожей квартиры Купцова, как от чепухи какого-нибудь практиканта, а доверительно зашептал ему, оглянувшись на врача:
— Ты понимаешь, Сева, ситуация-то какая неловкая… Врач-то — он тоже не лыком шит… Не первый год в органах. И как я должен поступать, по-твоему? Игнорировать явные доказательства и полагаться на твои… предчувствия?..
— Это не предчувствия, Вадик! Пойдем-ка. — Лобов подвел следователя к лежащему трупу, откинул ткань и поднял повыше руку покойного. — Смотри, под ногтями нет следов вазелина. Вот этого, — он поднял с пола тюбик.
— А почему эти следы должны там быть?
— Руки у него не были связаны? — Лобов был уверен, что «вопросом на вопрос» — один из самых веских приемов полемики. Сработало и на сей раз.
— Не-ет, — недоуменно протянул следователь. — Ну и что?
— Видишь ли, Вадик, — начал Лобов, — все повесившиеся всегда бессознательно хватаются за веревку у шеи, чтобы ослабить асфиксию. Во всех случаях картина именно такая. Ослабить никому, конечно, не удается, но, наверное, едва ли не каждый из повесившихся в последний момент понимает, какую глупость он совершил. Да, и еще — на веревке вокруг шеи нет ни следов эпителия, ни отпечатков его пальцев. Но на вазелине они должны были бы прекрасно сохраниться. То есть я хочу сказать, что он непременно хватался бы за шею, если бы его руки не были связаны.
— Но они и не были связаны! — усмехнулся Сырцов. — Ты, видимо, не слышал слов доктора о том, что на теле никаких следов, никаких!
— Слышал, — ответил Лобов. — Прекрасно слышал. И тем не менее, убежден, что руки покойного были связаны.
Сырцов, казалось, перестал что-либо понимать
— Но ты же сам видел картину, когда мы вошли… — бормотал он. — Да и вдова подтвердила.
Лобов хитро прищурился, но выжидающе промолчал.
— Ну, допустим, — горячился Сырцов. — А еще что у тебя имеется? Ведь не все же выложил мне, знаю я тебя!
— Смотри дальше. — Лобов прошел в дальний угол прихожей, где лежал табурет. Сырцов подошел следом. — Может ли самоубийца отшвырнуть табурет так далеко, что он летит метров пять и врезается в стену с такой силой, что откалывается кусок бетона? — спросил Лобов. — Гляди-ка. В стене выбоина величиной как раз с угол табурета. — Лобов поднес табурет к выбоине, и размеры совпали.
— Та-ак! Интересненько! — оживился Сырцов. — И что сие означает?
— Только одно — его убили!
— Ага. Вот так спокойненько сказали: вставай, мол, на табурет? А тот безропотно встал? Как овца? И разрешил себя повесить? Без всяких побоев, без единого?
— Вот видишь, как много неясного! — ушел от ответа Лобов.
— Слушай, тебе бы Конан Дойлом быть! — уже серьезно сказал Сырцов, задев больную струнку души Лобова. — Ты ведь понимаешь, мне либо самоубийство объявлять, либо дело заводить, преступника искать…
— Заводи, Вадик. Ищи, — кивнул Лобов. — Я не шучу.
— Ты имеешь в виду того?.. Соседа, что ли?
— Все может быть, — вновь избежал ответа Лобов.
— Ладно, — вздохнул следователь. — Из уважения к твоим профессиональным ручкам и голове — слышишь, только ради тебя! — заведу дело. Но ты ведь понимаешь, что за два-три дня ты должен доказать, что ты прав. Понимаешь? Иначе у меня будут проблемы. Будет еще один висяк!
Сырцов нечаянно споткнулся о лежащий на полу труп и в ужасе отпрыгнул в сторону:
— Тьфу ты! — И успокоившись: — Висяк уже есть, впрочем… Ну, ты сам понимаешь, о чем я… Эй, Мишуков, — крикнул он милиционеру, — вызывай труповозку!
Из кухни медленно вышла вдова:
— Ну, зачем вы так… грубо?..
— Извините, — замялся Сырцов. — Не волнуйтесь… Я уверен, театральная общественность поможет вам с похоронами…
— И писательская, думаю, тоже, — почти шепотом добавила Веснянская и вернулась на кухню.
— Да, несомненно. — Сырцов отвел Лобова в сторону: — Одним словом, мне нужны самые веские доказательства! Нарой мне десять таких, как ты мне показал, — и я возьмусь за дело. Иначе — прости…
— Понял, — кивнул Лобов и прошел на кухню.
Вдова курила одну сигарету за другой. Пепельница была полна окурков — недокуренных, докуренных до самого фильтра, зажженных со стороны фильтра и тут же смятых…
— Ольга Леонтьевна, покажите мне, где у вас мусорное ведро? — поинтересовался Лобов.
— Как и у всех — под мойкой, — показала актриса в угол кухни.
Лобов открыл дверцу, заглянул в ведро — пусто.
— А где находится диспетчерская служба?
— Какая служба? — не поняла вдова.
— Ну, сантехники, слесари, электрики…
— А-а-а… Ясно. Как выйдете из подъезда — налево, вход с торца здания.