Глафира поправила рюшечку, окаймляющую декольте платья, и подняла бокал:
— Я хочу предложить выпить за нашего любимого, пусть не удивляется этому его жена, — посмотрела на богато одетую шатенку, — Бориса Антоновича, который привел нас к благополучию!
— Слава!
— Слава!
— Слава! — раздалось.
Оркестр исполнил туш.
Юрист наклонился к уху безопасника:
— Во, лижет…
Вздрогнул от:
— Слово Тарасу Леонтьевичу! Слово нашей юстиции!..
Тарас обмер. Он не собирался выступать. Да и не в правилах у
него было кого-то расхваливать. Стал отнекиваться, но когда зал заскандировал «Юристу слово! Юристу…», оторвался от стула.
— Вы знаете, раз уж зашел разговор о нашем руководителе, то я вот что хочу сказать. У меня начальников было много. Один — еще в райкоме комсомола, потом занимался приватизацией и разбазарил полгорода. Его посадили за взятки…
Раздались смешки.
— Другой, — продолжал юрист, — директор комбината… Людей давил… Его чуть не сожгли живым на даче… Чудом спасся…
Повисла совершенная тишина.
— Так выпьем за Бориса Антоновича, чтобы ему никогда не грозили ни решетка, ни огонь!
Что тут поднялось: кто кричал, кто визжал, кто хлопал в ладоши, а Манин с бледным лицом трясущейся рукой протянул свой бокал к юристу.
Они чокнулись.
Глафира, мрачная как смерть, свалилась со стула.
— Ты чего, перепил? — толкнул в бок Тараса Леонтьевича безопасник.
— А что?.. Я экспромтом…
Закричали:
— Кто следующий?
Поднялся Жора Жигов:
— Я предлагаю тост за корешок жизни — за секс!..
Поставил стакан на локоть и выпил водку с локтя.
Махнул рукой ожидающему команду оркестру,
— А чего это я Вероники не вижу? — спросил, жуя кусок мяса, безопасник.
— Она там, где Глаша, нос не кажет, — ответил юрист, озираясь по сторонам.
Анюта направилась к Манину. Было видно, что она собирается пригласить его на танец. Жена Манина вьшрямилась, поправила прическу. Дорогу Анюте преградила грудь пришедшей в себя Глафиры.
— Человек-закон! — молдаванка повернулась и сделала реверанс перед Тарасом.
Тарас Леонтьевич взял под руку блондинку, и они, высоко поднимая ноги, запрыгали из одного края зала в другой. В прорезях клешеного платья засверкали жилистые ляжки молдаванки. Манин налился кровью. Жена прикрыла свое лицо рукой.
Дочь Глафиры прилипла к Кириллу, который дегустировал выставленные на столе спиртные напитки. Когда Кирилл повис на спинке стула, переключилась на еще трезвого Павла.
Глафира не отрывала глаз от Дмитрия — тот в центре зала обнимал кассиршу Поновскую, сместил Полину к выходу, и они скрылись.
— Проверь, что они там? — ущипнула ногу безопасника Глафира.
— Это в мои обязанности не входит! — огрызнулся Балянский.
— Снова в командировку захотел?
Балянский поерзал и вышел: до гробовой доски он не сможет забыть поездку в двухместном купе с банковскими мешками.
Дмитрий тискал Полину в коридоре. На улице.
Уже телком парило солнце, и воздух пенился от свежего озона.
Николай Павлович заметил, как Дмитрий снял рубашку, стянул брюки, разбежался и плюхнулся в речку.
— Полинка! — замахал.
— Утонешь! — вылетел к самому обрыву Балянский. — Судорога ногу схватит!
— Не суй свой нос…
«Какая наглость!»
Дмитрий переплыл на противоположный берег, подержался за торчащий из воды корень ивы и заработал руками назад. Балянский топтался на месте, сжимал кулаки: не хватало, чтобы водитель пошел ко дну от судороги или переохлаждения.
Дмитрий поплыл вдоль берега:
— Полюшка!..