- О чем?
- Не писать племяннику Эдварда, - сердце Рики внезапно забилось сильнее.
- Что это ты так забеспокоился? Попросить можно, но когда мы в следующий раз соберемся, он уже получит мое письмо. Думаю, так будет лучше.
У двери Сирс держал его пальто, пока он влезал в рукава.
- По-моему, Джон плохо выглядит, - сказал Рики.
Сирс распахнул дверь в темноту, освещенную уличным фонарем. Оранжевый свет падал на лужайку, усыпанную опавшими листьями. Силуэты туч проносились по темному небу; пахло зимой.
- Джон умирает, - спокойно сказал Сирс, вторя его мыслям. - Увидимся в конторе. Передавай привет Стелле.
Дверь закрылась за ним - за маленьким человеком, уже начавшим дрожать на холодном ветру.
Сирс Джеймс
Глава 1
Они проводили много времени в офисе, и Рики за две недели до следующей встречи у Джеффри начал спрашивать Сирса, отослал ли тот письмо.
- Конечно, отослал.
- И что ты написал?
- Что договорились. Упомянул про дом и о том, что мы надеемся, что он не будет его продавать, не осмотрев предварительно. Что все вещи Эдварда там, включая его бумаги.
И вот наконец они вошли в комнату Джона Джеффри. Джон и Льюис уже сидели в викторианских креслах, а домоправительница Милли Шиэн подносила им бокалы. Как и жена Рики, Милли не участвовала в заседаниях Клуба Чепухи, но в отличие от Стеллы, то и дело появлялась с сэндвичами или с чашками кофе. Она раздражала Сирса, как летняя муха, настойчиво бьющаяся в стекло. Но в некоторых отношениях Милли была лучше Стеллы Готорн - она была не такой властной, не такой требовательной. И она заботилась о Джоне; Сирс часто спрашивал себя, заботится ли Стелла о Рики.
Теперь Сирс смотрел на своего компаньона, продолжая разговор, успевший ему уже поднадоесть.
- Конечно, я написал ему, что мы не удовлетворены тем, что нам известно о смерти его дяди. Про мисс Галли я ничего не написал.
- И на том спасибо, - проворчал Рики и пошел к остальным. Милли поднялась, но Рики, улыбнувшись, жестом попросил ее сесть. Он был прирожденным джентльменом в обращении с женщинами.
Кресло стояло рядом, но он не сел, пока Милли ему не предложила.
Сирс отвел взгляд от Рики и посмотрел на хорошо знакомую ему комнату. Джон Джеффри превратил всю площадь своего дома в офис - приемные, смотровые, аптека. Две маленькие комнаты внизу были жилищем Милли. Сам доктор жил наверху, где раньше располагались только спальни. Сирс знал этот дом уже шестьдесят лет, в детстве он жил в двух домах отсюда, через улицу. Именно туда, в семейный дом, он вернулся после Кембриджа. В доме Джеффри тогда жило семейство Фредериксонов, у которых было двое детей младше Сирса. Мистер Фредериксон был торговцем зерном - гороподобный человек с рыжими волосами и багровым лицом. Его супруга покорила маленького Сирса. Она была высокая, с длинными вьющимися волосами каштанового оттенка, с экзотическим кошачьим лицом и пышной грудью. Всем этим Сирс был просто очарован. Говоря с Виолой Фредериксон, он всякий раз боролся с желанием смотреть на нее.
Летом он присматривал за их детьми. Фредериксоны не нанимали няньку, хотя у них жила девчушка из Холлоу, исполнявшая обязанности кухарки и служанки. Быть может, их забавляло, что сын профессора Джеймса сидит с их детьми. Сирс находил в этом свое удовольствие. Ему нравились мальчишки и то, как восторженно они отнеслись к нему, а когда они засыпали, он путешествовал по дому. Он знал, что нехорошо входить в спальню, но не мог побороть искушения. Однажды он нашел в ящике столика Виолы ее фотографию - она выглядела невозможно, невероятно зовущей и желанной. Он смотрел на ее груди за вырезом блузки и представлял их тяжесть и упругость. Вдруг его член напружинился и стал твердым, как сучок дерева, - это случилось в первый раз. Он со стоном выронил фото и увидел одну из ее блузок, повешенную на спинку кровати. Не в силах сдержаться, он схватил ее там, где она, казалось, еще хранила тепло ее плоти, извлек из штанов напрягшийся член и ткнул его в материю, воображая, что это ее грудь. Пара судорожных движений - и он кончил. Вслед за облегчением его охватил невыносимый стыд. Он спрятал блузку в сумку и, возвращаясь домой, обернул ею камень и утопил в реке. Никто не поставил ему это в вину, но сидеть с детьми его больше не звали.
За окнами напротив головы Рики Сирс мог видеть, как свет фонаря отражается в окне второго этажа дома, который купила Ева Галли, когда приехала в Милберн. Он редко вспоминал ее, но теперь вспомнил при виде этого окна и при воспоминании о той дурацкой сцене.
Спальня, где умер Эдвард Вандерли, была у них над головами. По молчаливому соглашению никто из них не упоминал, что они собираются здесь в годовщину смерти их друга. Но частица опасений Рики Готорна перекочевала и в сознание Сирса, и он подумал: "Старый дурак, тебе все еще стыдно за ту блузку. Ха-ха!"
Глава 2
- Сегодня моя очередь, - сказал Сирс, устроившись в самом большом кресле Джеффри и убедившись, что ему не виден старый дом Галли. - Я хочу рассказать вам о том, что случилось со мной, когда я пробовал силы в качестве школьного учителя в районе Эльмиры. Я сказал "пробовал силы" потому, что уже в первый год я сомневался, подхожу ли я для этой профессии. Я заключил контракт на два года, но не думал, что они станут удерживать меня, если я захочу уехать. И вот там со мной случилась одна из самых жутких историй в моей жизни - или я все это вообразил, - но в любом случае я перепугался так, что не мог уже там оставаться. Это самая страшная история, какую я знаю, и я никому не говорил о ней целых пятьдесят лет.
Вы знаете, каковы тогда были обязанности учителя. То была не городская школа, и Бог знает, что я мог бы там сделать, но тогда у меня в голове была масса всяких идей. Я воображал себя этаким деревенским Сократом, несущим в глушь свет разума. Эльмира тогда и была глушью, хотя сейчас это даже не пригород. Там соединялись четыре дороги, как раз за школой, но в остальном это была типичная деревня - домов десять - двенадцать, почта, магазин, школа. Все эти здания выглядели одинаково, то есть деревянные, с облупившейся краской, довольно жалкие. Школа была однокомнатной - одна комната на все восемь классов. Когда я приехал, мне сказали, что мне лучше поселиться у Мэзеров (они брали дешевле других, а почему - я скоро узнал) и что мой рабочий день будет начинаться в шесть. В мои обязанности входило наколоть дров, затопить печку в школе, подмести класс, накачать воды, а если нужно, и вымыть окна.
В половине восьмого начинались занятия. Я должен был учить все восемь классов чтению, письму, арифметике, музыке, географии, истории.., еще труду. Сейчас я не вспомню ни одного из этих предметов, но тогда голова у меня была забита Абрахамом Линкольном и Марком Хочкинсом, и я горел желанием начать. Все это захватило меня. Я видел во всем одну только свободу и благородство, хотя мне тогда уже показалось, что город умирает.
Видите ли, я не знал. Не знал того, что собой представляют мои ученики. Не знал, что большинство учителей в таких местах - парни лет девятнадцати, знающие немногим больше своих учеников. Я не знал, как в этой деревне (она называлась Четыре Развилки) грязно и уныло, не знал, что такое ходить все время полуголодным. Мне поставили условие, чтобы каждое воскресенье я ходил в церковь в соседнюю деревню за восемь миль.
В первый вечер я явился с чемоданом к Мэзерам. Чарли Мэзер был в деревне почтальоном, но когда пришли республиканцы, они назначили на эту должность Говарда Хэммела, и Чарли с тех пор ни разу не зашел на почту. Он вечно ходил хмурый. Когда он привел меня в мою комнату, я увидел, что она недостроена потолок состоял из кое-как пригнанных досок. "Делал для дочери, - объяснил Мэзер. - Она умерла. Одним ртом меньше". Постель представляла собой драный матрас на полу, накрытый старым армейским одеялом. Зимой в этой комнате замерз бы даже эскимос. Но я увидел там стол и керосиновую лампу, а сквозь дыры в потолке светили звезды, и я сказал, что мне очень понравилось. Мэзер даже хмыкнул.
На ужин в тот день была картошка. "Мяса тебе не будет, - заявил Мэзер, пока не купишь сам. Я обязан кормить тебя, а не делать так, чтобы ты толстел". Не думаю, что я ел мясо у Мэзера больше пяти раз - это было тогда, когда кто-то принес ему гуся, и мы ели этого гуся, пока не обглодали последнюю косточку. В конце концов ученики начали таскать мне сэндвичи с ветчиной: их родители хорошо знали Мэзера. Сам он плотно обедал днем, но я в это время был в школе, "оказывая необходимую помощь и налагая наказания".
Наказания там считались основой педагогики. Я узнал об этом уже в первый учебный день, когда меня хватило только на то, чтобы поддерживать в классе тишину и переписать учеников. Я был весьма удивлен тем, что читать умели только две старшие девочки. Никто не умел толком считать и никто не слышал о других странах. Один лохматый десятилетний мальчишка не поверил даже, что они существуют. "Чушь это все, - сказал он мне. - Что, есть место, где люди не американцы? И даже не говорят по-американски?" Не окончив, он расхохотался над абсурдностью этого, и я увидел гнилые черные зубы. "Эй, болван, а как же война? - сказал другой мальчик. - Ты что, не слышал про немцев?" Прежде чем я успел вмешаться, первый вскочил и вцепился в своего обидчика.
Мне казалось, он готов убить его. Девчонки визжали, а я с трудом разнял дерущихся.
"Он прав, - сказал я. - Ему не следовало так тебя называть, но он прав. Немцы - это народ, который живет в Германии, и война..." Я прервался, потому что мальчик зарычал на меня, как дикий зверь. Он готов был меня укусить, и тут я понял, что с ним не все в порядке.
"А ну извинись перед своим другом", - сказал я.
"Он мне не друг".
"Он чокнутый, сэр, - сказал другой мальчик, бледный и испуганный. - Не надо было мне с ним говорить".
Я спросил первого, как его зовут.
".Фенни Бэйт", - пробурчал он.
"Фенни, - сказал я как можно мягче. - Ты не прав. Америка - не весь мир, как Нью-Йорк - не вся Америка, - тут я подвел его к столу и развернул карту, Вот Соединенные Штаты, вот Мексика, а вот Атлантический..."
Фенни мрачно покачал головой.
"Вранье. Все вранье. Этого ничего нет. Нет!" - с этим криком он пнул свой стул, и тот упал.
Я велел ему поднять стул, но он так же покачал головой. Тогда я поднял его сам. Среди учеников пронесся вздох удивления.
- Так ты слышал раньше про другие страны?
- Да. Только это вранье.
- Кто тебе это сказал?
Он опять покачал головой. Я подумал, что он услышал это от родителей, но он не сказал.
В полдень все дети достали пакеты с сэндвичами. Я поглядел на Фенни Бэйта. Он сидел один. Если он пытался подойти к кому-нибудь из товарищей, те просто отходили прочь, и он общался только с бледной светловолосой девочкой - она была похожа на него, и я предположил, что это его сестра. Я заглянул в список: Констанция Бэйт, пятый класс.
Тут я увидел за окном школы мужчину, стоящего на дороге. По, какой-то причине он напугал меня - не только своей странной внешностью (густые черные волосы), но и тем, как он смотрел на Фенни. Мне он показался опасным и каким-то диким. Я отвернулся в замешательстве, а когда повернулся опять, он исчез.
Вечером я, однако, забыл обо всем этом, когда поднялся в свою комнатенку, чтобы подготовиться ко второму учебному дню. Тут в комнату вошла Софрония Мэзер. Первым делом она потушила лампу, которую я было зажег. "Это для ночи, а не для вечера. Нечего без толку жечь керосин. Учитесь пользоваться светом, данным нам Богом".