— Дай сюда! — сказала Наташа и смяла рисунок под изумленный возглас Нади, потом небрежно бросила бумажный ком на кровать. — Он не получился. Я уже продумала его, но во-первых, нужно использовать масло и оргалит, а лучше — холст. Я бы его сделала, но с одной рукой это сложно, а Пашка уперся и не желает мне помогать. Вообще, с тех пор, как он начал вести себя как примерный муж, я не могу сосредоточиться на работе. Он все время мне мешает — видите ли, ему эта ерунда не нравится и у меня от нее едет крыша.
— Как раньше, да? — задумчиво спросила Надя. — Снова за старое?
— Раньше моя работа не имела для меня такого значения.
— Понятно, — пробормотала подруга и опустила подбородок на переплетенные пальцы. — Ну, а что во-вторых? Чего еще тебе не хватает?
— Не чего, а кого. Мне не хватает тебя.
— Что?! — резко спросила Надя и вздрогнула от звука захлопнувшейся входной двери. — Зачем?
— Ну, как это «зачем»? Для натуры. Помнишь, я тебе говорила как-то, что мне следует рисовать только с натуры? Когда я рисую по памяти, в картинах нет жизни — мне нужно смотреть (глаз — мозг — рука), чтобы получилось как надо. У меня есть задумка — я хочу нарисовать тебя, только для этого тебе придется определенное время…
— Нет!
Почувствовав в голосе Нади странные нотки, Наташа подняла голову и удивленно на нее посмотрела. Но если что и было в выражении лица подруги или в глазах — оно уже исчезло, и ее взгляд наткнулся на привычную профессиональную улыбку.
— Это недолго. Ты чего?
— Я понимаю, Наташ, но, видишь ли, у меня сейчас очень много работы. Да и кроме того, я нравлюсь себе такой, какая я есть.
Наташа рассмеялась, слегка недоуменно.
— Ты же не изменишься, если я тебя нарисую!
— Да? А с Толяном что стало? Да шучу, шучу, но Наташ…
— Ты что, боишься, что я тебя каким-нибудь уродом сделаю?! Ты слушай Толяна больше! Не бойся — я тебя нарисую так, что ахнешь!
— Ага, вот этого я и боюсь, — пробормотала Надя. — Хорошо, я попробую найти время, но сейчас я тебе не могу ничего сказать, — она быстро посмотрела на часы. — Все, мне пора. Ну, давай, выздоравливай. Я зайду завтра или послезавтра — не знаю, позвоню сначала…
— Я тебя провожу! — заявила Наташа и отбросила в сторону одеяло, но Надя схватила ее за руку.
— С ума сошла?! Лежи! Что я, дверь не найду?!
— Надя, я сломала руку, но я — не безногий инвалид! Ты думаешь, меня по квартире Пашка на руках носит? Щас! Пусти! Все равно ведь встану!
Скривив губы, Надя убрала руку, и Наташа осторожно повернулась, одну за другой спустила на пол ноги, ухватилась здоровой рукой за спинку стула и медленно выпрямилась. Боль все еще оставалась и тут же радостно заползала по всем направлениям нервов, но это была боль терпимая, и к ней можно было привыкнуть. Чуть согнувшись, Наташа пошла в коридор, и Надя, качая головой, последовала за ней.
— Уже уходите? — крикнул Паша из кухни и закрыл кран. — Сейчас провожу!
— Не надо, Паш, я сама. Закрой дверь, ладно?
— А-а, женщины! — снова проворчал Паша и демонстративно хрястнул дверью о косяк. Наташа включила свет в коридоре и повернулась к подруге.
— Почему ты не хочешь, чтобы я с тобой поработала? Это из-за того, что я сказала, да? Ты обиделась? Надя, я не имела в виду тебя, я говорила вообще…
— Неправда, — отвернувшись, Надя надевала туфли, — ты говорила именно обо мне — и ты это знаешь, и я это знаю. Из-за моего молчания. Знание чего-то, чего не знают другие — это тоже власть. А тебя это раздражает.
— Так ты все-таки что-то знаешь?
Надя улыбнулась.
— Это связано со мной?
Надя улыбнулась еще шире.
— Я не скажу ничего, пока не буду во всем уверена и пока всего не пойму. Так ты только изведешься в догадках. Скажем так: мое знание еще не дожарено, сыровато, ага? И я не обиделась. На что тут обижаться? Все равно, если ты подхватишь грипп и тебе об этом скажут — что, тоже обижаться?
— Я тебя не понимаю! — сказала Наташа сердито и прислонилась к стене.
— Ты знаешь… и слава богу! Я позвоню тебе, хорошо?
— Надя!
Надя обернулась, и на секунду Наташа увидела в ее глазах выражение, которое уже видела однажды, несколько недель назад. Она увидела человека, тонущего и наслаждающегося этим, и боящегося этого. Человек смотрел на нее. Он умолял, чтобы ему протянули руку. Его можно было спасти — даже против его воли.
А потом он исчез.
— Ты, Наташка, работай, — сказала Надя негромко, — только будь поосторожней. Ты говорила про очарование… ты не знаешь, что очаровывает меня и, даст бог, никогда не узнаешь, но я знаю, что очаровывает тебя — твои картины… Я не говорю, что тебе следует забросить рисование — ни в коем случае! — но будь осторожней, а то вдруг растворишься в своих картинах. Знаешь, как некоторые творческие личности с ума сходят?! Легко!
Наташа осторожно улыбнулась и произнесла с пафосом:
— Искусство не приносит зла!
Надина рука застыла на замке, но она не обернулась.
— Верно, не приносит. Но оно может привести к злу. Пока, Натаха! Лечись!
Дверь пронзительно скрипнула, когда Надя отворила ее и вышла на площадку, тяжело качнулась взад-вперед. По лестнице размеренно застучали каблуки, и вслушиваясь в этот звук, Наташа вдруг почувствовала, как у нее сводит сердце — как будто Надя спускалась не на улицу, а куда-то гораздо дальше… Вздрогнув, Наташа дернула дверь на себя и выглянула на площадку.
— Надя! Зачем ты приходила?!
Размеренный стук каблуков на мгновение споткнулся, сфальшивил, и снизу гулко прокатились два слова, сказанные на удивление дружелюбно:
— Пока, Наташ!
Наташа повернулась и вошла в квартиру, а потом неожиданно захлопнула за собой дверь — с таким грохотом, что из кухни выскочил испуганный муж, спрашивая, что случилось. Не отвечая, Наташа доковыляла до кровати и тяжело опустилась на нее, потом повалилась навзничь, закрыв глаза.
Ночью ей снова приснилась дорога, но на этот раз на ней не было ни «омеги», ни Лактионова, и сама дорога на этот раз была странной — словно нарисованная, небрежно заштрихованная карандашом лента. Наташа бежала по ней вперед, что было сил, чувствуя, как эта лента с шуршанием прогибается под ногами, точно бумага, а дорога за ней стремительно скатывалась в рулон, который все рос и рос и приближался, и вот-вот должен был догнать ее, смять и закатать в себя, и когда Наташу наконец-то сбило с ног, сон кончился, и она подскочила на кровати среди скомканных простыней и не смогла сдержать крика.
На следующий день Паша ушел на работу не разбудив Наташу, и когда она проснулась, солнце уже стояло высоко, и на простыне шевелились длинные тени. Несколько минут Наташа лежала, бездумно глядя на облупившийся потолок, потом со вздохом откинула простыню и босиком пошлепала в ванную.
Из отвернутого крана вместо воды потекло приглушенное бормотание, потом раздался жалобный хрип, словно в кране кого-то душили. Пришлось воспользоваться водой из ведра. Неловко управляясь с умывальными принадлежностями, Наташа чертыхалась и проклинала бесполезную руку, мечтая о том дне, когда гипс снимут, и она снова сможет вести нормальный образ жизни.
В холодильнике было светло и просторно, только на одной из полочек стояла кастрюля с позавчерашним супом да на дверце одиноко белели два куриных яйца. Наташа вытащила их, сунула в ковшик, залила водой и поставила на огонь. Конечно, она бы предпочла яичницу, но приготовить ее, имея в наличии только одну руку, было проблематично, и Наташа решила довольствоваться завтраком из вареных яиц и хлеба. Если яйца сварятся хорошо, правильно, то почистить их она сможет и одной рукой.