Эйв Дэвидсон
Истоки Нила
Пер. - О.Воейкова.
Боб Розен встретил Питера ("Старину Пита"... "Тихарилу Пита"... "Беднягу Пита" - выбирайте на свой вкус) Мартенса в первый (и могло случиться так, что в последний) раз в бюро Резерфорда на Лексингтон авеню. Это было одно из тех самых высоких прохладных зданий на Лексингтоне с высокими прохладными секретаршами, а поскольку Боб чувствовал, что ему ни сейчас, ни позже никак не светит стать таким высоким и прохладным, чтобы вызвать у них хоть какой-нибудь интерес, ему удалось просто посидеть и насладиться общей картиной. Даже журналы на столике оказались прохладными: "Спектейтор", "Боттедже Оскуро" и "Журнал Географического Общества штата Нью-Йорк". Он выбрал последний и принялся перелистывать "Исследования демографии Джексон Уайтов".
Он пытался уловить хоть какой-нибудь смысл в куче статистических данных касательно альбинизма среди этого любопытного племени (предками которого являлись индейцы Тускароры, гессенцы-дезертиры, лондонские уличные женщины и беглые рабы), когда пришла одна из секретарш - восхитительно высокая, изумительно прохладная - и повела его в кабинет Тресслинга. Он положил журнал лицом вниз на низенький столик и последовал за ней. Как раз в этот момент старик с портфелем, единственный кроме него человек, сидевший в ожидании, встал, и Боб заметил у него на глазу кровяное пятно, когда проходил мимо. Это были выпуклые пожелтевшие глаза, покрытые сеткой крохотных красных сосудов, а в уголке одного из них виднелось ярко-красное пятно. На мгновение Розену стало из-за него не по себе, но тогда у него не нашлось времени, чтобы об этом подумать.
- Восхитительный рассказ, - сказал Джо Тресслинг, имея в виду историю, благодаря которой Розен удостоился этой беседы при помощи своего агента. История получила на конкурсе первую премию, и агент подумал, что Тресслинг... если бы Тресслинг... может быть, Тресслинг...
- Разумеется, мы и притронуться к ней не можем из-за темы, - сказал Тресслинг.
- Как, а чем же нехороша так тема гражданской войны? - сказал Розен.
Тресслинг улыбнулся. "В той мере, в какой это касается деревенского сыра тети Кэрри, - сказал он, - южане _победили_ в гражданской войне. По крайней мере, нам не стоит говорить им, что это не так. Это может вызвать у них недовольство. Северянам _все равно_. А вы напишите для нас другой рассказ. "Час тети Кэрри" постоянно ищет новый драматический материал".
- Какой, например? - спросил Боб Розен.
- Что нужно великой американской публике, питающейся сырами, так что история о пришедшем к разрешению конфликте, затрагивающем современные молодые американские пары, которые зарабатывают свыше десяти тысяч долларов в год. Только ничего спорного, грязного, outre или passe [эксцентричного или устаревшего (франц.)].
Розен ощущал удовольствие оттого, что может видеть Джозефа Тресслинга, который отвечал за сценарии "Часа тети Кэрри" в компании Дж.Оскара Резерфорда. Говорили, что в этом году рассказам явилось на стене предначертание Mene Mene ["Исчислил Бог царство твое и положил конец ему"; Книга Пророка Даниила 5: 6-8, 13, 16, 17, 25-30], что журналы мрут как мухи-однодневки, и всякий, кто надеется прожить, занимаясь писательством, поступит разумно (говорил он сам себе), если проберется на телевидение. Но на самом деле он не рассчитывал, что ему удастся совершить этот переход, а мысль о том, что он, ну, никак не знает ни одного современного американца - молодого ли, старого ли, женатого или холостого, - который зарабатывал бы свыше десяти тысяч в год, похоже, предрекала, что и сам он никогда не станет столько зарабатывать.
- И ничего авангардного, - сказал Тресслинг.
Молодая женщина пришла снова и одарила их высокой прохладной улыбкой. Тресслинг встал. Боб тоже. "М-р Мартенс все еще там", - вполголоса сказала она.
- О, боюсь, я не смогу с ним сегодня увидеться, - сказал Джо Тресслинг. - М-р Розен оказался настолько очарователен, что время промелькнуло незаметно, и к тому же немало времени... Замечательный старик, - сказал он, улыбаясь Бобу и пожимая ему руку. - Самый настоящий ветеран рекламного дела, знаете ли. Писал когда-то текст для "Успокоительного сиропа миссис Уинслоу". Рассказывает восхитительные байки. Очень жаль, что мне некогда слушать. Надеюсь вскоре снова увидеть вас здесь, м-р Розен, - сказал он, по-прежнему держа Боба за руку, когда они шли к дверям, - с каким-нибудь из ваших милых рассказов. С рассказом, который мы бы с радостью приобрели. Никаких исторических драм, никакой иностранной окружающей обстановки, ничего outre, passe, ничего авангардного и прежде всего: ничего спорного и грязного. Вы же не собираетесь стать одним из этих _голодных_ писателей, правда?
Розен даже не успел ответить, но по взгляду Тресслинга понял, что уже свободен, и решил немедленно начать работу над грязной спорной исторической драмой outre на фоне иностранной окружающей обстановки и т.д., даже если бы это стоило ему жизни.
Направляясь к лифту, он не туда свернул, а когда возвращался, столкнулся лицом к лицу со стариком. "Демография Джексон Уайтов, - с притворным изумлением сказал старик. - Какое вам дело до этих несчастных простофиль? Они не покупают, не продают, не создают моды, не следуют моде. Они только браконьерствуют, блудят и производят на свет ноль целых четыре десятых альбиносов с гидроцефалией на каждую сотню душ. Или что-то вроде того".
Подъехал лифт, и они вошли в него вместе. Старик упорно глядел на него, а его желто-кровавый глаз напоминал оплодотворенное яйцо. "Но я их совершенно не виню, - продолжал он. - Будь у меня хоть немного ума, я стал бы Джексон Уайтом, а не рекламным работником. Вы можете хотя бы, - сказал он безо всякого перехода, - поставить мне выпивку. Раз уж правдивый Тресслинг говорит, будто не может принять меня из-за вас, педераст лживый. Да Бога ради! - крикнул он. - Тут у меня в стареньком портфельчике лежит штука, которая обладает большей ценностью для этих людей с Мэдисон, Лексингтон и Парк авеню, если бы они только..."
- Позвольте угостить вас выпивкой, - со смирением в голосе сказал Розен. На улице стояла жара, и он понадеялся, что в баре будет прохладно.
- Бушмилл [сорт виски] с содовой и льдом, - сказал старый Питер Мартенс.
В баре _было_ прохладно. Боб уже перестал прислушиваться к монологу своего спутника насчет вещей, лежавших у него в стареньком портфельчике (что-то по поводу выявления течений в моде заранее), и заговорил о собственных заботах. Со временем старик, чей опыт по части отсутствия интереса к его речам превышал норму, начал прислушиваться к _нему_.
- Это случилось, когда все читали "Аку-Аку", - сказал Боб. - Ну я и подумал, что моя наверняка пойдет прекрасно, ведь она про Рапа Нуи, Остров Пасхи, и про корабли перуанских охотников за невольниками, и намеки на великие предания прошлого, и все такое.
- И?
- И не вышло. Издатель, то есть _тот_ единственный из всех издателей, который проявил хоть какой-то интерес, сказал, что ему нравится, как написано, но публика покупать эту книгу не станет. Он посоветовал мне внимательно изучить другие книги в мягких обложках на прилавках. Взгляни, каковы они, ступай и действуй аналогично. Я так и сделал. Ну, вам они знакомы. На четных страницах с героини сдирают бюстгальтер, а она кричит: "Да! Да! Скорей! Ах!"
Он не заметил ни одного жеста, однако время от времени появлялась рука, ставившая перед ними новые стаканы. Старый Мартенс спросил: "Она кричит "радостно" или "восторженно"?"
- И радостно, и восторженно. В чем дело, вы что, думаете, она фригидна?
Мартенс сказал: "Упаси Боже". Крупная блондинка, сидевшая за столиком неподалеку, мрачно сказала: "Знаешь, Хэролд, мне повезло, что Милосердный Бог не послал мне детей, иначе я извела бы на них всю свою жизнь, так же как я извела ее на своих противных приемных детей". Мартенс спросил, что происходило на нечетных детях.
- Я имею в виду страницах, - спустя мгновение поправился он.
У Боба Розена онемела правая половина лица. По левой половине забегали мурашки. Он оборвал песенку, которую тихонько мурлыкал и сказал: "О, это уравнение неизменно. На нечетных страницах герой либо пускает кровь какому-нибудь ублюдку, дав ему по башке пушкой, либо лягает его в пах, а _потом_ его вырубает, либо (без рубашки, и вам не дозволено упоминать, что случилось с брюками, хотя это гораздо важнее; вероятно, они растаяли или вроде того) занимается тем, что, сняв рубашку, вздымает свое стройное мускулистое тело над какой-нибудь бабенкой, не над героиней, потому что это не ее страницы, а над какой-нибудь особой женского пола, на тазовых костях которой он вычитал загадочные тайны..." Он немного помолчал, печально размышляя.
- Так почему же она тогда не пошла? - спросил старик. - Позволь сказать тебе, мой мальчик, я видел, как менялись вкусы публики, перескакивая с "Девушки из Лимберлоста" (настолько непорочной, что даже монахини могли ее читать) на штуки, от которых побледнеет и портовый грузчик, и это побуждает меня спросить: как же книга, которую вы описываете могла не иметь успеха?
Молодой человек пожал плечами: "В моду снова вошли монахини. Кинофильмы о монахинях, книги про монахинь, монахини на телевидении, вестерны... Так что издатель сказал, что вкусы публики переменились, и не напишу ли я ему жизнеописание св.Терезы?"
- Гурр-гурр.
- Поэтому я потратил три месяца, составляя в бешеном темпе жизнеописание св.Терезы, а когда закончил его, оказалось, что я написал не про ту святую. Дурацкий простофиля и понятия не имел, что святых с таким именем несколько, и мне даже в голову не пришло спросить, имел ли он в виду испанскую св.Терезу или французскую. Д'Авила или Маленький Цветок.
- Сохрани нас святые... Скажите, вам известен этот замечательный старинный ирландский тост? "Выпьем за Трентский Совет, который запретил постом есть мясо, но не запретил выпивать"?
Боб подал знак бармену. "Только я не понял, почему одну св.Терезу можно продать, а другую нельзя. Так что я пошел к другому издателю, а _он_ только и сказал, что вкусы публики переменились и не напишу ли я ему что-нибудь с детской преступностью в качестве фона. После этого я некоторое время зарабатывал тем, что торговал замороженной горчицей в зале игральных автоматов, а все мои друзья говорили: БОБ! Как ты МОГ? _Это с твоим-то талантом?_"
Крупная блондинка поставила на стол стакан с зеленым, словно джунгли, напитком и посмотрела на своего спутника. "Что ты имеешь в виду, они меня любят? Если они меня любят, так почему же уезжают в Коннектикут? Когда кого-то любят, в Коннектикут не уезжают", - подчеркнула она.
Старый Мартенс прокашлялся. "Я предложил бы вам объединить все три ваших по таинственным причинам непродажных романа. Герой отплывает на перуанском невольничьем корабле, чтобы совершить набег на остров Пасхи, обитателей которого он лягает в пах, если они принадлежат к мужскому полу, или вздымает над ними свои чресла, если они женского пола, и все это до тех пор, пока в видении ему не являются обе св.Терезы, которые рассказывают ему историю своей жизни, и он обращается в истинную веру, в результате чего начинает зарабатывать на жизнь, торгуя замороженной горчицей в зале игральных автоматов, чтобы помочь несовершеннолетним преступникам, которые часто посещают это место".
Боб проворчал: "Будьте уверены, при моем везении я закончу его как раз к тому времени, когда вкусы публики опять переменятся. Издателям понадобится карманный сборник лучших текстов из Мак Гаффи [одна из самых известных хрестоматий для школьников] или мемуары Константина Порфирородного. Я мог бы взобраться на Гималаи и отморозить себе при этом задницу, а спустившись с рукописью в руках, обнаружил бы, что все из Издательского Ряда, во имя чьих-то интересов, надели защитные очки и бьют острогой рыбу на дне Эритрейского моря. Только вот, я никогда точно не знал, в какой степени вкусы публики меняются сами по себе и сколь большую роль в их изменении играют издатели..."
Хотя он знал наверняка, что воздух прохладен, в нем вроде бы возникло мерцание, и он увидел сквозь это мерцание, как Питер Мартенс выпрямляется и нагибается к нему, а его старое морщинистое лицо вдруг оживает, и в нем появляется энтузиазм. "А вы хотели бы знать точно? - спросил старик Мартенс. - Вы хотели бы знать, на самом деле _знать_?"
- Что? Как? - Боб изумился. Глаз старика уже походил на один сплошной кровяк.
- Потому что, - проговорил Мартенс, - я могу сказать вам, _что_. Я могу сказать вам, _как_. Больше никто. Только я. И не только про книги, про что угодно. Потому что...
Послышался странный шум, словно отдаленный шелест ветра среди сухой травы. Розен обернулся и увидел смеющегося человека, остановившегося возле них. Этот очень высокий, очень худой человек, с очень маленькой головой был одет в бледно-коричневый костюм, и цвет лица у него был светло-коричневый; он слегка сутулился. Он походил на богомола, а на широкой синей поверхности его губы проступали усы в форме перевернутой вверх ногами буквы V.
- Все тешитесь сновидениями, Мартенс? - спросил этот человек, и его сухой смешок прозвучал словно шепот с присвистом. - Ворота из рога или ворота из слоновой кости? [по древнегреческому поверью, сны, которым суждено было сбыться, проходили через ворота, сделанные из рога, а сны, которым сбыться не суждено, - через ворота из слоновой кости]
- Убирайтесь, к чертям, подальше от меня, Шэдвелл, - сказал Мартенс.
Шэдвелл повернул свою крохотную головенку к Розену и ухмыльнулся. "Он рассказывал вам, как трудился над успокоительным сиропом старой миссис Уинслоу? Как жаль, что наркотики Хэррисона сгубили это дело? Говорил он вам, как трудился на старика Саполио? На старика Стэнли Стимера? ("Шэдвелл, вали отсюда", - распорядился Мартенс, упершись локтями в стол и собираясь снова заговорить с Бобом.) Или он бормотал часами, словно старый проводник с Замбези, утверждая, будто знает, где расположено Слоновье Кладбище? Где мода зарождается, понять я не могу, - проговорил он нараспев, - в бутылке иль у Мартенса в мозгу?"
Голова Мартенса, покрытая жидким слоем желтовато-белых волос, дернулась в сторону вновь прибывшего. "Это, мальчик мой, Т.Петтис Шэдвелл, презреннейший из всех людей на свете. Он занимается - на денежки из собственного кармана, потому что никто ему в кредит и шляпы не продаст занимается так называемым исследованием рынка. Только вот чего я никак не возьму в толк: кто, к чертям собачьим, станет его нанимать, раз уж. Полли Эдлер ударилась в респектабельность? Шэдвелл, я тебя предупреждаю, сказал он, - канай отсюда. Я тебя вот покуда наелся. Больше ты от меня никакой информации не получишь". Далее последовало красноречивое изображение, чего еще не получил бы от него Т.Петтис Шэдвелл, даже если бы умирал от жажды, а потом он скрестил руки на груди и замолчал.
Презреннейший из всех людей на свете хихикнул, запихал худую костлявую руку в карман, вытащил оттуда пачку белых кусочков картона, скрепленных с одной стороны, оторвал один из них по линии перфорации и вручил его Бобу. "Моя визитка, сэр. Предприятие мое невелико, это верно, но оно постоянно растет. Не воспринимайте м-ра Мартенса чересчур всерьез. И не покупайте ему слишком много выпивки. Здоровье у него уже не то, что прежде... впрочем, хорошим оно никогда и не было". И, рассмеявшись на прощание, словно зашелестела кукурузная шелуха, - он отправился прочь.
Мартенс вздохнул, слизнув последние росистые капельки с подтаявшего ледяного кубика. "Я живу под смертным страхом и боюсь, что однажды у меня найдется достаточно денег, чтобы купить столько бухла, сколько мне хочется, и тогда я пойму, проснувшись, что проговорился этому василиску, который вот только что ушел. Вы можете себе представить, чтобы кто-нибудь заказал себе визитные карточки в виде блокнота с отрывными листами? Так они не выпадают и не мнутся - вот его доводы. По всем природным и гражданским законам такие люди не имеют права на существование".
В гудящей прохладе бара Боб Розен попытался ухватиться за мысль, застенчиво прятавшуюся в уголке сознания. Он чувствовал, что во всех прочих отношениях сознание у него, как никогда, ясное. Но так или иначе он упустил эту мысль и обнаружил, что рассказывает сам себе смешную историю на французском языке, и (хотя во время обучения в средней школе ему никогда не удавалось получить отметку выше 80) подивился чистоте своего произношения и засмеялся, дойдя до сути анекдота.