Будто только сейчас вспомнив, что произошло «тогда», Вайншток помрачнел, сжал губы и некоторое время смотрел поверх головы Берковича, собирая растрепавшиеся мысли.
— В качестве свидетелей, — пояснил Беркович, — проходят все, кто может что-то сказать по поводу преступления. Не обязательно быть на месте… вы понимаете.
— Да, — кивнул Вайншток.
— Вы хотели что-то сообщить? Я бы все равно с вами встретился, поскольку вы муж Марии, а Мария — подруга Рины.
— Да, — повторил Вайншток. — Просто я не знаю, с чего начать — обезоруживающе признался он.
— С чего угодно, — подбодрил его Беркович. — Если будет надо, я задам наводящие вопросы.
— Да… — третий раз протянул Вайншток. — Я не собираюсь вторгаться в вашу епархию. Подозреваемые, улики… Только хочу сказать, что врагов у Натана не было, и так поступить с ним не мог никто.
— Но кто-то поступил именно так, — мягко произнес Беркович.
— Никто так поступить не мог, — упрямо повторил Вайншток. — Обратите внимание, старший инспектор. Никто не мог сделать это физически. И никто не хотел Натану зла, так что психология говорит о том же. Значит… — он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Берковича тревожным взглядом: понял ли полицейский то, что он хотел сказать?
— Мистику мы тоже отвергаем, — сказал Беркович. — Следовательно…
Вайншток вздохнул, придвинул к себе чашку с начавшим остывать кофе и большими глотками опустошил ее, наверняка не почувствовав ни вкуса, ни аромата. Надо было сказать наконец, и он сказал:
— Если все возможные объяснения оказываются ложными, то остается принять единственное, каким бы невероятным оно ни казалось.
— Вообще-то, — заметил Беркович, — фраза у Конан Дойля звучит не совсем так, но, возможно, я читал другой перевод.
— Какая разница! Вы поняли, что я хочу сказать, старший инспектор?
— Надеюсь. Все же скажите, чтобы я не гадал, правильно ли я вас понял.
— В комнате Натан был один, — Вайншток заговорил медленно, будто гипнотизер, старающийся внушить визави мысль, которую тот принимать не хочет. — Комната была заперта изнутри. Никто не мог войти и выйти. Только Натан и модель.
— Кукла, — вставил Беркович.
— Кукла? — повторил Вайншток и подумав, согласился. — В этом что-то есть. Я говорю: модель… неважно. Если исключить все прочие возможности, остается принять, что Натана убила модель существа, которое при большом желании можно, пожалуй, назвать человеком.
— Сама? — деловито спросил Беркович.
— Что? — растерялся Вайншток. — А… Да. Конечно. А что, есть другие варианты?
— Вы говорите, что не сторонник мистики, — осуждающе сказал Беркович. — По-вашему, эту…. модель… кто-то запрограммировал, чтобы она…
Вайншток воздел очи горе.
— Запрограммировал? Кто? Как? Зачем? Это… извините… глупость! Никогда не слышал ничего более нелепого!
— Тогда, — не сумев сдержать насмешки, сказал Беркович, — кукла… модель… сама…
— Я о том и говорю! Сама, конечно!
Беркович внимательно смотрел на Вайнштока, пытаясь понять, шутит он, пытается ли внушить мысль, в бредовости которой сам не сомневается, или действительно…
— Вы сказали: «модель», — заметил старший инспектор. — Значит, предполагаете, что эта штука действовала по определенной программе, как, скажем, радиоуправляемая модель самолета. Или модель робота…
— Вот что получается, — сказал Вайншток, — когда обсуждаешь проблему в не определенных заранее терминах. С физической точки зрения модель — это упрощенное по сравнению с реальностью описание объекта или явления. Кукла — тоже модель своего рода, но содержит больше свободных параметров, имеет утилитарное назначение, чего нет у модели, и потому моделирование человека с помощью кукол физически не является корректным, хотя, с точки зрения психологии, особенно детской, кукла, конечно, предпочтительнее. Но все-таки…
— Продолжайте, — сказал Беркович минуту спустя, потому что Вайншток замолчал, не закончив фразу, задумчиво вертела в руках пустую чашку и внимательно рассматривал кофейную гущу на ее донышке.
— Я довольно часто бывал у Альтерманов, — казалось, Вайншток мысленно перебирает слова, прежде чем произнести вслух; каждое слово в его речи было отделено от другого маленькой, но различимой на слух паузой. — Когда бывал, то общался с Леей и Натаном — с Риной почти не общался, нам не о чем было разговаривать. А Лея… Очень умный и развитый не по годам ребенок. Когда мы с Натаном беседовали о звездах, квантах, тяготении, расширении Вселенной, темной материи — обо всем понемногу, — Лея внимательно прислушивалась. К чему это я? Она любознательная… если вы понимаете, что я хочу сказать.
Беркович понял, что хотел сказать Вайншток, но спросил не о том.
— Вы говорили и о физических моделях?
— О моделях? — До Вайнштока будто не сразу дошел вопрос, и он удивленно посмотрел на Берковича, сохранявшего на лице невозмутимое выражение. — Наверно, и о моделях говорили тоже. Но я хотел сказать совсем не…
Он опять надолго замолчал, и минуту спустя Беркович решил спросить в лоб, чтобы вывести физика из состояния ступора, в которое тот понемногу погружался — из-за того, видимо, что хотел что-то сказать, не находил нужных слов, боялся, что неправильные слова произведут на старшего инспектора действие, которого Вайншток хотел избежать…
— Выдумаете, что эти модели… куклы… могла сделать Лея?
Вайншток вяло махнул рукой — Беркович ожидал более сильной реакции.
— Старший инспектор, — тихо произнес физик, — вы прекрасно понимаете, что это не так.
— Тогда о чем вы? — нетерпеливо спросил Беркович, бросив взгляд на часы — разговор продолжался уже полчаса, и смысл его оставался пока непонятным.
— Лея умная и впечатлительная девочка, — продолжал Вайншток. — Но склад ума у нее гуманитарный. Она и мои рассказы о физическом мире воспринимала чисто эмоционально, понимаете? Не разумом, а чувствами.
Пауза.
— Извините, — не выдержал Беркович. — Вы просили о встрече, и я подумал, вы можете сообщить что-то о смерти Натана Альтермана.
— Хорошо, — неожиданно твердым голосом сказал Вайншток. — Конкретно. Несколько месяцев назад… Если быть точным, то второго ноября прошлого года, Лея обнаружила у себя в спальне, на покрывале, горку сухого песка. Довольно большую, граммов на триста. Конечно, никто не взвешивал, но… примерно. Был скандал. Рина не поверила Лее, что это не она принесла песок. Натан смел песок в совок и выбросил в мусорное ведро, Он не был большим любителем доискиваться до причин, знаете ли. История с песком на том, надо полагать, закончилась. Или началась, как угодно.
— Вы думаете… — медленно сказал Беркович, надеясь, что Вайншток прервет его умозаключения, чтобы высказать свои. Он не ошибся, физик покачал головой и не дал старшему инспектору договорить:
— Не надо предполагать, что я думаю, — сказал он. — Вижу, вы так и не поняли логики.
Беркович промолчал. Он понял логику, но хотел, чтобы Вайншток произнес вслух слова, которые до сих пор проговаривал мысленно.
— Запертая комната, — сказал Вайншток. — Горка песка появилась в спальне Леи, когда комната была заперта. Я выпытал это у Натана совершенно определенно. Лея была в ванной, взрослые в гостиной смотрели телевизор. Дверь в спальню была закрыта. Перед тем как пойти в ванную, Лея взяла из своего шкафа полотенце и одежду, Рина ей помогала, они были в комнате вдвоем, и если бы на кровати был песок, обе не могли этого не заметить, вы согласны?
Беркович молчал.
— Пока девочка мылась, из ванной был слышен шум воды, в коридор она не выходила, дверь в ее спальню была закрыта. Потом Лея вышла, прошла сначала на балкон, повесила сушить полотенце, а затем вошла в спальню. Через секунду Натан услышал громкий возглас: «Это что такое?» Они с Риной пошли посмотреть и увидели горку. Аккуратная, по словам Натана, горка, сухой белый песок, теплый на ощупь. В отличие от жены, он сохранил здравый рассудок и первым делом проверил окно. Закрыто изнутри комнаты на щеколду. Снаружи ни открыть, ни закрыть невозможно. Дальше вы уже слышали.
— Понятно, — мрачно проговорил Беркович. — Все в этой квартире происходит само по себе. Горка песка. Куклы или, как вы говорите, модели. И наконец, убийство. Никто не мог этого сделать, но это сделано. И вы не сторонник мистики. Не сторонник магии, в частности, магии вуду.