Я просидела в зарешеченной камере четыре дня в одиночестве. На четвертый день по коридору проковылял Оолумп. Он нес в руке тусклый факел, и это был первый свет, который я увидела за много-много дней. Очень долго я ничего не ела и пила из ржавой бочки, где было больше грязи, чем воды. Стены камеры сочились сыростью, для отправления большой и малой нужды в углу была просверлена дыра. Поэтому Оолумп показался мне даже приятным.
Я не отвернулась в ужасе при виде его лица, которое, казалось, сгнило до самых костей. Он был одет в рванину, которая когда-то была роскошным платьем, его пальцы высовывались из стоптанных - модных когда-то - башмаков. У меня отняли только оружие и оставили украшения и широкий кожаный пояс, в который были зашиты золотые монеты с изображением Маранонии. Оолумп слезящимися, красными глазами внимательно рассмотрел мои сережки, потом уставился на мою грудь, внимательно снизу вверх оглядел ноги до того места, где их скрывала туника, и закончил осмотр кожаным поясом. Я спокойно выдержала его взгляд и только улыбнулась, чтобы убедить его в моих мирных намерениях.
Широко раскрытыми глазами он смотрел на мой кожаный пояс, забыв свои похотливые мысли. Я вытащила из пояса монету и подняла ее, чтобы он видел.
Облизав губы, он подошел к решетке.
- Что может старый Оолумп сделать для такой красотки?
Я мгновенно схватила его свободной рукой за волосы и подтянула к решетке. Он завыл от боли, когда я прижала его лицо к прутьям. Сквозь стиснутые зубы я прошипела:
- Если старый Оолумп хочет жить, чтобы дышать этим вонючим воздухом, он должен научиться хорошим манерам.
- Прошу прощения, госпожа, - простонал он. - Виноват!
Я отпихнула его, и он едва не упал. С трудом выпрямившись, насколько позволял ему скрюченный позвоночник, он с яростью посмотрел в мою сторону. Я кинула ему монету. Он поймал ее на лету с ловкостью базарного вора. Его гнев прошел, сменившись интересом.
- Можешь меня выслушать? - спросила я.
- Конечно, госпожа.
- Не госпожа - капитан, - поправила его я. - Капитан Антеро.
- Хорошо, пусть будет капитан Антеро. Или генерал, как вам больше нравится. Мне все равно.
- Для начала мне не очень нравятся мои апартаменты.
Оолумп с готовностью кивнул.
- Понимаю, капитан.
- И мне нужна компания, - продолжала я. - У меня есть друг. Слепой старик. Его зовут Гэмелен.
Оолупм снова закивал.
- Я знаю, где его держат.
- Так, теперь вот что, - сказала я. - Я хочу в просторную камеру, где было бы место для двоих, и чтоб было много одеял. Ну и еда, конечно. И...
- Старый Оолумп знает, что нужно капитану, - перебил он меня. Монету он все еще вертел в руках. - Не надо бояться, я не обману. За это можно купить многое. - Он поднял монету в руке. - А когда придет время платить еще, я скажу. - Еще один долгий взгляд на пояс. - Вам, ориссианам, недолго осталось жить в этом мире. Поэтому не надо беспокоиться, что денег не хватит.
И он заковылял прочь.
Не знаю, сколько времени прошло, до того как явились охранники. Невозможно было сосчитать часы и дни в этой беспросветной тьме. Новая камера казалась дворцом по сравнению с первой. Она была гораздо больше, не такая сырая, в каждую стену было вделано по полке с соломенными матрасами и пыльными одеялами, в которых почти не было вшей. И - верх роскоши - в камере были дрова и дырка в потолке для тяги.
Я занималась выкуриванием блох и клопов из одеял, когда привели Гэмелена. Волосы его были спутаны, кожа серая, но шел он бодро, поэтому я решила, что с ним все в порядке.
- Добро пожаловать в новую квартиру, маг, - сказала я. - Можете погреться у огня.
Гэмелен с облегчением вздохнул.
- Слава богам, это ты, Рали. Я думал, меня ведут ломать кости - или что похуже.
Он осторожно подобрался к огню - я не стала ему помогать, чтобы не обидеть, - и уселся возле него на корточках. Принюхавшись к запаху, идущему от бифштекса, принесенного Оолумпом, он спросил:
- Это что, мясо? Настоящее мясо?
- Это крыса, - ответила я, вылавливая из бульона ножку.
- Я начинаю любить крыс, - объявил он, отхлебывая с ложки. - Неплохо. Крысиная ножка коснулась его губ. Гэмелен схватил ее и принялся жадно обгладывать.
- Можно достать еще, - сказала я. - Я знаю шеф-повара.
Отряхнув одеяло, я укутала его тощие плечи. Он устроился поудобнее, и сквозь его грязную бороду сверкнула довольная улыбка.
- О, как хорошо сидеть в тепле! Теперь я готов умереть. Что касается пыток, которые сулят нам наши хозяева, не думаю, что смогу тешить их долго. Не хотелось умирать на голодный желудок и с прострелом в пояснице.
- Вы слишком много говорите о смерти, волшебник. Лучше поешьте и согрейтесь как следует. Нам нужна ваша мудрость, чтобы сбежать отсюда.
- Вряд ли побег возможен, Рали, - возразил он. - Мы так глубоко под землей, тут нужно год делать подкоп, чтобы увидеть солнце. И магия не поможет. Эти конийцы наложили столько чар кругом, что даже сам Янош Серый Плащ не смог бы свести бородавку с носа старухи.
Я не стала с ним спорить. Я сама пыталась поколдовать, но с первой же попытки наткнулась на защитные чары.
- Но все же должен быть выход, - сказала я. - Я не собираюсь сдаваться просто так. Мой брат сбежал из замка архонтов, а это гораздо труднее. И мне надо позаботиться о своих солдатах. Я втянула их в неприятности. Теперь мой долг - их всех вытащить.
В тот момент мы и услышали пение. Жалобная баллада, исполняемая замечательно чистым голосом, раздалась в темных коридорах. Это была любовная история - рассказ о девушке, которая трагически умерла, и ее кавалер убил себя, чтобы они могли соединиться в мире духов.
Я только хотела восхититься прекрасным исполнением, как голос с другого конца коридора завопил:
- Заткни свою поганую глотку, Аджмер!
Мы с Гэмеленом были поражены столь нелюбезным отношением к талантливому певцу. Песня тем временем продолжалась.
- Слышишь ты или нет, Аджмер? - подхватили другие голоса. - Чтоб ты сдох!
Аджмер не обращал внимания. Он окончил песню и начал другую. В ней говорилось о дереве, которое тысячу лет стояло в одиночестве на берегу реки. Дерево когда-то было прекрасной девушкой, в которую влюбился бог. Он бросил ради нее свою богиню, а та из ревности превратила девушку в дерево.
Угрозы певцу неслись со всех сторон. Аджмер невозмутимо продолжал петь.
- Какие варвары! - сказала я Гэмелену.
- Я сам об этом подумал. У них нет никакого вкуса.
Прошло довольно много времени. В карман к Оолумпу перекочевала другая монета. Мы с Гэмеленом день и ночь думали о том, как спастись, но в голову ничего не приходило. Тем временем Аджмер продолжал петь, делая передышки только для сна и еды. Все его песни были про несчастную любовь. Его голос будил во мне горькую память о потерянных любимых людях: Трис, которая ушла от меня к другой, Отаре - от ее смерти я так никогда и не оправилась, принцессе Ксиа, которая не принадлежала мне, но воспоминания о ней преследовали теперь меня особенно часто.
Постепенно я начала ненавидеть Аджмера так же сильно, как и остальные. Чтобы не сойти с ума, мы с Гэмеленом начисляли заключенным очки за каждое проклятие в адрес певца. Например, кто-то кричал: "Я вырву тебе сердце, если не прекратишь!" Мы с Гэмеленом считали, что это старо и плоско. А например, один парень сказал так: "Чтоб тебе в суп помочилась сифилитичная шлюха!" Это было здорово, на нашем конкурсе это пожелание заняло первое место. Мы наградили победителя куском крысиного мяса. Вот такие у нас были развлечения.