Жизнь миссис Скрабс заключалась в наблюдении за жизнью других людей. Ее ничуть не интересовали людское благородство и великодушие, она старательно выискивала в жизни окружающих все скандальное, порочное, неприятное, это было ее утешением и духовной пищей. Когда она говорила об "интрижках" жильцов, в ней с новой силой разгоралось желание жить. Миссис Скрабс, вероятно, зачахла и умерла бы в атмосфере благопристойности.
Первый мой разговор с миссис Скрабс состоялся у подножия лестницы; я с трудом спускался, неся щетку и банки "Изиуорк" - коричневой мастики для пола, которой я обычно натирал деревянные ступеньки лестницы по обе стороны ковровой дорожки.
Надо сказать, что лестницы во всех домах Мельбурна натирались в те времена мастикой "Изиуорк". После многолетнего наслоения мастика лежала пластами; случалось, я ножом отковыривал кусочек такого пласта - он был похож на плитку шоколада.
- Я люблю чистоплотных людей, - сказала миссис Скрабс.
Ей нравилась мастика "Изиуорк", я ее терпеть не мог.
Она начала разговор с заявления, что ее зовут миссис Скрабс и что у нее язва желудка.
- Да. Ваш муж говорил мне об этом, я очень огорчен, - сказал я. Надеюсь, вы скоро поправитесь.
- Я никогда не поправлюсь, - ответила она, и я вдруг живо представил себе миссис Скрабс ночью, когда жильцы безгрешно спят, и тишину не нарушают крадущиеся шаги, которые могли бы питать лихорадочное воображение этой дамы и не дать ей впасть в отчаяние и зачахнуть.
Это была очень худая, почти бесплотная женщина с плоской грудью, похожая на насторожившуюся птицу. Одевалась она во все черное и выглядела старше своих лет, - как мне кажется, ей было лет сорок.
Желая расположить к себе, она огорашивала собеседника тем, что сообщала ему доверительно про кого-нибудь разные гадости, в надежде встретить понимание и сочувствие. Она пригревала единомышленников, - возмущалась вместе с ними вероломством других и возбуждала в них подозрительность по отношению к окружающим.
Впрочем, такого рода союзы обычно бывали кратковременными. Осуждающий взгляд ее неизменно обращался на тех, кто только что поддерживал ее и разделял ее возмущение, и тогда они, в свою очередь, переходили на положение обвиняемых.
- Я не какая-нибудь сплетница, мистер Маршалл. Я - порядочная женщина, это знают все. Я всегда держусь в стороне. Перси, мой муж, постоянно повторяет: "Не сиди ты все время дома, гуляй, побольше встречайся с людьми". Ему легко говорить, мистер Маршалл, у него нет язвы желудка. А у меня есть, и мне приходится быть осторожной. Да, я держусь в стороне от всех и не вмешиваюсь в чужие дела, но чего только я не насмотрелась в этом доме, мистер Маршалл. Уму непостижимо! Я видела замужних женщин, подумайте только - замужних! Правда, мужья их... не буду договаривать, сами понимаете! Но я сама видела, как эти женщины по ночам приводили мужчин в свои спальни. И, боже мой! - что они только не выделывали! - пьянствовали, хохотали, развратничали - отвратительно, позор, вот что это такое! Да, да, да, отвратительно!
Я - порядочная замужняя женщина, мистер Маршалл, и я не могу рассказать вам обо всем, что делается тут, это слишком неприлично. Но предупредить вас я считаю себя обязанной: вам следует быть очень осторожным в выборе жильцов. Ведь люди просто приходят, спрашивают - не сдается ли комната, а вы даже не знаете, что они собой представляют.
Я видела, как у одной женщины за одну ночь перебывало четверо мужчин, а когда я утром спросила у нее, кто они такие, она сказала, что это ее дяди. Дяди! Слышали вы что-нибудь подобное? И один из них выскочил без штанов! Я это собственными глазами видела, и мой муж - тоже. Выскочил на площадку второго этажа. Перси втащил меня в кухню. Мне стало плохо от этого зрелища, а ведь мне никак, никак нельзя волноваться. Доктор не раз предупреждал: ни в коем случае не волнуйтесь, с такой язвой желудка надо всегда сохранять полное спокойствие.
И муж мой все время повторял: "Не волнуйся, дорогая", а я и не волновалась, просто мне было противно. Этот человек был ужасен. Он все горланил:
Я затащу ее в кусты,
Это уж как пить дать,
Вот только вернусь опять
В Шотландию - край красоты...
Перси еще тогда заметил, что этот человек, наверное, родом из Шотландии, ну а я тут же заявила, что раз там живут такие люди, то я ни за что, никогда в жизни туда не поеду.
Это только один случай, мистер Маршалл. А я могла бы целый день рассказывать вам про ужасы, которые творились в этом доме. Вы молоды и не знаете людей - приходите ко мне всякий раз, когда захотите что-нибудь узнать про жильцов, не обращайтесь ни к кому другому, от меня ничего не укроется.
Мне нужен был человек, который выходил бы на звонки, пока я был на работе. Висевшее на крыльце объявление "Сдаются комнаты" привлекало внимание людей, ищущих жилье; кто-то должен был показывать им комнаты и убеждать, что за такую цену лучшего не найти.
По субботам и воскресеньям я принимал посетителей сам, однако при этом не мог заставить себя сообщить им что-нибудь помимо основных сведений о квартирах, которые хотел сдать. Меня не покидала мысль о единственной уборной в доме, о скверной ванной комнате, где к газовой горелке было прикреплено объявление: "Каждая ванна стоит три пенса".
Я кратко отвечал, на вопросы, которые мне задавали приходящие пары, и не делал никаких попыток уговорить их, что эти безличные комнаты лучше, чем сотни других, сдававшихся в районе Альберт-парк.
Я молча ждал, пока они решат этот вопрос, и если они приходили к решению снять у меня квартиру, брал с них плату за неделю вперед и уходил к себе.
Однако найти жильцов было не так-то легко, тем более что в будни некому было отвечать на звонки приходящих, и мне поневоле пришлось просить миссис Скрабс принимать посетителей в мое отсутствие.
Я предложил ей уменьшить на пять шиллингов в неделю плату за квартиру, если она согласится заменять меня. Миссис Скрабс такая перспектива улыбалась: отныне она сама могла выбирать угодных ей жильцов, и это давало ей ощущение собственной важности и власти.
Она выразила согласие, и уже через неделю две пустовавшие квартиры были сданы. Я почувствовал почву под ногами и, чистя по утрам ванну и уборную, уже не думал о бессмысленности этого занятия.
"Каждая ванна стоит три пенса" - вешая это объявление, я рассчитывал покрывать стоимость газа, который расходовался для согревания воды. Но ни один из моих жильцов не обращал на объявление ни малейшего внимания.
- А как насчет ванн? - спрашивал я каждого жильца, приносившего мне квартирную плату.
- Мы ни разу не пользовались ванной на прошлой неделе, мистер Маршалл, - неизменно отвечали они.
Выходило так, что люди, которые у меня жили, либо никогда не мылись, либо просто лгали. Иногда кто-нибудь из них выходил из ванной комнаты в халате, с мокрыми волосами и, как бы отводя от себя обвинение, мимоходом замечал, что вымыл голову холодной водой.
В довершение всего жильцы двух верхних квартир по утрам опорожняли горшки прямо в ванну, и это не было простым подозрением, я сам видел, как они входили в ванную комнату с полными посудинами, а возвращались к себе с пустыми.
Горшки выливались под шум льющейся из крана воды, я прекрасно слышал это, пока, пятясь вниз по лестнице, протирал влажной тряпкой ступеньки и ежился от отвращения.
Памятуя советы агента, я каждое утро тщательно чистил ванну, и каждый раз меня чуть не тошнило от запаха дезинфекционных средств и сознания, что приходится иметь дело с такими нечистоплотными людьми.
Миссис Скрабс могла быть довольна - поведение выбранных ею жильцов в течение нескольких месяцев немало обогащало ее жизнь: "скандальные происшествия" следовали одно за другим, а она с горящими глазами то и дело шмыгала ко мне, чтобы в подробностях рассказать об очередной ссоре или драке.
Одну из квартир миссис Скрабс сдала молодой женщине лет двадцати, которая пришла с мужем - здоровенным парнем, механиком каботажного судна; он подолгу не бывал дома - иногда по нескольку недель подряд.
Женщина эта - крепкая, упитанная, с полными губами, округлыми щеками и гладкой кожей - обычно вела себя тихо, хлопотала по хозяйству, мурлыча себе под нос модную песенку. Но временами ее охватывало беспокойство, тогда она слонялась по дому, выглядывала на улицу или стояла неподвижно у дверей моей комнаты, словно погруженная в транс, молчаливая и напряженная.
В такие дни лицо ее пылало, ее тянуло бродить ночью по улицам, противоречивые чувства словно толкали ее в коридор, когда оттуда доносились голоса мужчин, и одновременно предостерегали ее от их общества.
Однажды вечером кто-то постучался ко мне, я открыл дверь; на пороге стояла эта женщина в халате. По выражению ее лица видно было, что она на что-то решилась, и тут же испугалась своей решимости. В ее руках была расчетная книжка, из которой высовывались две ассигнации по фунту стерлингов.
- Я принесла вам плату за квартиру, - сказала она.
Я пошел к столу за ручкой, чтобы подписать квитанцию, она вошла вслед за мной в комнату, и, повернувшись, я оказался лицом к лицу с ней - халат ее был распахнут.
Она молча протянула мне книжку, я положил ее на стол и стал расписываться. Женщина резко запахнула халат и сердито смотрела на меня, очевидно стараясь спасти остатки гордости. Затем она выхватила из моих рук книжку с подписанной квитанцией и торопливо выбежала из комнаты.
Третью квартиру в арендованном мною доме занимала молчаливая толстая особа лет сорока, которая предпочитала оставаться невидимкой. Я редко видел ее, по часто встречался с ее мужьями.
Когда она вела переговоры с миссис Скрабс насчет квартиры, рядом с ней стоял коренастый мужчина, по виду рабочий, с чемоданом в руке. Он не сказал ни слова, пока они разговаривали, и миссис Скрабс естественно решила, что они муж и жена.
Но недели через две коренастый исчез, и появился другой муж. Это был пожилой жокей; однажды в субботу, уходя из дома, он назвал мне двух лошадей, которые должны победить на скачках в Флемингтоне. Больше я его не видел.
Еще через две недели на горизонте появился третий муж. Это был весьма медлительный, грузный мужчина, склонный смотреть на вещи философски. Комбинезон его всегда был испачкан глиной, у него были толстые короткие руки с неуклюжими пальцами, и он курил трубку. Он поселился у пас, и я решил, что он и есть настоящий муж - он мне нравился.
- Приходится принимать жизнь такой, как она есть, - сказал он мне однажды. - Каждый человек сам за себя.
ГЛАВА 16