* * *
Для того чтобы попасть на аэродром, пришлось проехать чуть ли не через весь город, и русские летчики с интересом присматривались к чужой жизни ни тот, ни другой ни разу за границей не бывали. Впрочем, ничего особенного они и не увидели - примерно так же выглядел бы средней зажиточности российский город: яркие рекламные щиты, привлекательно оформленные витрины магазинов, столики торговцев фруктами на тротуарах. В не слишком густом потоке на улицах то и дело мелькали ЗИЛы, "уазики" и "Жигули" разных моделей, хотя последние, возможно, были совсем не волжского производства, а польскими "самоходами", ведущими свою родословную от того же допотопного "фиата". Впрочем, одно отличие от российского города все же бросалось в глаза - это изобилие вооруженных людей в камуфляжной форме, носивших ее с каким-то, казалось, неуместным шиком. На пятнистой ткани сверкали под лучами солнца разнообразные шевроны, значки, ордена, яркие нашивки или просто начищенные до яростного блеска пуговицы. Еще экзотичнее выглядели окладистые черные бороды и отпущенные без малого до плеч нечесаные патлы многих военных. В сочетании с вооружением "до зубов" последние обретали странный свирепо-опереточный вид. Внимание летчиков привлек открытый родстер, по скупым, но в то же время изысканным линиям кузова которого сразу чувствовалось, что это "мерседес", даже если бы на радиаторе и на колесах у него не было знакомой эмблемы. Развалясь на заднем сиденье, в нем ехал исключительно "живорасписной", по определению Казака, бородач. Из-за пояса у него торчал, в компании с парой кольтов и антикварным револьвером, турецкий ятаган такой внушительной длины, что его богато отделанная рукоятка возвышалась у седока над плечом. "Надо же нацепить столько всего. Ордена, серебряная подложка под погоны, аксельбант до пупа и эмблема на шапке! Не иначе как большая шишка - вон и личная охрана на джипе сзади... Ну и рожи! Такие у нас по рынкам шастают, дань с торгашей собирают, только у нас они без автоматов наперевес и не патлатые, а бритые... Эка пялятся... Слава Богу, проехали". - Видел тех, в "мерседесе"? - спросил Корсар. - Ну и будки! Не хотел бы, чтоб они нашу базу охраняли. Славко с заметным раздражением проводил глазами грозный кортеж. - Это не войники. Это четники, а тот в кабриолете - главный... То есть не совсем главный, но тоже главный. - А кто это, четники? - поинтересовался Казак. - Наши... Жириновски! - нашелся Славко. - За великую Сербию, но в бой ходить не любят. Ракия любят, девки любят, митинг любят. На фронт их слать! Но Вазник с их фюрером Вуком Чечелем - очень друзья! Он их сюда слал, чтоб албанцев задавили. Здесь, в Нове-Рашке, полно косовских албанцев. Арнаутские псы, ждут босняков и американцев, шпионируют на них, стреляли наших войников! - А вот в Болгарии албанцы против штатников воюют, - мимоходом заметил Корсар, вспомнив симпатичных ребят из отряда апостола Велева. - Здесь тоже есть такие, - охотно согласился Славко. - Но есть и другие... свойлочи. А четники здесь не разбирали, им любой албанец враг. Убивали старика, три сына на фронте; насилили жена, муж на фронте! Теперь в Нове-Рашке совсем мало албанцев за нас. Четники только хуже сделали и еще сделают. - Да, - согласился Казак, - не зря Тамашаивич эту самую Нове-Рашку не любит. - Тихо! - вдруг воскликнул Лужице. - Синий патруль! Диявол их принес! Обычно они границу не охраняют. Действительно, в конце улицы, ведущей из города, около небольшого контрольно-пропускного пункта, пограничную принадлежность которого выдавал лишь проржавевший щит со свеженамалеванной по-английски надписью "Добро пожаловать в Трансбалканию!", дорогу перегораживали два легких французских бронеавтомобиля, выкрашенных под древесную лягушку. Около них лениво покуривали человек пять мускулистых парней с короткими западногерманскими пистолет-пулеметами на груди. Их камуфляжная форма сине-черной расцветки вряд ли могла бы послужить маскировкой на местности, но, видимо, не в этом было основное ее назначение. Поворачивать назад под их взглядами было бы глупо, и Лужице, слегка сбросив газ, продолжал вести грузовик в их сторону Один из солдат (или кто он там) шагнул вперед и сделал повелительный жест. Лужице повертел головой и коротко бросил: - Молчите, говорить буду я! - и затормозил, взяв немного вправо, чисто для приличия. Выбравшись из кабины, он подошел к военному, достал внушительную пачку бумаг и принялся что-то ему втолковывать. Казак, сидевший ближе к окну, поразился: Лужице, который даже по-русски говорил достаточно быстро и свободно, вдруг превратился в тупого, медлительного, косноязычного болвана. Солдат оказался не то румыном, не то венгром и честно пытался понять, что написано в бумагах и что ему несет этот недоумок. Лужице же каждую реплику проверяющего воспринимал как предложение начать все снова и опять пускался в объяснения. Через пару минут к первому солдату присоединились двое смуглых черногорцев, но дела это не ускорило - теперь Лужице обращался по очереди к каждому из них. Минут десять он втолковывал патрульным, что на дорогу до Нове-Рашки у водителя белого грузовика есть вот эти две бумаги, а на проезд в Македонию будут вот эти - и Лужице уже в который раз развернул свои "простыни", усыпанные печатями и визами. Тем временем, несмотря на то что движение по улицам города было не таким уж напряженным, сзади собралось десятка полтора машин, грузовых и легковых. Какая-то из них просигналила, и через несколько секунд темпераментные водители вовсю жали на гудки кто во что горазд. В образовавшейся какофонии патрулю трудно было сосредоточиться на документах, в которых явно было что-то не так. Наконец стоявший в стороне сержант в темных очках что-то проорал своим. Лужице, как бы не поняв, переспросил, и сержант попросту отпихнул водителя в сторону кабины. Тогда Лужице степенно и с достоинством туда залез, завел двигатель и медленно тронулся мимо броневиков в сторону выезда из города. - Военная полиция, - пояснил Лужице. - Самые дотошные и неподкупные ублюдки во всей стране. Вазник набрал вонючих черногорцев, поганых влахов и арнаутских морд, чтобы иметь силу против сербов! Но с ними еще можно найти общий язык... А вот полевая жандармерия Харджича в Сербской Босне не пропускала ни одной машины, кузов ломали, пороли покрышки! Искали контрабанду. Легче всего было с миротворцами из "Унпрофор". Им все равно, что ты везешь, лишь бы на их участке все было о'кей. Казак поинтересовался, откуда такие глубокие познания, и водитель доверительно рассказал, что до того, как обосноваться в этих местах, он водил грузовики с контрабандой по всей Боснии, и сербской, и мусульманской, и даже заезжал в Хорватию. На македонской стороне граница была отмечена здоровенным шлагбаумом. И тем не менее он гостеприимно поднялся перед белым грузовиком Лужице, а стражи границы, двое полицейских, дружески ухмыльнулись знакомому водителю, ездившему здесь не в первый и даже не в десятый раз. Однако Лужице почему-то затормозил возле поста и даже свернул на обочину. - Ты чего? - не понял Казак. - Нас же не проверяют. - Если Тамашаивич связался с македонцами, здесь должен ждать от них человек, - пояснил за водителя Славко. - Без него на аэродром нам не проехать. Или проехать, но за много деньги! А, порядок! Вот он... На подножку кабины легко заскочил молодой военный в югославском камуфляже старого образца и без знаков различия. - Здраво! - как старый приятель пожал он руки Славко и Лужице. - Како си? - Добро сите, - ответил за двоих Славко. Грузовик рванул с места. Военный устроился на свободном сиденье - и стал обретать знаки различия. Поправил будто бы случайно завернувшийся вовнутрь клапан левого нагрудного кармана - блеснули три узких шеврона, натянул защитное кепи - сверкнула "Солунская звезда". Теперь он выглядел ровней уже не Славко и Лужице, а Казаку и Корсару. - Добро дошли, господине офицери! - македонец официально вскинул руку к козырьку. - Я сум капитан Штере Чаулев, заместник-комендант на авионно поле Горче-Петров! - Старший лей... - начал было Казак, козыряя к пестрой бейсболке, но Корсар ощутимо ткнул его в бок и представился по-свойски: - А мы так, прогуливаемся. Где груз? - В руснацки авион. Они проехали через одноэтажный пригород Горче-Петров, далее дорога сходила куда-то под мост транспортной развязки, и Лужице решительно свернул направо, следуя указателю со старой поблекшей рекламой "Югославских авиалиний". Несколько коттеджей по обе стороны дороги были разрушены прямыми попаданиями и громоздились уродливыми грудами обломков. - Бомбят? Греки? - догадался Казак. - Бомбили. По-рано, - довольно улыбнулся македонец. - Ваши машини "Тунгуска" - много добро! Свалили два "миража"... Повеч не бомбордират! Когда ке завырнете в Руссия, предайте на ваш Президент сырдечна хвала от македонски народ за бескорыстна помошт в наша борба! Слова эти были произнесены совершенно искренне, но с такой потешной торжественностью, что Корсар не удержался от едкой иронии: - Всенепременно! Как буду следующий раз в Кремле, обязательно так и передам нашему... Если не забуду! Но сербы словно не заметили насмешливого тона летчика. Лужице мрачно и заковыристо выругался, а более словоохотливый Славко зло бросил русским, впервые к ним не оборачиваясь: - Заодно передай и проклятие от сербский народ!.. У нас говорят: американцы купили у ваших дозволу убить сербов, за это разрешили помогать македонцам! Это нам надо все оружие! Македонцы и без него побьют греков, а наш враг много-много сильнее. И тут македонца как прорвало. Из сопровождаемой бешеной мимикой пространной тирады Казак понял только то, что македонцу слова Славко не понравились. Корсар же за время своих скитаний по отрогам Пирина научился немного понимать язык местных жителей. И потому "тезисы" замкоменданта Штере Чаулева ему в принципе были ясны. "Сербы - неблагодарные сволочи. Македонцы отдают им почти половину всех поставок, принимают у себя их беженцев, лечат их раненых - какого же еще им нужно? Сербы никудышные вояки, вот и ищут везде оправдание своим поражениям. И вообще они по локоть в крови легендарных героев Македонии... (тут следовал длинный перечень имен живших Бог знает когда воевод). Македонский народ еще не забыл... Ну и так далее. Поэтому сербам вообще лучше сидеть и помалкивать в тряпочку". За сим участники словесного конфликта дружно объявили о разрыве отношений и демонстративно отвернулись в разные стороны. Будь Казак чуточку поопытнее в балканских или хотя бы в житейских делах, то понял бы, что брать на себя роль миротворца в межславянской розни - дело неблагодарное и, главное, абсолютно безнадежное. Но все это так не вязалось с его представлениями о "братьях-славянах", что, поерзав с минуту на своем сиденье, он не выдержал: - Слушайте! У вас что, крыша поехала?! Да как вы не поймете, что ваши разборки на руку общему врагу. Вам бы, православным славянам, объединиться! Чтоб в куче были все - сербы, македонцы, болгары... Лужице посмотрел на Казака, как на ярмарочного дурачка, презрительно сплюнул и проворчал: - Всякий честный серб перво сдохнет три раза, чем соединится с торгашами и бандитами. А македонец приосанился и выдал, как с трибуны: - Република Македония не био да се уеднит с Сербия и Бугария! - Вот тебе, Казачина, и ответ на твое славянское единство, - резюмировал Корсар не без ехидства, чувствуя, что сам только начинает разбираться в "балканской кухне". Тем временем грузовик миновал охраняемый солдатами с карабинами на плечах КПП и выкатил прямо на летное поле аэродрома Горче-Петров. Аэродром Горче-Петров. "Руснацки авион" Этот аэродром оказался неожиданно большим, его строили, видимо, с дальним прицелом - использовать в качестве военно-транспортной базы, чем он, собственно, сейчас и являлся. Десятка полтора грузовых самолетов разных марок и .стран, но все как один в зелено-пятнистой окраске, два КамАЗа с установленными в открытых кузовах спаренными скорострельными пушками и обилие людей в военной и полувоенной одежде придавали аэродрому суровый вид. На этом фоне особенно заметны были выкрашенные в веселый желтый цвет снующие по полю погрузчики. - Похоже, вон он, наш самолет! - заметил Корсар и махнул рукой куда-то вправо. Казак послушно пригляделся и увидел скромно притулившийся вдалеке АН-12, единственный из всех не покрытый пятнами камуфляжа, а сохранивший свой некогда серебристый, а ныне грязно-серый цвет. Огневая точка на его хвосте была лишена вооружения, а вместо стекол кабину стрелка закрывали некрашеные листы фанеры. Кроме того, Казак заметил, что одно из колес шасси было то ли спущено, то ли вовсе порвано. На хвосте у АН-12 красовалось сине-белое изображение аиста, а вдоль борта шла надпись "Александр-Авиа". - Какой-то не такой, - заметил Казак. - И что за "Александр-Авиа"? - Шарашкина контора из серии "заплати-и-лети", - пояснил Корсар. - Как там у вас, казаков, говорится - что кот, что пес, лишь бы яйца нес? Не тебе с ними расплачиваться.
Между тем Лужице подрулил к зданию аэровокзала, носившему на себе плохо заделанные следы попадания парочки кассетных бомб, и затормозил перед ним. Македонский офицер выбрался из кабины и, демонстративно игнорируя сербов, попросил кого-нибудь из летчиков пройти с ним. Пошел Корсар, как старший, а Казак остался в машине. Ждать пришлось довольно долго, а когда, наконец, Корсар вернулся, знакомого македонца с ним уже не было, зато его сопровождали два незнакомых человека в светлых летных костюмах. Один из них, скорее всего, был кем-то из местного начальства, а второй представлял "Александр-Авиа". Все трое без лишних слов втиснулись в кабину и так сдавили бедного Казака, что он сразу вспомнил детство и первую свою поездку в московском метро.
* * *
Оттесненный к самому краю, Лужице кое-как дотянулся до рычага, переключил передачу, и грузовик тронулся в сторону АН-12. В это время местный начальник быстро и раздраженно выговаривал представителю "Александр-Авиа", видимо продолжая начатую еще в здании беседу: - Послушайте, ну что вам еще? Сейчас разгрузим ваш самолет, и улетайте с Богом! - Это не ответ, - резко парировал "представитель". - Я твоим людям бумагу написал, что претензий не имею, что задержка по моей вине и все такое. Когда надо будет, тогда и улетим. Стоянку оплачиваем, чего еще? - Да ничего мне от вас не надо! - взорвался местный. - Делайте что хотите! - и замолчал. Лужице подогнал грузовик почти к самому самолету. Как только машина остановилась, все поспешили покинуть кабину и выбрались на бетон аэродромной полосы. Под рев очередного взлетающего самолета, улучив момент, Казак спросил Корсара, в чем дело. - Дело в том, - взволнованно ответил тот, - что получено официальное предупреждение. Македонцы выступают, что не боятся Штатов, а у самих в Скопье батальон американского морпеха расквартирован... Так сказать, для охраны дипломатической миссии в военное время. Ну, кто-то распустил язык, и американцы заявили, что имеют сведения о том, что здесь, на этом аэродроме, разгружается военный груз для сербской армии. Короче, скоро сюда прилетят досматривать. Ничего хорошего, вот и разбегаются здесь все подряд - видишь? Казак огляделся вокруг: да, действительно, на рулежной дорожке уже выстроилась очередь из самолетов, готовых взлететь. - А эти орлы, - Корсар кивнул на АН-12, - заявляют, что им все по фигу. Контейнер нам сейчас отдадут и будут стоять, ждать чего-то. А чего ждать темнят. Ладно, давай пока что присмотрим за погрузкой да с бумагами разберемся. Однако командир экипажа, розовощекий толстяк, чем-то похожий на Хомяка, на формальности много времени не потратил. Корсар всего лишь подписал накладную. Остальные члены команды грузового самолета проявляли мало интереса и к происходящему вокруг, и к людям, приехавшим за грузом. Погрузчик вытянул контейнер из фюзеляжа самолета, подцепил его на свои могучие вилы и бережно опустил в кузов грузовика. Машина ощутимо просела под его тяжестью. Лужице тем временем перебрасывался репликами с парнями из аэродромной команды, а потом, оказавшись рядом с Корсаром и Казаком, кивнул в сторону АН-12. - Странные они какие-то. Прилетели, двое сразу куда-то в город рванули, а остальные из самолета не вылазят. Будто никого вокруг не видят. Казак кивнул и подумал про себя, что пора отсюда рвать когти, и чем скорее, тем лучше.
* * *
На закрепление контейнера ушло около десяти минут. Когда все было закончено, Казак облегченно вздохнул и забрался в кабину. Его примеру последовали сначала Корсар, а потом и Славко с Лужице. Последний, прежде чем залезть, сунул руку под переднюю панель и проверил, на месте ли автомат. Удовлетворившись проверкой, он что-то сказал Славко. Корсар, уже начинавший привыкать к местной речи, вдруг обнаружил, что понял почти всю фразу, - Лужице предлагал ехать не через город, а как-то в объезд, чтобы избежать пограничного контроля. Славко молча кивнул: он, как и все остальные в этом "ковчеге", понимал, что на македонском пропускном пункте вполне могут оказаться нежелательные гости. И хотя уже начинало заметно смеркаться, долгий объезд представлялся мудрым решением. Однако часть пути назад все же пришлось проделать по той же дороге, и Корсар вдруг усмехнулся: - Смотри-ка, знакомые все лица! Не, ребята, вам придется тормознуть... Дорога в аэропорт представляла собой подобие хайвея - по отдельной полосе в каждую сторону, разделенных травяным газоном. Каждая из этих полос имела ширину, достаточную для двух легковых машин, но такой грузовик, как "лейланд" 1967 года, замаскированый под "вольво", заполнял собой пространство проезжей части почти что полностью. В этом месте встречную полосу перегораживал полосатый красно-белый забор, за которым виднелась строительная техника (засыпали очередные воронки), и разделительный газон пересекали многочисленные следы колес машин, объезжающих этот забор по другой полосе. Для тех, кто сам бы не догадался это сделать, висели дорожные знаки. В тот момент, когда грузовик с контейнером подъезжал к забору, с другой стороны к нему подкатил маленький караван - уже виденный "мерседес"-кабриолет с воинственно расфранченным бородачом, еще один такой же "мере", но только с одним водителем, приземистая спортивная "ламборджини", роскошный джип с затемненными стеклами и следом - еще один джип, попроще, с увешанной оружием охраной. Несмотря на то что знаки предписывали пропускать встречных, кабриолет и следующие за ним машины с ходу пересекли газон и двинулись навстречу грузовику. Лужице ударил по тормозам, грузовик резко остановился, чуть ли не клюнув радиатором асфальт, а Казак в кабине больно ударился лбом о стекло. Со стороны легковых машин тоже раздался визг тормозов, но скорость оказалась слишком большой, и передней из них, кабриолету, не хватило буквально пары метров... С глухим стуком смялся бампер, и в щегольскую решетку с трехлучевой звездой вмялся отбойный брус грузовика, а в лицо водителю и пассажиру выстрелило по белесому воздушному мешку - сработала система безопасности. - Ну вот, сейчас начнется... - буркнул Корсар и спросил у сидящего рядом Славко: - У вас тут только один автомат? - У меня еще чешский "скорпион" есть, а что? - Славко, несмотря на откровенность ситуации, похоже, удивился этому вопросу. Тем временем Лужице неспешно вылез и подошел к кабриолету. Так же неспешно от заднего джипа навстречу ему, разминая кулаки, шли трое здоровенных парней, и у каждого на боку висело по "узи". На их бородатых бандитских рожах явственно отражалась даже не злоба за покалеченное авто босса, а видимое удовольствие от внезапно предоставившейся возможности свернуть виновникам аварии пару челюстей, а то и пострелять вволю по их объемистой фуре. - Как не уезжал... - заметил Казак, который подобные сцены видал во время учебы в Ростове-на-Дону и которому всегда казалось, что в родном Серафимовиче такие вопросы решались проще: сначала сгоряча пару раз по морде, потом пол-литра на двоих - и битые машины ремонтируются в соседних гаражах, а мужики, учинившие аварию, если и стреляют, то друг у друга ключ или грунтовку. Ну, конечно, и "мерседесов" в его городе было не так уж много. Через стекло кабины было видно, как Лужице спокойно выслушал то, что говорил (вернее, орал) ему хозяин кабриолета, - а говорил он весьма темпераментно, показывая то на машину, то на охранников и для большей убедительности держа в руке внушительный пистолет. Дождавшись, когда взбешенный главарь четников умолкнет, Лужице обронил всего пару коротких фраз. Эффект показался непосвященным зрителям потрясающим: не дожидаясь команды, все трое телохранителей вдруг разом развернулись и рысцой затрусили обратно к своему джипу Человек в "мерседесе" убрал свою "пушку" с таким проворством, словно ее и не было вовсе. Привстав на сиденье, он принялся что-то объяснять, и по его кардинально изменившимся манерам было видно: он уже не предъявляет претензии, он извиняется. Наконец Лужице высокомерно кивнул; бородач облегченно плюхнулся обратно в кресло, махнул рукой, и все четыре легковые машины дали задний ход, освобождая дорогу - Что ты им такого сказал? - поинтересовался Корсар, когда грузовик проезжал мимо этой группы. - Сказал, что мы из батальона Тамашаивича. И что в грузовике есть рация, по которой мы с ним связаны, - флегматично ответил Лужице. - А что, ваш батальон такой страшный? - Не, не страшный. Только неприятный немножко, если обижают. Кстати, это неправильно, что мы радио с собой не взяли. Казак кивнул, хотя разговаривали и не с ним, и глянул в зеркало: машины, возглавляемые битым "мерсом", уносились в сторону аэропорта.
* * *
Прошло около получаса, и дорога повернула в проселок. Но Лужице решительно взял вправо, и грузовик, набирая скорость, покатил прочь от Горче-Петрова. Вечерело. Половина неба с восточной стороны уже начала темнеть, на ней слабо обозначились первые звезды, редкие в такой час машины включили ближний свет фар. Вскоре в лучах заходящего солнца появились четыре характерных силуэта конвертопланов "V-22 Оспрей" - похожих на самолеты, но с короткими и непропорционально большими двигательными гондолами на концах крыльев. - Летят. Миротворцы, блин, - без особой надобности сообщил Корсар. - Интересно, это тоже янки или кто-то из НАТО? - поинтересовался Казак, и Славко уверенно ответил: - Янки. Ни у кого больше нет этих самолетов или вертолетов, - не знаю, как правильно. Летит вроде как самолет, а повернет винты вверх - и вертолет получается. - У нас этот их конвертоплан "винтокрылом" называют, - пояснил Корсар, а затем, глядя куда-то вбок, вдруг добавил: - А вот это у нас называют раздолбайством! Со стороны недавно покинутого ими аэропорта летел, тяжело набирая высоту, четырехмоторный самолет, в котором даже с такого расстояния можно было узнать АН-12. - "Александр-Авиа", чтоб его. Дождался! - воскликнул Казак и спросил, ни к кому специально не обращаясь: - А что с ним теперь сделают? - Пес его знает, - ответил Лужице, который со своего водительского места ухитрялся и следить за дорогой, и быть в курсе происходящего в небе. Посадят обратно. Наверное, будут допрашивать. Могут скандал сделать, но нас это уже не тронет. - Ты уверен? - съехидничал Казак, увидев, как один из конвертопланов отделился от общей группы и направлялся в сторону шоссе, по которому двигался их грузовик. - Нет, это не к нам, не может быть! - воскликнул Славко, но голос его не казался таким уж уверенным. A V-22 действительно приближался. Уже из грузовика можно было разглядеть туманные круги огромных винтов, молотящих воздух... и конвертоплан, не замедляя полета, пронесся над шоссе. - Слава Богу! - пробормотал Корсар, а Казак и Славко перекрестились. V-22 тем временем повернул, и направление его полета теперь перекрещивалось с направлением полета АН-12, который тоже приближался к шоссе, но с другой стороны. - Хотел бы я знать, о чем они сейчас толкуют по радио, - вслух размышлял Корсар. - Наверное, ни о чем хорошем. Но как он его догоняет, а? "Антон" вроде пустой, пошустрее должен бы быть! А ползет, словно набит под завязку... Теперь V-22 шел практически в хвосте грузового самолета, однако тот, как бы не замечая преследования, упорно тянул вверх. От носа конвертоплана в его сторону мелькнула хорошо видимая даже с расстояния предупредительная очередь трассирущих снарядов, и через пару мгновений - вторая. - Да поворачивай же! - невольно выкрикнул Казак, но даже если бы экипаж транспортника его услышал, было бы уже поздно. Под фюзеляжем V-22 мелькнула яркая вспышка запускаемой ракеты, и тут же под крылом АН-12 эта ракета взорвалась. Самолет завалился набок и, дымя, полетел вниз, каждую секунду увеличиваясь в размерах, - казалось, он летит прямо в машину. Лужице отчаянно затормозил и, не дожидась, пока грузовик остановится, выключил двигатель и бросился из кабины. Следом в теплую траву обочины попадали остальные, каждый по-своему молясь про себя, чтобы эта махина с небес упала не сюда... Было похоже, что пилот еще сохранял какой-то контроль над падающим самолетом - АН-12 падал, но падал более или менее ровно, не срываясь в штопор. Впрочем, контроля этого ему не хватило, чтобы перед землей погасить скорость и смягчить приземление. Страшный грохот удара о землю, и тут же еще один - взрыва раздались почти рядом с укрывшимися в кювете людьми. Два или три десятка секунд прошло до того момента, когда первый из них, Казак, рискнул поднять голову. Первое, что он отметил, - это что их машина с грузом цела. Потом он перевел взгляд на самолет, который, зацепив пригорок рядом с шоссе метрах в трехстах от них, лежал теперь грудой обломков - изуродованные остатки фюзеляжа по инерции пронесло на сотню метров вперед, а столб огня от сгорающего керосина поднимался к небу там, где от него отлетели крылья с двигателями. Впрочем, фюзеляж тоже горел, хотя и не так сильно, и дымились разбросанные по сторонам бесформенные ошметки. Корсар грубо схватил за шиворот рванувшего было вперед Казака. - Куда?! Сгоришь, дурень! - А вдруг там... - Когда вот так, никаких "вдруг" быть не может! Просто не может, понимаешь? Корсар продолжал держать молодого летчика, но говорил уже больше доверительно, увещевающе. - Поверь, я знаю, я работал в трех аварийных комиссиях. В этом самолете после взрыва не осталось никого. Понимаешь это? - Понимаю. Казак сник и понуро пошел к грузовику, около которого уже стояли оба серба. Было похоже, что их больше интересует не разбившийся самолет, а сбивший его V-22, вычертивший в небе широкую дугу. Но, видимо, результат осмотра с воздуха устроил экипаж конвертоплана, и, не снижаясь, машина выровнялась, взяв курс вслед за своей группой на Горче-Петровский аэродром. Грузовик подъехал к месту катастрофы, и оказалось, что шоссе загромождено множеством мелких обломков. Пришлось остановиться и вручную их оттаскивать, поминутно поглядывая в сторону все еще горевшего фюзеляжа. Но Казак знал, что больше всего боится не нового взрыва, а страшных находок среди обломков упавшего самолета, боялся наткнуться на останки людей из экипажа. Кое-что из обломков вскоре опознал Корсар. Он подозвал товарищей поближе и подцепил носком сапога нечто круглое, полуобгорелое. Потом перевернул это "нечто", и все увидели отштампованную на легкосплавном колесном диске трехлучевую звезду. - Понятно, - сказал Лужице, а Славко добавил: - Если покопаться в обломках, наверное, и "ламборджини" найдем, и джипы. Четники-псы их у албанцев в Нове-Рашке забирали или еще где, а ваши, выходит, у них покупали... Корсар кивнул и обратился к Казаку: - Вот тебе и "Александр-Авиа". Мародеры... С кем приходится иметь дело! А ведь в России их кто-то нанимал, оплачивал. Грязная все-таки штука война. - Может и мародеры. Но вот так сбивать... - А как? Им что, предупредительных не давали? Хотя... Казак, смотри: у американцев якобы были непроверенные сведения, и они шли их проверять, так? Но еще до проверки Нове-Рашковского аэродрома они вдруг открывают огонь на поражение. Что из этого следует? Внимательно слушавший этот разговор Славко ответил за Казака: - Выходит, они знали, что этот самолет - именно то, за чем они охотятся. И что они много злы после вашего налета на базу в Болгарии. - А чем АН-12 сейчас загружен на самом деле, они как раз не знали, добавил Казак и заключил: - Скверно все это выглядит. Боюсь, что нас скоро найдут. - Там видно будет, - бросил Корсар. - А пока что давай-ка в машину. И так дома будем только к ночи. Осторожно проведя грузовик по расчищенному асфальту, Лужице вновь набрал скорость. Вскоре совсем стемнело. Корсар просто обмяк на сиденье и заснул, Славко тоже привалился к его плечу, но Казак, хоть и потерял ориентировку, спать не хотел и наравне с водителем всматривался в ночную тьму. Лишь спустя очень долгое время, когда машина проехала через мост, он наконец стал узнавать дорогу. До базы добрались далеко за полночь, когда там бодрствовали только посты охраны. Естественно, ни о какой разгрузке речи быть не могло, и машину просто загнали в ангар, где раньше стоял самолет Корсара, а люди разошлись спать: Славко с Лужице - в поселок, а летчики к себе. Уже на пороге своих апартаментов Казак вдруг обернулся и окликнул Корсара: - Постой!.. Не говори никому.. но, может, мы вообще зря сюда приперлись? Я хочу сказать, в Сербию... - Ты что, Казачина? - с усталости не понял Корсар. - Не подумай, что я боюсь, - в голосе Казака звучало нескрываемое отчаяние. - Просто... Ну, мы вроде приехали сюда братьев-славян от Америки защищать... - Так мы и защищаем. - Не в том дело... Не идет у меня из головы сегодняшняя перепалка сербов с македонцем. Это что же получается? Мы, значит, за них воевать приехали, сколько ребят наших тут осталось, а они в это время, вместо того чтобы объединиться против общего врага, друг дружке в горло вцепиться готовы! Да пропади они пропадом, больно надо за этих придурков кровь проливать! От этого монолога спать Корсару сразу расхотелось. Он понял, что Казак переживает сейчас то же самое, что не так давно испытал он сам. "Наверное, - подумал он, - каждому из нас здесь, на Балканах, суждено пройти этап горького разочарования. Его, Корсара, разочарование исчезло без остатка тогда, когда он взлетел на раздолбанном "кукурузнике" с маленького летного поля между Разлогом и Банско... С поля, на котором македонцы и болгары умирали, чтобы вернуть его, русского, в строй сербской армии". - Погоди, Казачок, здесь с кандачка решать нельзя! - Корсар дружески положил руку на плечо младшему товарищу. - Пойми ты, простота, нельзя сербов, или болгар, или тех же македонцев мерить нашим русским аршином. У них логика совсем другая, мышление совсем другое, не такое, как у нас. Хотя бы потому, что для них еще какие-то столетней давности воеводы аргумент, а мы и о дедах-то своих уже забыли... Не похожи они на нас! Да, не любят они друг друга, лаются из-за какой-то горы на границе, шпыняются войнами, которым лет двести... Но ведь в случае общей опасности - умеют же постоять, худо-бедно, один за другого! Знаешь, Казак, это совсем как соседи у нас в деревнях. Дерутся, бывает, по пьяному делу, а как дом у одного загорится или воры лезут - живо помогать прибегут! Массив Шар-Планина. Вооружение Следующим утром к вскрытию контейнера собрались все летчики - и истребители, и экипаж "чебурашки", а также почти весь технический состав. По такому случаю в этот ангар принесли дополнительные переносные лампы, и Хомяк пошутил, что так светло - хоть кинохронику снимай. В торжественной тишине Корсар открутил плоскогубцами пломбу, распахнул скрипящие створки... И тут же отпрыгнул в сторону: сверху на него повалились пенопластовые блоки, которыми были проложены стенки и двери контейнера. Поняв, что падающие белые глыбы не представляют опасности. Корсар рассмеялся и вновь полез внутрь. Раздался его приглушенный голос: - Тут добра навалом! Только где бы документацию найти на все? - Да вот же, специальный карман на дверце, - подсказал Дед, углядевший за приваренной изнутри к одной из створок металлической пластиной толстый пакет, запечатанный в пленку - Ну-ка пустите... Он с неожиданной для своего возраста ловкостью подтянулся, выудил содержимое кармана, спустился на землю и нетерпеливо разорвал пластик. Корсар с Хомяком подошли ближе. - Так-так... - бормотал Дед, разглядывая бумаги. - Ни тебе завода-изготовителя, ни "маде ин". Этакий ящик капитана Немо, вот ведь перестраховщики, мать их. Так, спецификация. И нет ведь, чтоб понятней писать... - Ну, что там? "Аддер"? Это Р-77, средней дальности, вещь новая и весьма сильная, - перевел Хомяк. - "Арчер" - это Р-73, для ближнего боя. Если последняя модификация, то с ними можно будет неплохо поработать, угол захвата головки девяносто градусов. Что еще? АС-10 "Карен"? Это "воздух-поверхность", по-нашему Х-25. - А почему она "X"? - поинтересовался Дед, который не очень хорошо знал современное вооружение, а тем более его обозначения. - "X" - значит хорошая, - пояснил Хомяк. - А вовсе не то, что ты подумал. Ого, к ней набор сменных головок! Значит, можно будет приспосабливать их к конкретным задачам. - Ну что там, разобрались? - крикнул сверху Корсар. - Тогда давайте займемся разгрузкой. Алло, парни! - обратился он к техникам. - Кто по-русски понимает, переведите остальным: таскать изделия бережно, одной поврежденной ракетой больше - один ударом по врагу меньше. А кроме того, они все денег стоят, каких никто из вас в жизни не видел. Случайно оказавшийся рядом с Казаком Славко спокойно заметил: - Ну, положим, я видел. - И где же это? - на правах знакомого поинтересовался Казак. - Когда мой дядя свою яхту продавал, ему на вертолет не хватало. - Так ты, оказывается, богатый наследник! Мог бы дядю уговорить, нам еще один такой контейнер прикупить. - А зачем его уговаривать? Он и сам все понимает. Из этого груза по меньшей мере две ракеты на его деньги куплены. И сегодня еще одна машина придет с этими... как их... ну, в общем, маленькими такими снарядами, которых сразу много выпускают. Казак не нашелся, что ответить, и пошел помогать с разгрузкой контейнера.
Разгрузка и распределение вооружения по самолетам заняли полдня - прибыло четыре комплекта ракет, и Корсар с Хомяком часа два потратили только на то, чтобы рассчитать оптимальную подвеску для каждой машины. А когда варианты вооружения каждого из трех самолетов были окончательно утрясены, появился офицер тактики и, явно гордясь собой, сообщил, что ночью пригонят один самолет из резерва, специально для товарища Корсара. Таким образом, все прикидки пошли коту под хвост и пришлось вернуться к стандартной схеме. Часов в десять вечера, получив кодированную радиограмму, наземная команда собралась у полосы и вскоре уже встречала прилетевшего "сухого". Летчик-серб, которого русские мельком видели еще в Болгарии - он улетал из Любимца одним из первых, - торопился в обратный путь и едва ли не сразу направился в поселок с докладом коменданту. Корсару же, который встречал свою новую боевую машину в ангаре, летчик этот, хлопнув рукой по еще теплой передней кромке крыла, сказал всего одно слово: "Нормално!" Не только Корсар в этот день получал новый самолет. На небольшом аэродроме близ Сараево тихонько пели турбины шести истребителей-бомбардировщиков "Мираж-2000" хорватских ВВС, самолетов, созданных еще в конце семидесятых, но отнюдь не устаревших по своим летным данным, а оборудование всегда можно модернизировать - были бы деньги. На эти шесть "миражей" нашлись и деньги, и шестеро летчиков, из которых трое были боснийцами, один хорватом, а еще двое предпочитали не распространяться о своих национальности и гражданстве. Теперь все шестеро стояли короткой шеренгой перед самолетами и слушали напутственную речь, в которой за высокопарыми фразами скрывался вполне понятный и конкретный смысл: необходимо как можно скорее закончить войну полной победой. Любой ценой. Летчики вполне осознавали: их посылают в бой, потому что участие "миротворческих" сил НАТО становится слишком откровенно односторонним, и ради спокойствия мировой общественности требовалось создать хоть видимость сугубо внутрибалканского конфликта, в который "миротворцам" пришлось вмешаться лишь для того, чтобы восстановить в регионе жестоко попранные сербами права человека. Церемония закончилась, и летчики направились к самолетам. Из них лишь двое иностранцев и один босниец знали о том, что им предстоит не только воздушная поддержка наземных частей, но и борьба с новыми русскими самолетами, неизвестно откуда появившимися в небе Трансбалкании и Босны. Впрочем, это их не особенно пугало: тактика воздушного боя была им знакома, причем двое из них обучались у советских инструкторов. Небо над Зворником. "Совместное маневрирование" - Бригада называется "Утро священной войны", и командует ею подполковник Абаджиевич. Вот он... - Ян Шелангер вынул из папки большое фото худощавого офицера с острыми чертами лица. Человек на снимке явно знал, что его фотографируют, и широко улыбался, но эта улыбка почему-то не делала его лицо приветливым. - Очень интересно, - заметил Хомяк, сидевший вместе со своими товарищами в "командирне" и внимательно слушавший офицера тактики. - Только зачем нам его портрет? Если я с высоты две тысячи метров и разгляжу эту зубастую улыбку, то вряд ли спущусь поздороваться. Да и попасть непосредственно в него не получится. Цель хоть и контрастная, но площадь маловата, головка не захватит. - Жаль, - серьезно заметил Тамашаивич, а комендант добавил: - Действительно, к этому человеку у Сербской Босны особый счет. Но ликвидировать его - задача скорее для десятка решительных парней с автоматами, чем для авиационной эскадрильи. Видимо, эта фраза, произнесенная по-русски, предназначалась для того, чтобы задеть начальника охраны, и цели своей достигла. Тамашаивич помрачнел и собрался было ответить резкостью, но молчавший до сих пор Малошан вдруг произнес по-сербски фразу, смысл которой был понятен и без перевода: офицерам предлагалось прекратить взаимные трения, хотя бы при русских. Несмотря на то что по званию Малошан был самым младшим из офицеров базы, как сербских, так и русских, почти с первого дня было заметно, что с его мнением здесь считаются. Вот и теперь - после слов подпоручика Тамашаивич сдержался, хотя у него явно было что сказать, и Кадарник тоже не стал развивать тему. Офицер тактики вернулся к главному - Итак, после взятия Зворника эта бригада на некоторое время прекратила наступление и занялась... как это называлось у вас во время чеченской войны... да! Они заняты сейчас зачисткой местности. Дед, услышав это, стиснул зубы. Один из людей "Слава-Банка", охранявших ангар в Домодедово, рассказывал ему, что из себя представляла эта "зачистка местности", которую он выполнял на Кавказе. Услышанное им тогда, мягко говоря, симпатии не вызвало, а представив то же самое в исполнении фанатичных мусульман, Дед совсем помрачнел. Шелангер продолжал: - По нашим сведениям, у них еще осталось два или три десятка единиц бронетехники, и штаб предлагает нанести по ней бомбоштурмовой удар. Мы считаем эту операцию весьма важной. Если русские возьмутся за это задание, мы предоставим данные по расположению целей. - А есть какие-то причины, чтобы за это задание не браться? - спросил Корсар. Не ожидавший такого прямого вопроса Шелангер смутился. - Вообще-то нет. Только вот до нас дошел непроверенный слух... Даже не слух, а его подобие о том, что бригада Абаджиевича будет хорошо защищена от налетов с воздуха. Неизвестно, что имеется в виду - то ли поддержка все с того же авианосца, то ли какие-то дополнительные зенитные средства, о которых мы не знаем. - Кот в мешке, а не работа, - подытожил Дед, но тут же добавил: - А чего, собственно, думать? Фактор неожиданности пока работает на нас. Обеспечение у нас сейчас ого-го какое. Ну что, командир, беремся? А то они там назачищают... - Да, конечно. Сейчас девять тридцать утра... Я думаю, что к одиннадцати будем готовы. Самолеты заправлены, вооружение подвесить недолго, взаимодействие с "Чебурашкой" отработано. Вопросы, предложения? Вопросов не последовало, а предложение было одно, от Хомяка: - Надо бы после посадки АН-71 не забыть тросы убрать. Одной кучи металлолома нам хватит. - Войнику.. Бойцу, который в прошлый раз забыл их убрать, сделано напоминание, - ответил Тамашаивич и вышел. - Напоминание? Нечего сказать, суровая кара за создание аварийной ситуации! - вполголоса возмутился Хомяк, но оказавшийся рядом Малошан негромко заметил: - Зря вы так говорите. На фронте Тамашаивич в своем батальоне возродил систему взысканий, которая была в партизанских отрядах времен войны с Гитлером. - И что это за система? - О, очень простая. Всего три вида взысканий: замечание, напоминание и расстрел. Не думаю, чтобы после перехода батальона к охранной службе что-то изменилось. Подготовка к вылету прошла даже быстрее, чем рассчитывал Корсар, и уже к половине одиннадцатого все летчики сидели в кабинах своих самолетов. Сквозь открытые ворота их ангаров было видно, как десяток техников оттаскивает от "Чебурашки" маскировочную сеть. У украинского самолета двигатели уже были запущены, и командир мастерски развернул его в направлении взлета практически на месте. "Как же он грохочет! - подумал про себя Казак, наблюдая, как АН-71 страгивается с места и начинает разбег. Несмотря на хорошую звукоизоляцию кабины, летчик почувствовал, как у него заложило уши. - Странно, ведь собственные двигатели СУ-37 ничуть не тише. Наверное, все дело в направлении струи - выхлоп-то "чебурашки-ниндзя" ориентирован практически на меня. Интересно, долго ли сербы надеются сохранить в тайне наше месторасположение? Ведь то, что где-то в этих краях периодически взлетают и садятся реактивные самолеты, уже знает вся округа, кроме разве что совсем глухих. При хорошо работающей агентурной сети нас .вполне можно вычислить, и тогда вся маскировка и прочие фокусы окажутся бесполезными..." Он вспомнил, как изо дня в день, сверяясь с расписанием пролета разведывательных спутников, бойцы охраны жгли старые покрышки, чтобы дым создавал дополнительные помехи космической фотосъемке. Вспомнил - и сразу же заставил себя забыть: "Эти проблемы отложим на потом, а сейчас - в бой!"
* * *
Взлет прошел нормально. Благодаря самолету поддержки теперь не было необходимости сразу же нырять в лабиринт хребтов и долин, опасаясь обнаружения. Установленная на АН-71 аппаратура работала на полную мощь, и в помехах, создаваемых ею, тонули сигналы, отраженные от четырех самолетов группы. Взлетевший предпоследним, Казак увидел вдали "Чебурашку". Блин антенны на хвосте АН-71 плавно вращался, и Казак представил себе, как радиоволны уносятся вдаль и возвращаются, принося сведения о еще невидимых врагах. Действительно, информация уже начала поступать в вычислительные комплексы истребителей, а вернее сказать, в единый боевой комплекс группы, потому что бортовые компьютеры всех четырех самолетов были связаны между собой. Что там говорил этот красавец Шелангер насчет неизвестных опасностей? Судя по всему, ничего страшного. Два полевых средне-высотных комплекса в режиме готовности номер два, они не успеют среагировать, когда брюзга и зануда, но, несомненно, опытный боец Хомяк направит на каждый по управляемой ракете. Есть еще несколько ствольных зениток с радиолокационным наведением, расположенных не так уж и удачно - видимо, пресловутый Абаджиевич слишком быстро вырос до подполковника. С зенитками будет разбираться самолично Корсар, и наверняка сделает это с большим удовольствием. "А мы с Дедом? А нам предстоит пропахать скопления бронированных целей, которые расставлены двумя аккуратными группами, словно для парада. Может, среди них и вправду окажется машина этого самого зубастого подполковника? Интересно, за что к нему у сербов "особый счет"? Но мысли летчика были прерваны раздавшимся в наушниках коротким звуком, так называемым "одним ударом колокола", и синтезированный женский голос ласково произнес: - Воздушная цель захвачена. Одновременно с этим на экране радара появилась схема боя. Воздушная цель, о которой было сказано, находилась в ста сорока километрах и насчитывала четыре единицы, зафиксированных достоверно, и еще три, по которым данные уточнялись. Уточнение заняло несколько секунд, и наконец компьютер высветил окончательные результаты: шесть чужих самолетов на скорости шестьсот пятьдесят километров в час движутся курсом, перекрещивающимся с курсом группы "сухих". Туже самую картину, естественно, увидели на своих дисплеях и остальные летчики, и все ждали, как отреагирует на нее Корсар. Он долго себя ждать не заставил. - Волга, Волга! - Слышу. - Отключайся, уходи. Мои - идем прежним курсом, ждем команды. - Волга понял, ухожу. Удачи! Корсар в этот момент думал о том, что система распознавания "свой-чужой" должна была сработать и на таком расстоянии. Но до сих пор не сработала. Значит, это чужие. Однако, с другой стороны, никаких данных о наличии у боснийцев боевых самолетов тоже не было. Выходит, это либо американцы, либо... Тот самый неясный фактор? "Что они, встречают нас или просто летят по своим делам? А хоть бы и по своим! Их больше, и этому мы можем противопоставить только внезапность. Сколько там до них... Сто десять, мы сближаемся со скоростью двадцать километров в минуту. Медленно!" - Внимание, группа, разгоняемся, атакуем с разворота, с превышением по высоте. От меня не отставать! С этими словами Корсар решительно прибавил обороты двигателям, одновременно давая команду бортовому комплексу автоматически выбрать момент для запуска обеих ракет, как только вероятность поражения цели будет достаточно высока. Теперь его СУ-37 летел со скоростью, чуть большей скорости звука, и когда расстояние до шестерки сократилось до шестидесяти километров, произошло сразу два события. Первое - вражеские самолеты заметили группу "сухих" и стали перестраиваться, и второе - истребитель Корсара вздрогнул, и летчик увидел уносящиеся вдаль тела ракет, оставляющие за собой в небе белый след.
* * *
Эскадрилья "миражей" в полном составе была поднята в воздух без расчета на встречу с воздушным противником. Несмотря на то что каждый самолет был оснащен полагающимся боекомплектом, основной целью полета являлась проверка слетанности, отработка совместного маневрирования и некоторых тактических приемов. Кроме того, специальным распоряжением пилотам предписывалось не подниматься слишком высоко, держаться поближе к земле, чтобы вид "ходящих по головам" боевых самолетов угнетающе действовал на неприятеля и поднимал дух боснийцам. Встречи с недавно поставленными сербам русскими самолетами никто всерьез не опасался. На инструктаже командиру эскадрильи доходчиво разъяснили: анализ, проведенный после нападения на базу в Благоевграде, показал, что там использовались исключительно древние авиабомбы. А транспортный самолет с современным вооружением, не успев разгрузиться, взлетел из Горче-Петрова и вскоре после взлета потерпел катастрофу, скорее всего из-за неполадок в силовой установке. Так что, если русские наемники решат совершить эффектное самоубийство, - пусть идут в бой, надеясь его выиграть только с помощью пушек. И теперь, увидев на экране радара отметки четырех самолетов, летящих навстречу, командир эскадрильи "миражей" почувствовал не испуг, а скорее удивление - они все-таки решились на это? И почти тут же по его самолету ударил молот взрывной волны. Замигали сигнальные лампы, хрипло загудела и осеклась сирена, а горизонт опрокинулся набок - "мираж" потерял управление, завертелся в штопоре, и командир эскадрильи, недолго думая, рванул ручку катапульты. Уже качаясь под куполом раскрывшегося парашюта, он ощутил, как взрывная волна от врезавшегося в землю самолета поддернула парашют вверх. Глянув вниз, он увидел не один, а два огромных костра, от которых рвались в ясное небо желтые языки горящего керосина. Но парашют в небе был только один, и командир понял, что второй уже не появится. "Ну, пират одноглазый! - восхитился Хомяк, когда две из шести целей исчезли с дисплея - одна неторопливо уйдя вниз, а другая рассыпавшись на множество мелких осколков. - На предельной дальности взял, пять баллов! Однако и нам сейчас будет дело..." Оставшиеся боснийские летчики тем не менее продолжили маневр, разбившись на пары - одна осталась в прежнем режиме, а другая, переведя двигатели на форсаж, набирала высоту, стараясь занять господствующее положение. Но именно это и подвело пару, ведь, стараясь как можно круче забираться вверх, оба "миража" сильно проиграли в скорости, и набрать ее за оставшиеся секунды было невозможно. Казак первым увидел вдалеке треугольные силуэты, блеснувшие на солнце. Еще несколько секунд, и они сравняются с ним по высоте, а "сухой" еще не занял положение для пуска ракет... Но сработал нашлемный прицел, и уже машинально нажимая кнопку пуска, Казак вспомнил - для этой модификации ракеты угол целеуказания равен шестидесяти градусам, так что пуск этот имеет шансы на успех! Одновременно с Казаком идущую вверх пару атаковал Дед, который и без навыка работы с нашлемным прицелом сумел занять лучшее положение в воздухе. Увидев летящие ракеты, пилоты "миражей" бросили свои самолеты в маневр уклонения, но машины, устремленные вверх, среагировали на отклонение рулей совсем не так резко, как это произошло бы в нормальном горизонтальном полете. Даже интегрированная система управления устойчивостью, которая позволяла этим самолетам в критические моменты выделывать фигуры, доступные разве что СУ-27 и последующим самолетам этого семейства, помогла лишь отчасти - задний "мираж" завертелся в воздухе, как клочок бумаги, брошенный в поток ветра, а тот, что был чуть повыше, просто клюнул носом вниз... Но движение это было недостаточно проворным, чтобы уйти от русских ракет ближнего боя Р-73, которые создавались с расчетом на поражение гораздо более резко маневрирующих целей. Однако эта медлительность самолета ведущего спасла жизнь ведомому - первая ракета Казака взорвалась почти вплотную у сопла двигателя "миража", и там, где только что был изящный дельтавидный силуэт самолета, вдруг возник огненный шар... И шар этот оказался точно между ракетами, запущенными Дедом, и вторым самолетом, на который они шли... Увидев, как еще два взрыва добавились к уже горящему в небе пламени, Дед вспомнил сказанное когда-то главным инженером эскадрильи: "Ракета дура. Думать за нее должен ты!" "Именно так", - подумал он, двигая ручку управления от себя. Уцелевший "мираж" уже успел выровняться и ушел вниз, стараясь зайти в хвост "сухому" Казака. Но отклоняемые сопла двигателей СУ-37 сделали этот более тяжелый самолет таким же маневренным, как и самолет его противника, и два истребителя совершили почти полный круг, не выиграв друг у друга практически ни метра. Эта ситуация была неприятной для русского летчика - при уменьшении скорости полета более легкий французский самолет мог оказаться более маневренным, а Дед, отклонившийся далеко в сторону, вряд ли успеет подойти на дистанцию эффективного огня из пушки. Но в это время внизу, там, где крутилась пара Корсар - Хомяк, вспыхнуло пламя, охватившее один из "миражей". У боснийского пилота (который на самом деле был молодым немцем из бывшей ГДР), увидевшего эту картину, сдали нервы, и он из виража перешел в прямолинейный полет, не подумав, что при этом маневре подставит хвост продолжавшему энергичный разворот Казаку И тот не сплоховал, выпустив последнюю оставшуюся ракету вдогон уходящему самолету. Пуск оказался не слишком удачным, и "мираж" после взрыва ракеты мог бы еще держаться в воздухе, но деморализованный пилот поспешил катапультироваться.
* * *
Тем временем Корсар и Хомяк спикировали на нижнюю пару, но пилоты этих самолетов оказались в более выгодном положении и сумели вывести машины из-под возможного удара, снизив вероятность своего поражения настолько, что оба русских летчика не стали запускать ракеты - это было бы все равно что выбросить дорогостоящие боеприпасы. Вместо атаки тяжело нагруженным для удара по наземной цели "сухим" пришлось в свою очередь совершить маневр уклонения, используя для этого возможности своей аэродинамики и почти достигая максимально допустимых перегрузок; передний "мираж" воспользовался удобным случаем, и два "Сайдуиндера" стартовали с его консолей в сторону сербских истребителей. Те, чтобы сбить ракеты с курса, немедленно прибегли к системе противодействия оптико-электронным приборам, и в результате одна ракета вдруг завиляла в воздухе со все более размашистой амплитудой, в долю секунды промчалась мимо СУ-37, управляемого Хомяком, и исчезла из виду. Другая описала дугу и направилась точно в сторону одного из "миражей". Увидевший это Корсар злорадно ухмыльнулся. Но от боснийского истребителя отстрелилось подряд с полдесятка ярко вспыхивавших ловушек, и "Сайдуиндер" взорвался около одной из них. - Хомяк, Хомяк, я Корсар, следи, я их подманиваю! - Понял, не дурак.... -даже преобразованный декодирующей аппаратурой голос Хомяка выказывал недовольство. Но Корсар не стал на это обращать внимание - главное, его напарник удаляется сейчас в сторону солнца и, скорее всего, не виден пилотам "миражей", все внимание которых приковано к самолету Корсара. Вот один из них пристраивается чуть впереди, белые струйки инверсии срываются с его элеронов в моменты, когда пилот корректирует траекторию полета... "Да они играют! Этот как бы подставляется мне, а второй заходит с тыла! Ну-ка, попробуем подыграть... - Корсар включил бортовую РЛС в режим захвата цели, хотя на подвесках и не осталось ракет с радиолокационным наведением. - Ничего, зато интенсивное облучение будет непременно зарегистрировано аппаратурой "миражей", и ребятки там решат, что пилот "сухого" попался на удочку и готовится к атаке. "Как там этот, сзади? Его станция тоже работает на полную мощь, он приближается. Да где же Хомяк?!" СУ-37 Хомяка упал сверху, словно крылья перестали держать его в воздухе, но, оказавшись на одном уровне с "миражем", пристроившимся в хвост Корсару; мгновенно выровнялся, и с крыльевых держателей сорвались две ракеты Р-73. Дистанция была минимальной, меньше полукилометра, и пилот "миража" просто не успел уклониться. Неизвестно, о чем этот пилот подумал в последнюю свою секунду, какому Богу молился, но катапультироваться он не стал. Оставшиеся мгновения жизни он использовал для того, чтобы выстрелить еще не захватившую как следует цель ракету в сторону самолета Корсара. Два разрыва прозвучали в небе почти одновременно, но одна Р-73, направленная Хомяком, подошла к "миражу" сзади, разворотив и частично оторвав ему хвост, а вторая превратила в крошево кабину и того, кто в ней находился. Запущенная же погибшим пилотом менее маневренная ракета средней дальности прошла мимо "сухого", не успев развернуться, и взорвалась впереди Корсара. Он рванул в сторону, чтобы не попасть под обломки. "Удалось! - ликовал Корсар, услыхав глухой стук, негромкий, но передавшийся по всей конструкции самолета. - Однако все же немного зацепило. Только вот что? Сигнализация вроде молчит, машина послушна... Значит, ерунда! Хорошо, сколько их осталось? Один! И похоже, последний "мираж" не горит желанием вступать в бой, пытается скрыться! Ракеты "воздух-воздух" из всей группы остались только у меня... А, черт!" На экране наконец-то высветилась информация о повреждениях. Сам самолет был в порядке, но одна из Р-73 была повреждена - ее головка вообще не выдавала сигнала, зато вторая показывала на экране "захват цели". Боясь, что шестой самолет уйдет, Корсар выпустил исправную ракету, но вражеский летчик вовремя обнаружил опасность и сумел уйти от удара - "мираж" продолжил полет, оставляя за собой тонкий дымный след. - Говорит Корсар, у меня неисправна последняя ракета. Работаем по наземной цели, этот пусть идет. - Не боись, пират, сейчас он дойдет куда положено! - ответил Хомяк, и его истребитель ушел в сторону, вдогонку за "миражем". Сравняв скорость своего полета со скоростью полета идущего чуть ниже впереди "миража" и уменьшив до пятисот метров дистанцию, русский летчик сверил положение маркера прицела пушки на лобовом стекле и плавным движением нажал на гашетку. Секундная очередь 30-миллиметровой пушки вспорола обшивку боснийского самолета, и вместо тонкого дымного следа за "миражем" вытянулся широкий хвост, в котором было все - и масло, и топливо, и гидрожидкость. Почти тут же из пораженного истребителя вылетел вверх еще один темный предмет, за которым потянулась тоненькая белая ниточка, на глазах превратившаяся в пухлый купол. Хомяк сделал вираж вокруг повисшего в воздухе пилота. Того, что осталось в снарядном отсеке, вполне бы хватило, чтобы превратить катапультировавшегося летчика с его парашютом в лохмотья плоти и тряпья, уносимые ветром, но Хомяк не стал этого делать. Если б его спросили почему - из-за нежелания по-варварски добивать и так уже побежденного противника или из экономии снарядов, которые вполне могут пригодиться для другой цели, - он бы не ответил. Не потому, что был бы смущен, а потому, что и сам не знал. Зворник. Бригада "Утро священной войны" под ударом Воздушный бой, происходивший в течение нескольких минут в небе на подступах к Зворнику, не остался незамеченным с земли. Однако, как ни странно, те, кому выпала честь оборонять бригаду от нападения с воздуха, не проявили к нему особого интереса. Сказалось и отсутствие опыта у большинства расчетов, и слепая вера в технику, а самое главное - после молодецкого налета "интрудеров" на беззащитный город никто из личного состава "Утра священной войны" не допускал и мысли, что в небе появится что-нибудь, кроме самолетов дружественной державы. На земле - да, в разрушенных и уцелевших домах города и его пригородах, на садовых участках и в цехах консервного завода - везде могли скрываться и действительно скрывались оставшиеся в живых защитники города, как поодиночке, так и группами. Каждый день с наступлением темноты они покидали свои убежища и с отчаянием обреченных нападали на небольшие группы боснийских солдат. Именно за ними охотились сейчас подразделения бригады, попутно терроризируя не успевшее уйти мирное население. Но угроза с воздуха.... Нет, такого быть не могло. Когда сержант, командир пехотного взвода, наблюдавший в бинокль за падением на скалы одного из "миражей", послал бойца к стоявшей невдалеке самоходной зенитной установке "Шилка" советского производства, доставшейся бригаде Абаджиевича еще от армии старой Югославии, боец вернулся слишком скоро. На вопрос сержанта почему, боец процитировал адрес, куда его послали доблестные зенитчики.
Подполковник Абаджиевич с самого утра был не в духе, несмотря на то что операция по обеспечению безопасности в захваченном районе развивалась успешно. Вместо похвалы Ахмед Ойих устроил за завтраком чтение лекции по воинскому искусству, доказывающей как дважды два, что уважаемый подполковник ни бельмеса не смыслит в тактике и занимается ерундой, разлагающей войско, вместо того чтобы преследовать откатывающегося противника. И этот бравый мистер Милсон, будто уже позабывший, как дрожали его поджилки под прицелом пистолета, тоже поддакивал арабу! Вот те ребята на штурмовиках, небось, не мучались вопросами - надо не надо, мирное население... Раскатали городишко - и ничего, "мировое сообщество" как воды в рот набрало. Мало ли что наснимают жадные до сенсаций журналисты, тем более русские. Кстати, команда "Меч справедливости", посланная на поиски этого Василия Иванова, до сих пор не доложила об успехе. Обидно будет, если этот шустрый репортер уйдет невредимым, - тогда командира "Меча" надо будет поменять. Штабной "неоплан" стоял теперь на главной площади Зворника, между развалинами здания городской управы, бывшего горкома социалистической партии, и уцелевшим отелем средней руки, в котором теперь с комфортом разместилось командование бригады. Номеров люкс в этом отеле оказалось всего два; один, естественно, занял сам Абаджиевич, а на другой попробовал претендовать Милсон, но безуспешно. "Здорово Ахмед Ойих сбил с него спесь", - с удовольствием вспоминал подполковник, выходя из подпорченного осколками подъезда по направлению к автобусу "Оступившись в главном, американцу трудно навязать свой авторитет и в мелочах. Хотя, конечно, великодержавные замашки он сохранил". И подполковник тут же вспомнил, что оба советника, наверное, уже сидят в автобусе, и перспектива вновь увидеть их лица вернула Абаджиевича в скверное расположение духа. Несмотря на то что его ждали текущие дела, он не стал сразу забираться внутрь, решив немного постоять на улице. Бронетранспортер подполковника стоял наготове около отеля, дальше за ним располагалась пара самоходных зенитных установок. С точки зрения противовоздушной обороны их расположение было, конечно, не слишком удачным, но Абаджиевич разместил их здесь в основном на случай возможного нападения какого-нибудь недобитого отряда сербов - против живой силы автоматические пушки этих зениток Работали просто превосходно. В небе грохотали реактивные двигатели - шесть дельтовидных самолетов, разделившись на две тройки, выполняли над городом совместные маневры, постепенно удаляясь в сторону гор. Абаджиевич проводил их взглядом и все же направился в автобус. Как он и ожидал, Сидней Милсон сидел наверху за откидным столиком и что-то быстро выстукивал на клавиатуре компьютера. Рядом Ахмед Ойих, нависая над столом, разглядывал карту. Обе девушки-оператора сидели на своих рабочих местах, и тишину автобуса нарушало лишь тихое гудение вентиляторов. - Радостно видеть вас, Абаджиевич-эфенди, в этих стенах. С вашим появлением штаб бригады "Утро священной войны", несомненно, преисполнится боевого порыва и прекратит наконец это позорное топтание на месте! Голос араба звучал медово, но мед этот был сдобрен ощутимой порцией яда. Милсон повторил ту же мысль гораздо проще: - Действительно, подполковник, вы же не собираетесь всю оставшуюся жизнь гордиться оккупацией Зворника? Тем более что наши самолеты преподнесли вам его, как кофе в постель на серебряном подносе. - Знаете, Милсон... - грубо ответил подполковник, - как любят говорить ваши полицейские в фильмах - засунь свой грязный язык в свою вонючую задницу. Подумаешь, один раз вызвал штурмовики. Теперь у нас есть собственная авиационная поддержка! И наши доблестные военно-воздушные силы выполнят любое задание! И между нами говоря, Милсон, ваша поддержка теперь мне не так уж и нужна... Понимаете, о чем я? Словно в подтверждение его слов, в окне автобуса мелькнула тройка "миражей". - О да, конечно. В руках боснийских и хорватских пилотов новые самолеты будут грозным оружием. Только стоило бы поинтересоваться, где старые? неожиданно пришел на помощь американцу Ахмед. - Действительно, где? - поддакнул Милсон. - О, ВВС наших балканских союзников - это захватывающая история, порой мистическая. Так, например, в девяносто четвертом Хорватская республика закупила четыре самолета СААБ-35, которые, кстати, чем-то похожи на эти новые "миражи", только что порадовавшие глаз уважаемого подполковника. Мне иногда кажется, что над теми самолетами просто витал какой-то злой рок. Один из них разбился в первом же тренировочном вылете, а двое других отрабатывали парный пилотаж, и ведомый "догнал" ведущего. Последний уцелевший СААБ все-таки дождался боя, но и тут его судьба оказалась незавидной. Во время осеннего наступления на Сербскую Краину, в бою над одним из пригородов Книна первым и последним выпущенным "Сайдуиндером" этот СААБ сбил хорватский же МИГ-21, летевший с ним в паре, а на выходе из этой, без преувеличения сказать, результативной атаки, сам был сбит легким штурмовиком сербов "супергалеб", то есть реактивным учебным самолетом с наскоро подвешенным вооружением. Абаджиевич неожиданно для себя покраснел - этой истории он не знал. Ахмед же закончил свой рассказ: - Так что на месте уважаемого Абаджиевича-эфенди я бы не стал так сразу отметать помощь наших могучих друзей и возлагать слишком большие надежды на ВВС Боснии. Летчики их, несомненно, герои, но к их героизму не всегда прибавлено умение. Милсон промолчал, а про себя подумал: "О Боже! И на таких вояк сделаны ставки... Туземные войска никогда ни на что не были годны, это показал еще Вьетнам. Зато с какой легкостью эти люди хватаются за оружие... американец со жгучим стыдом вспомнил момент своей слабости и вновь вернулся к мысли, которая возникла сразу после налета "интрудеров": Через месяц закончится контрактный срок моей командировки, а потом я буду в штабе... и самое лучшее, что ждет Абаджиевича, - это полное лишение нашей помощи, но на войне бывают вещи и похуже. Например, удар штурмовой авиации по ложной цели, мало ли какие разведданные могут к нам попасть!" - Прошу прощения... Осмелюсь доложить! - раздался вдруг голос одной из девушек. - С радиолокационного поста пришла странная информация. Они говорят, что наши самолеты ведут воздушный бой в двух десятках километров отсюда! Абаджиевич шагнул к стойке с аппаратурой и сам взял микрофон и наушники. - Эй, кто там на посту? Что за черт?! Какой такой бой, с кем? - рыкнул он. - Неизвестно, господин подполковник, сильные помехи. Но, судя по характеру маневров, наши самолеты на кого-то наткнулись! - Мой кулак на твою челюсть наткнется! Они отрабатывают какие-нибудь фигуры, а ты панику поднимаешь. Еще раз такое себе... - Никак нет, господин подполковник! Но вы можете сами посмотреть, я сейчас включу дубляж на вашу аппаратуру - Ладно, давай, - буркнул Абаджиевич и с подозрением глянул на экран, где появилось нечто странное. В отличие от тех систем, с которыми он привык иметь дело, картина воздушной обстановки, выданная с радиопоста, не была обработана компьютером до примитивной наглядности стратегической игрушки, и подполковник в мельтешащих метках целей и цветных пятнах ничего не понял. - Милсон... Э, мистер Милсон, подойдите, пожалуйста. Могли бы вы разобраться в том, что показывает ваша аппаратура? Не слишком торопясь, американец подошел к экрану и посмотрел на него. Он тоже не был профессионалом, но некоторую практику имел и потому через несколько секунд заметил: - Я бы не стал так орать на этого оператора. Ваши самолеты действительно ведут себя как-то странно, и вообще - сейчас в воздухе больше шести летательных аппаратов... Ложные цели? Но тогда откуда они? Дайте-ка микрофон! Или нет, скажите оператору, чтобы включил режим раздельного фазирования. Абаджиевич послушно отдал распоряжение оператору и вскоре увидел, как картинка на экране замерцала, стала подергиваться, но зато значительно уменьшилось количество засветок, из них выделилось пять целей, и около каждой появились маленькие цифры - радар наконец-то сумел разобраться в обстановке. Неслышно подошедший сзади Ахмед, увидев эту картину, воскликнул, на этот раз без всякой приторности в голосе: - Шакалы! Подполковник, воздушную тревогу, быстро! - Что? - оторопел Абаджиевич. - Это сербы, они идут на нас, да не стой ты как баран!!! - Не дожидаясь реакции подполковника, араб повернулся ко второму посту связи. - По всем каналам - объявить воздушное нападение. Зенитным средствам - готовность ноль! Девушка-оператор схватилась за микрофон, но в это время на площади разорвались первые снаряды, выпущенные с "сухого" Корсара.
* * *
Боснийские пехотинцы, находившиеся поблизости от отеля и от нечего делать наблюдавшие за приближающимся самолетом, заметили, что это какая-то Другая машина - отличить СУ-37 от "миража" способен даже человек, ничего не смыслящий в типах летательных аппаратов, - и подсознательно почуяли недоброе. Когда же под его крыльями вспыхнули огненные хвосты запущенных НУРСов, солдаты резво бросились кто в воронку, кто просто на мостовую, а счастливчики, оказавшиеся рядом с текущим по городу ручьем в бетонном лотке, кинулись прямо в воду. Однако разрывы прозвучали на удивление тихо, и звук их был каким-то странным, похожим скорее на короткое резкое хрюканье огромной свиньи. Ни взметнувшихся в небо фонтанов огня, ни рушащихся стен... Лишь бесформенные даже не осколки - обломки одного из снарядов остались лежать на площади. Выбравшись из ручья, боснийцы показались себе и своим товарищам смешными трусами. - Это что же за шутки такие у наших летунов? - недоуменно спросил один из них, глядя, как еще два самолета заходят в атаку на город. Солдаты не знали, что основная поражающая сила этих странных боеприпасов не в ударной волне, не в пламени и не в разлетающихся на сотни метров осколках. В момент, предшествующий подрыву, термогенератор создал в тонкой медной трубке, проходящей через весь снаряд, мощное магнитное поле, а специально настроенный взрывной заряд за миллионную долю секунды сжал эту трубку и довел пиковую мощность поля до нескольких тысяч мегаватт. Конечно, такой электромагнитный импульс несравним с импульсом, происходящим в момент ядерного взрыва, но их воздействие на электронную аппаратуру одинаково - выгорают полупроводниковые переходы в микросхемах, сплавляются обмотки трансформаторов, перегорают предохранители и сбиваются с рабочего режима генераторы. Да мало ли бед может наделать даже кратковременный, но сильный всплеск тока, который этот боеприпас способен навести во всех проводящих материалах в радиусе сотни метров от себя! Из штабного "неоплана" запуск НУРСов не был виден, а потому никакой паники не случилось. Однако странный тихий взрыв рядом с автобусом привлек к себе внимание, и вскоре обе девушки в форме, сидящие за пультами, в один голос воскликнули: - Аппаратура отказала! Не работает! Абаджиевич круто обернулся к стойкам и вместо привычного мерцания экранов и перемигивания лампочек увидел только темный металл корпусов, вмиг ослепшее стекло мониторов и тонкую сизую струйку дыма, поднимавшуюся из-под одной панели. Милсон первым понял, что произошло. - Это атака! - крикнул он и кинулся к выходу. Но дорогу ему перегородил Абаджиевич. - В чем дело? - грозно спросил он. - Это атака, - уже тише, но все так же взволнованно пояснил американец. Магнитные снаряды, после них будет удар боевыми. Надо в укрытие! - Наш американский друг... - начал Ахмед Ойих, но закончить речь не успел. Подвесные блоки неуправляемых снарядов у шедших следом за Корсаром Казака и Деда были снаряжены уже не магнитными, а обычными, осколочно-фугасными ракетами. Поскольку Хомяк, самолет которого нес снаряды, изначально предназначенные для зениток, в погоне за последним "миражем" ушел слишком далеко, обезвреживать две "Шилки" рядом с отелем пришлось именно этой паре. Два залпа раздались почти одновременно, и городская площадь утонула во взметнувшемся пламени и дыме. В воздух взлетели исковерканные тела солдат, на этот раз не спешивших укрыться, клочья разодранной обшивки бронетехники, каменные осколки зданий и отсеченные металлом ветки многострадальных тополей, росших по периметру площади. Самолеты, добавив к грохоту взрывов грохот своих двигателей, унеслись прочь, оставив дымящиеся воронки. Одна самоходная установка была накрыта прямым попаданием, взрыв залетевшего в боевое отделение снаряда превратил ее в подобие консервной банки, взорвавшейся в костре у незадачливого туриста. Вторая "Шилка" была как будто цела, но из моторного ее отсека поднимались к небу коптящие языки пламени. Штабной бронетранспортер подполковника Абаджиевича буквально разорвало на несколько крупных и множество мелких кусков. Изуродованные трупы лежали по всей площади, и тут же валялась перевернутая полевая кухня - похлебка из нее неторопливо стекала через туловище мертвого кашевара на асфальт. Автобусу повезло больше - взрывной волной его только отбросило к стене отеля, и так он и замер в накренившемся состоянии. Бронированные стекла покрылись густой сеткой трещин и даже вогнулись внутрь, но выдержали, а на размалеванных камуфляжем боках появились несколько вмятин и пара пробоин, но осколки, проделавшие их, потеряли на это большую часть энергии и потому серьезных разрушений внутри не произвели. Однако многое из того, чем щедро был набит "неоплан" Абаджиевича, не было как следует закреплено и послетало со своих мест. Съехавший стол разбил экран напротив, и разлетевшееся стеклянное крошево изрезало лицо одной из девушек. Стойка со связной аппаратурой раздробила ногу другой операторше, и девушка от болевого шока потеряла сознание. Ненадолго потерял сознание и Сидней Милсон, на которого навалился сам Абаджиевич, а на них обоих сверху обрушилось все с полок "зоны психологической разгрузки". Смешивавшееся в лужу содержимое разных бутылок постепенно наполняло автобус непередаваемым ароматом. Именно этот аромат и привел американца в чувство, и первое, что он услышал и увидел, - это грубая брань и нелепые движения подполковника, пытавшегося подняться на ноги. Хватаясь за что попало, подошел окровавленный Ахмед Ойих, сильным движением руки он помог Абаджиевичу и повернулся в сторону выхода, будто забыв об американце. Все еще плохо соображавший Милсон кое-как встал на ноги и поплелся вслед за ними, поминутно подскальзываясь на накренившемся полу. Под ногами хрустели осколки, и где-то в глубине салона уже трепетали языки пламени - еще хилые и робкие, но уже заполнявшие автобус запахом горелой синтетики.
* * *
Выбравшись на площадь, Абаджиевич словно очнулся от шока и вновь стал прежним подполковником. Его громкие команды привели в чувство уцелевших солдат, и вскоре часть из них полезла в "неоплан" тушить пожар и вытаскивать раненых, другие занялись уборкой трупов, а еще несколько человек убежало в сторону расположения бронедивизиона - оттуда тоже поднимались столбы дыма и слышались беспорядочные взрывы. Самолеты же, совершившие налет, уже растворились в небесной голубизне. Подполковник догадывался, что основной целью удара была именно боевая техника, и никаких хороших новостей от гонцов не ждал. Было уничтожено восемь американских танков, обе самоходные пусковые установки с расчетами и еще насколько машин повреждено. Из всех зенитных средств сохранилась в целости единственная "Шилка", и то лишь потому, что ее расчет, как оказалось, не включал радиолокационное наведение, а, выпустив две очереди в небо, бросил все и в полном составе залег в оказавшуюся рядом сточную канаву. Ахмед Ойих, неглубокую царапину на щеке которого уже успели перевязать, мягким голосом предложил вспороть трусам животы и повесить всех за ноги на стволах их же установки, но обычно крутой на расправу Абаджиевич вдруг воспротивился: - А кто тогда стрелять будет? Это последняя команда, хоть как-то умеющая работать на "Шилке"! Нет, я поступлю по-другому.. - и с этими словами Абаджиевич повернулся к очередному капралу, подбежавшему с докладом. Реквизированный на ближайшей стройке самоходный телескопический кран осторожно поднял заднюю часть автобуса над землей, "неоплан" опасно закачался, опираясь одним колесом о траву, и тяжело перевалился на второе. Внутри его что-то звучно перекатилось. Двигатель крана заурчал громче, и корма автобуса начала медленно опускаться. Стоящий рядом Абаджиевич, удовлетворенно кивнув, обратился к Милсону: - Ну вот, скоро мои ребята пригонят люд ей, и они быстренько восстановят все, что можно восстановить. Девчонок новых тоже здесь найдем, а вот аппаратуре вашей хваленой, похоже, пришел конец. Так что, мистер Милсон, надо будет затребовать новый комплект. Я составлю список, а вы его, когда связь будет восстановлена, перешлете. Американец безучастно кивнул, отметив про себя, что, конечно же, Абаджиевич получит и новый комплект, и все, что пожелает. Тем временем помятый автобус утвердился на всех своих шести колесах, и пожилой крановщик заглушил двигатель. В знак особой признательности за хорошо выполненную работу надзиравший за ним в кабине солдат его отпустил, всего лишь ткнув прикладом в ребра. Когда дизель умолк, стал слышен другой звук, тарахтящий и негромкий, доносящийся откуда-то сверху. Абаджиевич сначала просто задрал голову, потом схватился за бинокль, его примеру последовали и оба советника. Высоко в небе маячил силуэт маленького самолетика с длинными, чуть скошенными назад крыльями. Когда он разворачивался, на солнце блеснул круг винта, расположенного за хвостом. - Это еще что такое?! - возмутился подполковник. - Беспилотный разведчик, - равнодушно пояснил Милсон. - Сам вижу! - огрызнулся Абаджиевич. - Но какого он тут делает?! Или ваше командование считает необходимым контролировать мои действия еще и с неба? - Если эфенди позволит, - вступил в разговор араб, - то, по моим скромным познаниям, этот аппарат называется "колибри", самолеты этого типа сконструированы в фирме "Яковлев" и производятся в Москве. - Сербы! - заорал подполковник на всю площадь. - Сбить! Сто долларов тому, кто собьет эту штуку! - Ваша щедрость, подполковник, беспредельна. Рискну предположить, что за сбитый истребитель-бомбардировщик вы бы не пожалели и ста пятидесяти. Абаджиевич побагровел, но сдержался и произнес, копируя приторные интонации и обороты араба. - Уважаемый Ахмед, я очень ценю вашу поддержку в трудную минуту.. Но иногда вы проявляете излишнюю чувствительность в отношении моих распоряжений. Кстати, рискну вам напомнить, что совсем недавно вы язвительно проходились по поводу неоправданных затрат на бронирование автобуса, которое спасло нам жизнь. Подполковник выразительно кивнул на выдержавшие удары осколков стекла "неоплана": - А, между прочим, деньги на это взялись в том числе и из сэкономленного премиального фонда. Так что... э... как там у вас принято выражаться загоните верблюда вашего пренебрежения в табун благоразумия. Теперь настала очередь Ахмеда Ойиха промолчать. А услышавшие приказ солдаты развили бурную деятельность - сначала в небо ударили автоматные очереди, затем за домами загрохотали установленные на танках крупнокалиберные пулеметы. Но "колибри", как заговоренный, продолжал свой полет на высоте примерно двух километров и, как бы надсмехаясь над противником, весело покачивал крыльями. Но вот стрекот его двигателя заглушил рев танкового - на площадь выкатился Т-64. Его командир высунулся из открытого люка башни по пояс, осматривая местность. Наверное, он что-то увидел и, перегнувшись вниз, скомандовал водителю. На ходу поворачивая башню, танк подъехал к крутому берегу ручья и, опустив нос, как будто попытался туда нырнуть. Но глубины оказалось недостаточно, и, лишь чуть-чуть замочив переднюю часть корпуса, Т-64 замер почти вертикально, а развернутая назад башня устремила пушку в небо. Гулко прогремел выстрел, рядом с воздушным разведчиком вспухло облако разрыва. Второй выстрел оказался более удачным - видимо, взрывной волной самолетик отшвырнуло в сторону и он закувыркался в воздухе. Хорошо продуманная аэродинамика сделала свое дело, и вскоре "колибри" вновь обрел устойчивость, но что-то все же случилось с системой управления - самолет теперь, опускаясь, крутился на одном месте, то вздирая нос к небу, то снова опуская его вниз. В бинокль было заметно, как время от времени он пытается выправиться, но оператору, сидящему где-то в сотне километров отсюда, ничего не удавалось сделать с поврежденным самолетом, и когда тот опустился настолько, что можно было невооруженным глазом рассмотреть короткие узкие полоски элеронов на его крыльях, неведомый оператор сдался. На месте "колибри" мелькнула яркая вспышка, во все стороны разлетелись обломки, волоча за собой дымные хвосты. Через секунду донесся и звук взрыва заряда самоликвидации, а еще через несколько по площади простучал короткий дождь обломков, одним из которых серьезно ранило какого-то солдата. Танк же взревел мотором, выпустив из выхлопной трубы густое чадное облако, выполз обратно, попутно обрушив гусеницами бетонную облицовку ручья, и подъехал прямо к подполковнику. Из люка выскочил молодой смуглый командир с одиноким риббончиком на погонах и отдал честь Абаджиевичу Тот хлопнул парня по плечу и, покопавшись в кармане, вручил ему смятую купюру, сказав при этом: - Здорово придумано, лейтенант... Нет, старший лейтенант! Как это ты так догадался? - Не я догадался, господин подполковник. Я в детстве много читал немецких военных мемуаров про Восточный фронт. Немцы так боролись с русскими штурмовиками... - Немцы? Ну что ж, опыт наших старых врагов пусть теперь послужит великому делу народа Боснии! - торжественно произнес Абаджиевич, и добавил уже обычным, командирским тоном: - Свободен! - после чего обратился к арабу: Скажите, Ахмед, а что еще вы знаете про этот разведчик? В смысле можно ли на нем какую-нибудь бомбу прислать и далеко ли сидит тот, кто управляет этой машинкой. И главное - она успела что-нибудь передать или нет? - Я вижу, что ишак осторожности неподвластен плети гордости? А если я посоветую вам отправить овцу вашей глупости на бойню неизбежности? - Ладно-ладно. Я извиняюсь за свою... пародию. И все же хотел бы услышать ответ на свой вопрос. - Ну что ж, я могу удовлетворить ваше любопытство. Оператора вы вряд ли теперь поймаете, ибо пост управления может быть расположен, к примеру, в ста восьмидесяти километрах... Это если нет второго такого аппарата, работающего как ретранслятор. А коли есть, управление можно осуществлять хоть из Италии. Бомбу он принесет вряд ли, смысла нет. А вот передать... Если исходить из худшего, то эта хитрая птица способна передавать все, что увидела, практически в тот же момент. - А увидела она, что налет, при всей его внезапности, не нанес моей бригаде смертельного ущерба, - размышлял вслух подполковник. - Значит, следует ждать повторения? Прекрасно! Мистер Милсон, я попрошу у вас рекомендаций по размещению нашей последней зенитной установки. - Вы уже спрашивали мои рекомендации, когда только вошли в город. И наплевали на них. Результаты налицо. - Тогда была другая обстановка, мистер Милсон! - взорвался Абаджиевич. Вы кто? Советник? Вот и делайте свою работу. Ответственность в любом случае лежит на мне, следую я вашим советам или нет. И если ваши хваленые ЦРУ и военная разведка неспособны прощупать сербов на предмет наличия у них боевых самолетов, то при чем здесь я? Итак, я жду? - Хорошо. Зенитную установку надо ставить в районе монастыря... Вернее, того, что от него осталось. Там она будет трудноуязвима, у нее появится достаточно хороший сектор обстрела. Первоначальная ориентировка в сторону долины. Кроме того, нужно выслать несколько передовых постов с рациями если не осталось средств радиообнаружения, пусть следят за воздухом визуально. И когда будет связь, я попробую вызвать "хокай" с авианосца. - Идет. Только вот что, конкретным расположением установки займетесь вы сами. Сейчас она сюда подъедет... А, вот уже. Лязгая гусеницами по уже порядком разбитому асфальту, к отелю подъехала "Шилка", и высунувшийся в люк командир расчета доложил о прибытии. Абаджиевич, отправляя к нему Милсона, услышал, как советник-араб пробурчал себе под нос: - Неисповедимы пути Аллаха. Струсивший в бою солдат, неизвестно почему оставленный командиром без наказания, даже ленится выйти к нему для доклада. - Он бы вышел, - вступился за зенитчика подполковник. - Но не может. Я приказал приковать весь расчет к машине. - Цепями? - К сожалению, цепей не нашлось, приклепывали стальным тросом. Думаю, теперь они будут драться как львы. И с воздушным противником, и с наземным. Ахмед Ойих с неожиданным уважением посмотрел на командира бригады. - Абаджиевич-эфенди! - сказал он уже без всякого сарказма. - Я редко хвалю вас, но сейчас вынужден признать: ваше решение оказалось весьма разумным. Я откровенно восхищен вашей новой идеей... - Какая она, к черту, новая, - сумрачно бросил Абаджиевич, которого, казалось, вовсе не обрадовала похвала араба. - Я еще три года назад приказы однажды перед атакой заварить люки у всех своих пяти танков. Селение, которое сербы превратили в опорный пункт, мы тогда взяли не потеряв ни одной машины, но зато шальным снарядом разбило грузовик с ремонтниками, и пока новый аппарат не достали, мы так и сидели, как помидоры в жестянке. - Вы... И вы тоже? - Я бы не посылал в бой своих солдат, если бы не был готов выдержать те же испытания, что и они! - с пафосом воскликнул Абаджиевич, и вдруг разоткровенничался: - К тому же, если бы я не выиграл тот бой, меня бы расстреляли перед строем. Так что я тогда ничем особенно не рисковал, но... видели бы вы, какими глазами смотрели на меня солдаты! Массив Шар-Планина - Зворник. Второй вылет Сразу после посадки Казак отправился в душ, где уже плескались двое пилотов, а еще через несколько минут к ним присоединился и Корсар, садившийся последним. Настроение у всех было приподнятым - все говорили и смеялись громче обычного, обсуждая детали недавнего боя. Шутка ли! Завалить всухую, за один вылет шесть современных истребителей такой результат, конечно, не претендует на запись в Книге рекордов Гиннесса, но и заурядным его назвать тоже никак нельзя. Дед силился вспомнить нечто подобное, но не сумел. Да, конечно, над джунглями Вьетнама сбивали и по шесть, и по десять самолетов в день, но разными эскадрильями, в разных местах... Даже Хомяк, с довольным кряхтеньем потирающий мочалкой объемистый живот, и тот выказывал явные признаки довольства, и даже предложил как следует отметить его сегодня вечером. Предложение всем понравилось, а Дед так высказался в том смысле, что и вечера-то ждать не надо. Это тоже было принято с энтузиазмом, но неожиданно прямо на выходе из раздевалки Корсара подхватил под локоть Ян Шелангер, и они отправились в "красный уголок". Зайдя в комнату к Деду, где уже вовсю шли приготовления к празднеству, Корсар с ходу громко произнес: - Отставить! Взгляды собравшихся обратились к нему, а Казак так и застыл посреди комнаты со стулом в руках. - Значит так, праздновать будем вечером, а сейчас нам предстоит кое-что доделать там, в Зворнике. Вот, смотрите! Корсар выложил на стол несколько больших листов бумаги, похожих на скверные ксерокопии. Однако цветные пометки на них акцентировали внимание на главном, и Дед, глянув туда, даже воскликнул: - Ага, вот я куда попал! - Ничего не скажешь, чисто сработано, - согласился Хомяк, разглаживая снимок руками. - Как же это они сняли? Со спутника такого не сделаешь, да и откуда у них спутник... Впрочем, неважно. Так... Так... Ага, а я как раз промазал, вот черт! - воскликнул он, разглядывая скопление техники, куда посылал одну из управляемых ракет. Оказалось, его грозный снаряд достал всего-навсего бронетранспортер, а вовсе не тяжелый танк. - В воздухе победа полная, - заключил Корсар, - а по наземным целям надо бы провести еще один вылет. - "Чебурашку" больше поднимать не будем, мало ли что. Ориентироваться придется по этим снимкам и потом уже на месте - не думаю, чтобы они там сразу же устроили передислокацию. Десять минут на приведение себя в порядок, потом проверка готовности самолетов, и вылет через... Словом, как управимся. Подвеска - НУРСы и по паре Р-73. Повстречать американцев в воздухе здесь проще простого...
* * *
Вновь взлетая с короткой замаскированной полосы горной базы, Казак заметил, что уже привык к ней. Привык к этим залитым солнцем склонам, к этому прозрачному воздуху и боевым вылетам на послушной могучей боевой машине - он легонько пошевелил ручкой управления, и самолет плавно качнул в воздухе крыльями с подвешенными ракетными блоками. На дисплее мерцала уже знакомая с недавнего вылета схема местности. Было видно, что до цели осталось около двадцати километров, иначе говоря, чуть меньше двух минут полета. Пора было переходить на снижение и приготовиться к атаке. Казак включил автоматический прицел и услышал команду Корсара: - Хомяк, со мной к площади, Дед с Казаком - монастырь и вокруг него. "Ага, там около монастыря несколько бронированных целей, судя по тому снимку - танки. Сейчас мы им устроим утро священной войны, а заодно и день с вечером!" - Казак наконец вспомнил название вражеской бригады и, отбросив лишние мысли, уставился через прицел на увеличивающиеся темно-зеленые коробочки возле развалин обители Святого Саввы. Такие безобидные на вид коробочки... Следом за идущим впереди справа Дедом Казак нажал на гашетку и увидел уносящиеся из-под крыльев своей машины дымные трассы ракет. В тот же миг истошно запищал индикатор радиолокационного облучения, и из самого центра каменного крошева, в которое превратились хозяйственные постройки монастыря, к "сухим" потянулись ярко-оранжевые трассы зенитных снарядов. Проносясь над развалинами. Казак в какое-то мгновение увидел внизу зенитную установку, яркие вспышки выстрелов которой напоминали огонь сварки, и, уже уходя вверх, бросил самолет в размашистую "бочку". Про такое исполнение фигуры - когда самолет не вращается, будто насаженный на невидимую ось, а описывает в небе чуть ли не спираль - инструкторы училища презрительно говорили: "Это не бочка, а кадушка", - но сейчас оно помогало уйти от 23-миллиметровых снарядов "Шилки". "Удастся ли? - мелькнула лихорадочная мысль, и тут же, ощутив легкое сотрясение самолета, Казак подумал: - Похоже, нет. Или это просто болтанка?" Сигнал звукового информатора с поэтичным названием "Трель синицы", а на самом деле больше напоминавший пищание динамика ручной видеоигры, подсказал, что это была не болтанка. Одновременно на экране загорелась желтая надпись: "Падение давления в гидросистеме 1" - и тут же сменилась красной: "Отказ гидросистемы 1". Казак прибавил обороты двигателя, продолжая вращение самолета, который стал заметно хуже слушаться пилота. Краем глаза Казак, продолжая тянуть своего "сухого" вверх, увидел, как Дед заходит на вторую атаку, видимо чтобы подавить зенитку "Ничего-ничего, - беззвучно бормотал он, - на одной системе долетим". Но беда не приходит одна, и одновременно с новой красной надписью на дисплее в наушниках раздался короткий звук сирены и отстраненный голос: "Правый двигатель - падение оборотов... Правый двигатель - отказ". Казак резким движением перекрыл стоп-краном подачу топлива в отказавший двигатель и выровнял полет. За это короткое время он успел забраться достаточно высоко и теперь летел... Куда? Надо убираться домой! - Корсар, я Казак. У меня отказ двигателя, повреждена гидросистема. Иду домой. - Понял тебя, топай! - раздался ответ, и Казак начал осторожно разворачивать ставший вдруг тяжелым и неуклюжим самолет. "Так, что еще? Методика полета на одном двигателе... И без одной гидросистемы... Что там в РЛЭ (рекомедации по летной эксплуатации) сказано? "Руль в ноль, управляй плавно, следи за температурой двигателя..." Значит, температура... Ото! Не должна она так быстро расти... Черт, в чем дело?" Замигало сигнальное табло, появилась новая красная надпись. "Стружка в масле... Откуда бы это? Левый движок, получается, тоже зацепило... Э-э, я те дам автоматическое отключение! Тяни, родимый, тяни, я понимаю, нехорошо тебе, температура высокая... Аспиринчику бы в керосин... Какая ерунда в голову лезет! Еще немного..." - но еще немного не получилось. Снова раздался короткий звук сирены, и все тот же хладнокровный голос произнес: "Левый двигатель - пожар". По дисплею пробежало несколько строк, сообщавших о сработавших системах пожаротушения сначала первой, потом второй очереди, а Казак тем временем закрыл второй стоп-кран. Даже через шлем Казак услышал, как стих двигатель, из всех звуков остался только рвущийся снаружи шум воздушного потока. Теперь СУ-37 наклонно шел к земле, и Казак мог лишь немного удлинить его путь к ней, то давая самолету чуть разогнаться, то поддергивая его вверх. Сообщение о пожаре погасло автоматика смогла сбить пламя, но, когда Казак попытался в нарушение всех инструкций вновь запустить двигатель, ничего из этого не вышло. В голове неслись мысли: "Движков нет... Прыгать? Сколько времени я проболтаюсь в воздухе, куда меня унесет ветром? Белый купол очень просто засечь в небе, а в руки к зубастому не хочется! Значит, садиться, машина вроде бы слушается, только вот куда... Дурень, керосин сливай, сгоришь! Внизу.. Внизу предгорья, а дальше что? Вот шоссе, прямой участок! Ну, с Богом... Вниз, вниз - вот и скорость у нас есть, это хорошо. Еще правее... Так... Высота... Сколько метров?!! Рано, рано... Теперь пора! Шасси выходят долго... Закрылки... Тормоз? Ручку на себя, выровнялись... Сейчас..."
* * *
Это на аэродромах истребители кажутся маленькими. На широких взлетно-посадочных полосах и рулежных дорожках, рядом с могучими транспортными самолетами они производят впечатление быстрых, хищных, ловких, но все же очень маленьких зверьков. Но когда истребитель оказывается там, где нет других самолетов, - он становится просто гигантом и ему катастрофически не хватает места... "Сухому" Казака тоже катастрофически не хватало места на участке шоссе, куда молодой пилот сумел подвести и даже почти ровно посадить самолет. К тому же покрытие дороги оказалось слишком слабым для того, чтобы принять на себя удар колес мощной машины, и куски асфальта, один из которых перебил трубку гидросистемы, полетели в стороны. Крылья самолета почти касались деревьев с одной стороны дороги, а с другой - конец крыла сразу же оторвало ударом о бетонный столб. Казак уже выпустил тормозной парашют и теперь изо всех сил жал на тормоза. Новый удар потряс самолет, и он, заметно накренившись, завертелся вокруг своей оси. Тормозной парашют зацепился за что-то, и его стропы, разорвавшись, остановили вращение и мощным рывком притормозили движение самолета вперед. Казак уже мало что понимал в происходящем - мельтешение, грохот, тряска, снопы искр... Израненная машина вылетела за поворот, врезалась в сиротливо стоявший на площадке у обочины белый трейлер-рефрижератор и, толкая его перед собой, прокатилась еще с полсотни метров. К страшной какофонии добавился еще треск ломаемых деревьев, но именно они остановили самолет. Казак секунд пять сидел неподвижно, приходя в себя после вынужденной посадки, и вдруг сообразил, что керосин-то мог и не весь слиться... Осторожно, чтобы, не дай Бог, не сработала катапульта, он попробовал открыть фонарь, но перекосившаяся оплетка не позволила этого сделать. Еще раз... Фонарь не открывался. Да что такое! Казак почувствовал, что готов кричать и биться головой о прозрачный потолок, и молотить кулаками по фонарю и стенкам кабины... "Прекратить панику", - строго приказал он себе и, немного подумав, достал свой табельный ПМ и выстрелил в стекло, потом еще, и еще... Кабина наполнилась дымом, но в стекле появилась дырка, от которой зазмеились трещины. Рукояткой "Макарова" летчик начал бить по ним, отрывая повисающие на полимерной прослойке куски стекла. Через минуту он уже смог просунуть в отверстие голову и плечи, а потом, положив пистолет на то. что осталось от приборной доски, двумя руками оторвал еще кусок и выбрался из кабины. Где-то в окрестностях Зворника. Дороги Первое, что Казак ощутил, покинув самолет, был запах, вернее не один какой-то запах, а целый их коктейль. Остро била в нос ядовитая гидрожидкость, вытекавшая из разорванных трубопроводов, угадывались керосин и масло. Еще пахло свежей смолой от переломанных стволов, и хвоей. Но это все были понятные запахи. А вот откуда несло гнилью, Казак не сразу понял. Оказалось, источником вони был огромный искореженный рефрижератор, очевидно долгое время простоявший на жаре с отключенным охлаждением. Казак не стал уточнять, какие именно продукты испортились, и, зажав нос, спешно отошел подальше, и только остановился, собираясь взглянуть последний раз на своего "сухого", как горячая волна воздуха, накатившая вместе с глухим звуком взрыва, толкнула его в спину и повалила в начинавшую желтеть траву. Он только успел выставить руки. Быстро поднявшись с четверенек, он все же обернулся: на месте самолета разгорался большой костер, в котором вскоре начали рваться так и не использованные снаряды к пушке. От каждого разрыва остов "сухого" вздрагивал как в агонии, и Казак вдруг почувствовал, что на его глаза навернулись слезы. Стесняться было некого, и он вытер глаза жестким и неприятным на ощупь рукавом высотного костюма, затем, спохватившись, принялся его расстегивать и расшнуровывать. "В огонь бы эту шкуру, а то поймут, что я жив и будут искать. Но лучше уж туда не соваться, от греха подальше, еще какой осколок отлетит. Да и наверняка они решат, что я разбился, - парашюта-то не было. Корсара ловили, но он прыгал, как говорится, на глазах у изумленной публики... И то ему удалось уйти практически без приключений, если, конечно, он все рассказал. Хотя это вряд ли - после тех дней он заметно изменился, надо будет его порасспросить, что ли. Но это потом, а пока важнее, что делать мне здесь и сейчас". - Черт! Вот дурак-то! - вдруг выругался он вслух, обнаружив, что на радостях по поводу своего чудесного спасения оставил в кабине весь аварийный комплект. И теперь располагал только запасной обоймой к "макарову", старой нагайкой с украшенной серебром рукоятью, доставшейся от прадеда, да кредитной карточкой. "И что будем делать? - Казак быстро припомнил все, что рассказывали на инструктаже. - Покинуть место приземления, избегая людных мест и дорог. Это запросто - дорога здесь совсем безлюдная. Даже вот рефрижератор бросили".
* * *
Решив не уповать на пустое шоссе - сейчас пустое, через десять минут кто-нибудь появится, - Казак повернулся к нему спиной и пошел вдоль края ельника, по едва заметной колее, поросшей жесткой травой. Эта грунтовая дорога была как бы границей между лесом и широким полем, засеянным кормовыми травами, которые давно уже пора было убирать, но ни одной убранной полосы на поле не было, хотя вдали, где зеленый ковер загибался вверх, на холм, стояли несколько самоходных комбайнов. Увидев их, Казак приободрился - наверняка не боснийские вояки собираются скашивать эти травы. А с местным населением он уж как-нибудь договорится. Летчик прибавил шагу и даже начал насвистывать какой-то мотивчик, хотя на душе было не шибко весело - вспоминался лихой настрой перед злополучным вылетом. "Вот уж не в бровь, а в глаз - наказан за гордыню. Второй самолет группы разбит, а задание... задание наши, наверное, выполнили, да и мои снаряды, небось, тоже куда надо попали. Но зарубить себе на носу я должен. Мог бы ведь и разбиться, причем запросто!" Он пощупал плечо, на котором наливался сочной краской синяк, полученный во время посадки. Такие же синяки, как выяснилось, были и на ногах, и еще один мешал дышать под ребрами - поначалу уцелевшему летчику было не до них, а вот теперь боль иногда донимала с такой силой, что Казак кривился. Однако он понимал, что еще легко отделался, и подбадривал себя воображаемыми картинами иного исхода.
Место, куда Казак дошел через полчаса, являлось чем-то вроде полевого стана механизаторов: на краю поля стояли большая брезентовая палатка-шатер, четыре кормоуборочных комбайна производства блаженной памяти ГДР и большая бочка, как потом выяснилась, с соляркой. Рядом в землю были вкопаны стол славками, а в лесополосе виднелся аккуратно собранный из стружечных плит туалет-скворечник. Казак заглянул в палатку: внутри стояли раскладушки с матрасами, к центральному стояку была приколочена вешалка, на которой висело несколько рабочих комбинезонов разной степени замызганности. И ни единой живой души - ни в палатке, ни вокруг, словно люди, собиравшиеся работать здесь, в последний момент передумали и уехали, бросив все. И случилось это, прикинул Казак, оценив обстановку, наверное, месяц назад. "Мамай, что ли, прошел? Аккуратный такой Мамай , только людей повывел... А вот интересно - тут пожрать чего осталось?" Однако надежды Казака не оправдались: ничего съестного ему хозяева стана не оставили, если не считать пары кусков грязного рафинада, завалявшихся в кармане одной из спецовок. Он переложил было их в свой карман, но затем неожиданно сообразил, что это незачем. "Искать-то будут кого? - рассуждал он вслух. - Правильно. Искать будут летчика. А мы этого летчика сейчас и спрячем!" Он снял с себя остатки летного костюма, оставив из всего комплекта только высокие ботинки, переоделся в бледно-коричневые штаны и такую же куртку, украшенную большим масляным пятном на груди. Для уцелевшего предмета аварийного снаряжения - кредитной карточки - нашлось место во внутреннем кармане. А фамильная нагайка, над которой не раз подшучивали товарищи, покоилась, как обычно, за ботинком, где было сделано специальное для нее крепление - она совершенно не мешала при ходьбе, и Казак привык к ней так, как люди привыкают, например, к обручальному кольцу: есть оно - его не замечают, нет - вроде чего-то не хватает. У входа в палатку на проволоке было прикреплено зеркало с отбитым краем, и Казак не удержался, чтобы не полюбоваться на результаты своей работы над собой. "А что, вполне! Только вот светлые волосы да "белогвардейские" усы мешают. Народ тут как на подбор, все черные и смуглые, ну да ничего, сойдет и так. Все равно я по-ихнему почти не балакаю, лучше не высовываться. И куда мне в этом маскараде теперь топать? Заходили мы на цель с севера, уходил я тоже на север. В принципе, наши должны тоже быть на севере..." Он опять вспомнил инструктаж - коли собьют, всеми правдами и неправдами выходить к сербским частям и назвать пароль, ну да - "Триста двадцать семь", точно. И еще он знал кодовые фразы, которые вроде бы действуют даже на территориях тех из бывших югославских республик, которые сейчас как бы нейтральны, и даже в Албании. Только назвать это все надо командиру не ниже ротного, а до него нужно еще добраться. Однако другого выхода Казак при всем желании придумать не мог и, помня о необходимости как можно быстрее оказаться подальше от места вынужденной посадки, решительно вышел наружу. За время, что он провел под брезентовыми сводами пустующей палатки, наступил вечер - совсем недавно такое яркое солнце теперь медленно уходило за дальние хребты, становилось заметно темнее. Казак, прислушиваясь к урчанию в животе, вдруг вспомнил, что уже давно ничего не ел. Последний раз летчикам удалось перекусить утром, и то наспех, а потом, между вылетами, об этом как-то забылось. "Ну да, конечно, праздновать готовились, а теперь, небось, я мужикам всю обедню испортил. Переживают, наверное, как мы тогда за одноглазого. Интересно, найдется тут еще один АН-2 для очередного сбитого летчика?" Он даже повертел головой, но ничего похожего на заботливо подготовленный самолет не было видно ни поблизости, ни вдали. Только немецкие комбайны сиротливо стояли рядом с бочкой. "А ведь когда-то и я на таком ездил, на школьной практике даже с поля угнал... - грустно подумал Казак, и вдруг сообразил: - А почему бы и сейчас не прокатиться? Чем ногами-то топать. Только бы закрутилась железяка". - И недолго думая полез разбираться с комбайнами. У ближайшего были спущены оба задних колеса, зато второй оказался полностью исправным. Припомнив развлечения школьных времен, Казак откинул панель, нашел пускач, подкачал топлива, решительно дернул - и тот завелся, будто только и ждал русского пилота. Запустить двигатель тоже не составило труда, и комбайн лихо подкатил к бочке с соляркой. Через полчаса объемистый бак был заполнен доверху, но к тому времени солнце уже окончательно ушло и в стремительно чернеющем небе замерцали звезды. Теперь предстояло выбрать путь. Немного подумав, Казак решил ехать дальше по грунтовой дороге. Он надавил на педаль, и комбайн тронулся.
* * *
Часа два спустя Казак уже не был так уверен в правильности своего решения. Примерно в той стороне, где находилось место приземления, пролетел небольшой вертолет, и потому от греха подальше летчик решил не включать фары. Звезды и ущербная луна, уже давно повисшая в небе, давали достаточно света, чтобы не сбиваться с колеи, но все же движение в полутьме требовало постоянного напряжения и внимания, и вскоре он ощутил, что такая езда его здорово выматывает. Изредка в грунтовую колею вливались другие дороги, такие же малонаезженные, и Казаку с трудом удавалось придерживаться северного направления. Один раз на обочине он заметил аккуратный штабель ящиков и, притормозив, выяснил, что в них лежат крепенькие, мясистые помидоры. Без лишних проволочек Казак затащил один из ящиков в кабину и теперь разгонял накатывающую сонливость, смакуя свою находку "Хорошо бы с сольцой", - думал он, ощущая, как от неаккуратного укуса сок течет у него по подбородку. В стороне от дороги уже который раз замерцали огни - очередной поселок или деревня. Но Казак решил пока по возможности не расставаться с самоходным агрегатом, стремясь поскорее очутиться как можно дальше от боснийцев и как можно ближе к сербам. Откуда ему было знать, что на самом деле движется примерно параллельно линии фронта или, как официально это называлось, "линии противостояния вооруженных сил стран антисербской коалиции и сербских вооруженных формирований". Конечно, такой линии фронта, как, например, во времена Второй мировой войны, здесь не существовало - не было непрерывной полосы окопов и постоянно простреливаемой ничейной земли поперек страны от моря до моря. Но это самое "противостояние" происходило там, где у "вооруженных формирований" была возможность хоть как-то оказать сопротивление накатывающимся на их страну бронированным полчищам цивилизованных варваров. По ту сторону войны, которую иногда называли "четвертой балканской" и где под бомбами "защитников прав человека" пылали города и умирали люди, все - и убеленные сединами ветераны, помнящие войну с немцами, и юные добровольцы, едва знавшие о той войне из фильмов и книг, называли "противостояние" именно фронтом. Ударная группировка сухопутных войск США и армейские корпуса Хорватии, обратив в руины Белград и овладев равнинными территориями Северной Сербии, теперь упорно вгрызались в горные хребты и шаг за шагом наступали в долине реки Морава. Войска мусульманской Боснии (в составе которых действовали и части боснийских хорватов), огнем и мечом пройдя по Сербской Босне, вели бои практически на границе между прежними союзными социалистическими республиками Сербия и Босния и Герцеговина. Далее, медленно продвигаясь вперед по живописному побережью Адриатики, с тяжелыми боями шли французские и опять же хорватские части, где-то среди боевых порядков которых обозначил свое присутствие и Альпийский корпус Италии. На побережье Черногории они соприкасались флангом с экспедиционными соединениями морской пехоты США, вовлеченными в жестокую битву с защитниками легендарной Черной Горы. На всем протяжении фронта им противостояли истекающая кровью армия Трансбалкании и остатки войск прекратившей свое существование Республики Сербска Босна, что мужественно удерживали перевалы, и в частности Лозницкий проход, ближе всего к которому и находился разрушенный и разграбленный Зворник. Упрямо не желая называть разгоравшуюся на Балканах войну своим именем, ООН продолжала бессмысленно держать здесь свои миротворческие силы, состоявшие из английских, канадских, скандинавских и Бог знает каких еще частей, русских и украинцев ООН под нажимом НАТО послушно перестала включать в состав своих "голубых касок". Зато для создания видимости подлинно всемирного обеспечения мирного процесса в Боснию были присланы несколько подразделений из Южной Кореи и Республики Мадагаскар. Отношение различных "миротворцев" в голубых и обычных касках к событиям, как ни странно, тоже было различным. Американцы и французы открыто вступили в войну против сербов, стараясь при этом свести к минимуму свои собственные потери, разумеется за счет увеличения потерь в хорватских и мусульманских частях. Италия, пославшая для участия в боевых действиях своих "храбрых альпини" и истребители-бомбардировщики "торнадо", не говоря уже о предоставлении своих аэродромов для воздушных ударов по Трансбалкании, тем не менее почему-то не спешила разрывать с правительством Вазника дипломатические отношения. Англичане, имевшие самый значительный контингент в войсках ООН и собственные интересы на Балканах, вели себя еще сдержаннее, время от времени делая попытки действительно развести враждующие стороны, правда без особого успеха. И конечно же, "четвертая балканская война" не обходилась без наемников "серых гусей", "солдат удачи", "контрактников", "легионеров", "экспертов по специальной технике"... Разными дорогами они приходили на эту войну кто ради больших (или даже не очень) денег, а кто ради торжества идеи славянской, западной, мусульманской. Впрочем, была среди вояк-иностранцев и еще одна интересная категория - любители острых ощущений. Таким, в общем-то, наплевать на идеи, денег у них тоже вполне хватает, но удовольствие, какое они получают в настоящей, всамделишной войне, несравнимо с тем, что можно получить, пуляя шариками с краской из пневматического автомата на поле для пайнтбола. Наручные часы показывали полпервого ночи, когда полевая дорога, взобравшись на очередной пригорок, вдруг неожиданно вышла к хорошему, широкому шоссе. К этому времени Казак был совершенно измотан. За несколько прошедших часов он несколько раз врезался своим "лимузином" в деревья, растущие вдоль дороги, и один раз попал в тупик - грунтовая дорога увела его в лабиринт молодых лесопосадок и там закончилась аккуратно оборудованным навесиком, под которым оказался колодец. Совсем бесполезной эту находку назвать было нельзя, и несколько пригоршней холодной воды помогли Казаку на некоторое время обрести бодрость, но потом извивы полевых и лесных дорог вновь начали сливаться перед его глазами в сплошное и какое-то нереальное движение из ниоткуда в никуда с единственным надежным ориентиром - Полярной звездой. Поэтому, когда комбайн вдруг вывалился на шоссе, Казак почти с ненавистью посмотрел на уходящую в сторону грунтовую дорогу и, пробормотав вслух "Какого черта!", решительно повернул на трассу. То ли сказалась хорошая дорога, то ли у организма открылось второе дыхание, но через некоторое время Казак почувствовал, что сонливость и усталость куда-то улетучились, и он даже заметил, что ощущает удовольствие от езды. Действительно, когда пропала необходимость каждую секунду напряженно угадывать повороты или ухабы, оказалось, что и света хватает, и едет тарахтящий комбайн достаточно мягко, и разогнать его можно до леденящей душу скорости в двадцать пять километров в час - белеющая в темноте лента бетона при таком темпе езды казалась прямой, словно проведенной по линейке, и даже крутые, в общем-то, повороты преодолевались летчиком без особого труда. Согласно указателю до ближайшего населенного пункта под красивым названием Злата Лебань было восемнадцать километров, но огни, замаячившие впереди, подсказали Казаку, что встреча с людьми предстоит гораздо раньше. Он притормозил и, не заглушая двигателя, забрался на крышу комбайна. Примерно в километре от него находилось небольшое скопление скупо освещенных зданий, одно из которых поднималось пирамидой этажей на пять вверх, а остальные, поменьше, его окружали. У подножия пирамиды мигала почти неразличимая издали красная полоска неоновой надписи, и Казак решил, что это, скорее всего, мотель со всяческими бензоколонками, шиномонтажем и прочим сервисом. "Но сервис этот, - усмехнулся он, - явно не про меня. К тому же мало ли кто там сейчас обосновался, в этом мотеле. Придется опять в обход по проселку". Он залез обратно в кабину, тронул комбайн с места и свернул вправо аккуратно посыпанная щебенкой колея уходила вдоль склона вниз, теряясь среди могучих елей. Уже привыкший к беззаботной езде по шоссе, Казак не слишком внимательно следил за дорогой, и когда она круто повернула, не успел среагировать. Комбайн съехал с дороги и запрыгал вниз под уклон. Незадачливый водитель вовсю нажал на тормоз, но тяжелая сельскохозяйственная машина хотя и перестала разгоняться, но и останавливаться не желала. Казак вдруг поймал себя на том, что готовится принять позу для катапультирования, а рука тянется к несуществующей красной ручке. "Дурень!" - обругал он себя, пинком ноги распахнул дверцу и выпрыгнул в темноту, рассчитывая приземлиться на четвереньки. Это ему вполне удалось, и, поднимаясь на ноги, он услышал как удаляющееся тарахтение двигателя и громыхание железа оборвались громким ударом, потом что-то заскрежетало, и двигатель окончательно заглох. Казак замер, подсознательно ожидая взрыва, но обошлось без спецэффектов. "Ну, парень, ты талант! - похвалил он себя. - Сначала самолет, теперь комбайн. Может, для комплекта еще и катер какой угробить? Правда, до моря далековато..." Казак осмотрелся. В рассеянном свете звезд можно было различить только злополучный поворот и ближайшие несколько деревьев. Слух, притупившийся после нескольких часов, проведенных под шум двигателя, постепенно начал обретать былую остроту, и вскоре стало различимо доносящееся снизу тихое журчание. То и дело хватаясь за растущие на склоне кусты, летчик спустился на несколько метров вниз и обнаружил, что комбайн уперся носом в каменистое дно мелкого ручейка. Стекла кабины повылетели, толстый барабан косилки смялся, передние колеса неестественно вывернулись, капот вздыбился - словом, слабая надежда Казака на продолжение поездки мгновенно улетучилась. Он бросил последний взгляд на изуродованную машину и полез обратно вверх. Поселок Михровик. Кусочек сказки Утро застало Казака закопавшимся в большую и мягкую кучу сена. Уходя от так некстати попавшегося на дороге ручья, он вышел к поляне, на которой, видимо, когда-то стоял аккуратный стог, превратившийся теперь в бесформенную груду сухой травы. Увидев ее, Казак решил, что это место для ночевки ничем не хуже любого другого и уж, во всяком случае, предпочтительнее мшистой подстилки в лесу. Тем более что необходимость отдохнуть была к тому моменту совершенно очевидна - какой толк тупо и спотыкаясь идти вперед, чтобы к моменту встречи с друзьями или врагами оказаться вконец обессиленным. Недолго думая, летчик зарылся поглубже в сено и, уже засыпая, вспомнил, что в стогах любят гнездиться змеи. Однако подозрительного шуршания слышно не было, и он, зная по собственному опыту, что змея постарается скорее скрыться от человека, нежели на него нападать, заснул спокойным и глубоким сном, а проснулся оттого, что за шиворот пропахшего маслом и соляркой комбинезона затекла холодная струйка. Первое мгновение Казак не понял, где он и почему. Однако события прошедшего дня быстро восстановились в его памяти, и летчик подавил желание немедленно вскочить и выяснить, кто устроил ему утреннее омовение. Все так же неподвижно лежа, он прислушался - но никаких признаков присутствия рядом живого существа не обнаружил. Слышен был только слабый, неторопливый шорох - и за шиворот затекла еще одна порция воды. - С добрым утром, - мрачно сказал он вслух и выбрался под мелкий и противный дождь, который наверняка шел уже давно, судя по заметно потяжелевшему и отсыревшему сену. "Только дождя мне и не хватало, - вздохнул он. - А холодный какой! Будто вчера и не было жары. Да, как ни крути, осень начинается. И что же мне теперь делать? Пожалуй, вариант один - топать вперед. Людное место встретится - решим по обстановке". - С Богом! - громко произнес Казак и, приободренный звуком собственного голоса, решительно продолжил свой маршрут. Однако дорога вновь оказалась тупиковой, только теперь она вывела не к колодцу, а к легкому дощатому забору с выбитыми воротам;:, единственная уцелевшая створка которых, висевшая на одной петле, была украшена изрешеченной пулями жестяной табличкой с эмблемой Республики Сербска Босна. За воротами чернели две обгоревшие одноэтажные бетонные коробки, а рядом с ними, вытянувшись вдоль забора, лежала помятая металлическая конструкция, в которой нетрудно было угадать поваленную вышку трансляционной антенны. Гулко ступая по щебенке, Казак зашел на территорию бывшей радиосганции и остановился перед приоткрытой дверью одного из обгоревших домов, надеясь найти в нем хоть какое-то укрытие от усиливавшегося дождя, но когда он эту дверь открыл, внутри его ждало разочарование - деревянные перекрытия крыши, прогорев, обрушились внутрь, головешки смешались с покореженным металлом оборудования. Летчик уныло шагнул назад и неизвестно зачем аккуратно прикрыл за собой дверь. Под подошвой что-то звякнуло - в щебенке оказались несколько кучек гильз, уже начавших темнеть. Они лежали так, словно стрелявшие стояли ровным рядком, и, подняв глаза, Казак заметил на некогда белой бетонной стене несколько выбоин, прямо на уровне глаз, и какие-то темные пятна, которые легко можно было принять за ржавчину.. Когда он понял, что означают эти выщербленные кусочки стены и гильзы, то первым его побуждением было поскорее уйти, покинуть это место, но потом он взял себя в руки и еще раз внимательно осмотрел все вокруг, уже по-новому понимая увиденное и молясь в душе за тех, кто жил здесь и работал и погиб от рук захватчиков. Дальше, за вторым разрушенным домом, в лес уходила линия электропередачи, три толстых провода на деревянных столбах, и под ними туда же вела узкая тропинка. "Если тропинка, - рассуждал Казак, - значит, куда-то, куда можно дойти пешком. Если провода - значит, к населенному месту, к простым людям, славянам. А уж с ними я всегда найду общий язык", - и он направился туда, где рядом с небольшой трансформаторной будкой стоял первый столб линии и начиналась тропинка. Она оказалась хорошо натоптанной, и даже струи дождя, с удручающим однообразием льющиеся с неба, размочили лишь самый верхний ее слой. Земля же вокруг будки, лишенная защитного травяного покрова, превратилась в липкое, вязкое месиво, которое каждый раз издавало сочное чмоканье, неохотно отпуская поднимавшуюся для очередного шага ногу Казака. Выйдя на дорожку, он потратил несколько минут на то, чтобы с помощью щепочек счистить с ботинок двухсантиметровый слой грязи, и лишь затем двинулся вперед. Узкая просека под столбы с проводами шла сначала вдоль склона, затем круто спускалась вниз, дальше она пересекала ручей - поперек него кто-то заботливо положил пару бревен и еще прибил рядом одну жердь, - а дальше начинался уже подъем вверх. Когда летчик забрался на самый гребень, то впереди увидел большой живописный поселок, к которому и вели столбы с проводами, а дорожка, петляя по открытому пространству между большими серыми валунами, терялась среди домов. Опасным поселок не казался - несмотря на то что Казак минут двадцать терпеливо вглядывался в открывшуюся панораму, никаких признаков присутствия каких-нибудь войск, ни вражеских, ни дружественных, он там не обнаружил. Да и вообще, за все это время по единственной доступной обозрению заасфальтированной улице прошло три человека, да и те не столько прошли, сколько перебежали из одного дома в другой. Дома в поселке были разной постройки и разноцветные, все как на подбор красивые - с увитыми плющом стенами, с цветными стеклами в стрельчатых окнах. Высокие крыши, стилизованные под старину фонари на столбах перед воротами - все создавало впечатление, что поселок этот ненастоящий, построенный специально для съемок какого-нибудь телесериала из жизни плачущих богатых. Пока он так наблюдал, тепло, накопленное за время ходьбы, окончательно улетучилось и продрогшее тело охватила мелкая, противная дрожь. Есть ли смысл еще ждать? Казак решил, что нет, и зашагал по тропинке к ближайшему коттеджу, окруженному аккуратно подстриженным газоном и цветочными клумбами.
* * *
Первой его приближение заметила собака - здоровенная лохматая псина, выскочившая из будки и с хриплым лаем бросившаяся в сторону незваного гостя. Скользящая на блоке по проволоке цепь дошла до упора и натянулась, но псина продолжала рваться, демонстрируя решимость разорвать чужака на мелкие кусочки. Казак не обратил на нее особого внимания - чем-чем, а собачьим брехом его смутить было трудно - и, перемахнув декоративный заборчик, продолжил свой путь, направляясь по цементной дорожке к двери дома. За занавесками угадывалось какое-то движение, и, когда летчик был уже в паре метров от крыльца, дверь распахнулась и на пороге возник хозяин дома. В том, что это был именно хозяин, а не случайный человек и не прислуга, Казак не сомневался, оценив то, как он был одет. Лицо у хозяина было сытое и гладкое, под стать фигуре, а недовольный голос, каким он к нему обратился, - низким и хрипловатым. Выигрывая время, Казак нарочно пробубнил себе под нос что-то невнятное и подошел к двери почти вплотную. Хозяин повторил свой вопрос, и теперь Казак сумел разобрать несколько знакомых слов - ну, разумеется, хозяин хотел узнать, что от пего нужно. - Вы серб? - вместо ответа спросил летчик, стараясь говорить с тем же акцентом, с каким до сих пор с ним самим здесь разговаривали по-русски. Хозяин помедлил, затем с непонятным выражением лица кивнул. На какой-то миг Казак заколебался, но все же решил сказать правду, не надеясь на свои актерские способности. - Я русский. Доброволец. Помогите мне добраться до сербской армии, произнес он медленно и раздельно, полагая, что, даже если хозяин дома не знает русского, смысл слов он поймет. На лице человека в дверях поначалу отразилось недоверие, которое вдруг сменилось самой радушной улыбкой. Он произнес длинную фразу, а потом отступил на шаг и картинно повел рукой. Двух толкований этого жеста быть не могло, и Казак вошел в дом, остановившись на линолеуме в прихожей. Вокруг его ботинок сразу же начала образовываться лужа, и хозяин, увидев это, вновь заговорил, но уже гораздо громче, обращаясь куда-то в глубь дома. Послышались шаги, забранная матовым стеклом дверь раскрылась, и в прихожую вошла молодая девушка, темноволосая и темноглазая. Увидев Казака, она в нерешительности остановилась, но хозяин быстро что-то ей сказал, и она исчезла, появившись снова меньше чем через минуту с большим махровым халатом в руках. Улыбнувшись Казаку, она произнесла, выговаривая русские слова немного странно, но вполне понятно: - Оденьтесь в это, а мокрую одежду оставьте прямо тут. Я уберу. - Спасибо. И спасибо вашему... - Казак запнулся, не зная, как назвать хозяина дома. Отец, что ли? - Господин Коче Папович, я у него работаю, - поняла девушка его затруднение. - Он бизнесмен, это его дом. Михрових - поселок для простого деревенского отдыха. Казак вспомнил ухоженные газоны, асфальтовые дорожки и усмехнулся про себя - действительно, отдых здесь простой и деревенский. Господин Коче задал вопрос, и девушка перевела: - А вас как зовут? "Ну да, так я тебе и сказал!" - подумал Казак и, боясь показаться невежливым, поспешил ответить, искренне надеясь, что его поймут правильно: - Иванов Василь Иваныч - подойдет? Однако бизнесмен, видимо, не вполне уловил интонацию ответа и кивнул, сияя все той же радушной улыбкой. На протяжении следующего часа Казаку казалось, что все это ему снится и он будто усталый путник из русской народной сказки, который попал в лесную избушку, где его всячески привечают - и в баньке моют, и кормят досыта, и поят допьяна. Девушка, которую звали Еленой, провела его на второй этаж в ванную комнату, где под струями горячего душа он ощутил, как порядком продрогшее тело постепенно оттаивает и вместе с холодом из него уходит усталость этих двух дней. Спортивный костюм, в который его приодели, оказался не слишком подходящим для могучей фигуры Казака, но это все же было несравненно лучше, чем промокший комбинезон. После душа господин Папович самолично встретил его в столовой, где гость был накормлен таким сытным обедом, что чуть было не заснул прямо за столом, но хозяин попытался его расспросить о том, что произошло с русским героем до того, как он оказался в поселке, и Казаку пришлось выкручиваться, потому что врать гостеприимному господину ему не хотелось, а запрет на разглашение сведений о себе у летчиков был записан даже в контракте. Немного подумав, он просто сказал: - На самом деле важно не то, как я сюда попал, а как мне отсюда выбираться - похоже, с этой территории войска Сербской Босны ушли уже давно? - Да, ушли, - подтвердила Елена, которая тоже сидела рядом за столом больше в качестве переводчика - Казак обратил внимание, что, кроме одной чашки чая с маленьким кусочком бисквита, она так ничего себе и не взяла. Опережая хозяина, девушка поведала: - У господина Паповича есть хороший джип, его только сегодня пригнали из ремонта.... Но в этот момент хозяин дома резко ее прервал, что-то быстро проговорив недовольным голосом. Елена, пару раз попытавшись оправдаться, вскоре замолкла и дослушивала выговор, опустив голову. В речи бизнесмена несколько раз промелькнули слова "джип", "русский" и "почему". "Неужто ему жалко дать мне машину? Человек-то вроде и небедный! За него, толстопузого, между прочим, воюю..." Казак откашлялся и рискнул вмешаться: - Прошу прощения, но если дело в деньгах, то я заплачу! В подтверждение своих слов летчик вытащил кредитную карточку и передал ее хозяину. Тот взял ее, привычным движением повертел перед глазами, разглядывая голограмму, и снова заговорил, но уже заметно дружелюбнее: - Да-да, не спорю, мне действительно будет жалко машины, но дело совсем не в этом. Просто прямо сейчас вам отправляться в путь опасно. Здесь, слава Богу, зона ответственности британских войск ООН, и потому у нас нет ни босняков, ни американцев... А патрули миротворческих сил на дорогах сейчас очень бдительны. Вам, Василий Иванович, надо подождать часов хотя бы до четырех дня. У них будет смена караула - тогда они обычно не так внимательны, - и вы сможете отправиться на Злату Лебань, оттуда доберетесь в Сербию через нейтральную Албанию. А ехать на Зворник через босняков даже и думать нечего. Иностранца вам, может, и удастся обмануть, а вот югослава - никак, какой бы национальности он ни был. Казак вздохнул. Наверное, этот человек знает, что говорит, ведь здесь, между Сербской Босной и Трансбалканией, жизнь как на вулкане, в окружении целого легиона различных воинств. - А пока я бы предложил вам отдохнуть пару часов. Елена проведет вас в гостевую спальню, если, конечно, вы не хотите еще поесть. Может, вы слишком возбуждены и желаете снотворного?
* * *
От снотворного Казак отказался, и вскоре уже стоял посреди небольшой уютной комнатки с широкой кроватью. Скинув одежду, он с наслаждением повалился прямо поверх одеяла и закрыл глаза, казалось, всего лишь на секунду, но когда открыл их вновь, серенькое небо за окном стало заметно темнее, а на электрических часах, стоящих на столике, светилось время
16.22.
"Надо же, - изумился он, - проспать почти три часа!" Торопливо накинув спортивный костюм, Казак покинул спальню, прошел коридором, покрытым мягким ковром, и в следующей комнате нашел Коче Паповича, что-то говорившего в телефонную трубку приглушенным голосом. Увидев гостя, тот осекся, оборвал разговор и, повернувшись к нему лицом, произнес по-сербски фразу, из которой Казак понял, что все нормально и план их удастся провернуть в лучшем виде. Кивнув в знак того, что понял, летчик вернулся обратно в спальню и, прикрыв за собой дверь, уселся на кровать - больше сидеть в гостевой спальне было не на чем. Видимо, хозяин действительно сделал какие-то распоряжения, потому что спустя некоторое время раздался легкий стук в дверь и вошла Елена с подносом в руках. На подносе стояли кофейник, две маленькие чашки и три такие же маленькие бутылочки. Одета девушка была уже не в джинсы и свитер, как раньше, а в светлую юбку до колен, оттеняющую смуглые стройные ноги, и блузку с глубоким вырезом на груди. Когда она нагнулась, чтобы поставить поднос на столик, случайный (до какой-то степени) взгляд Казака скользнул сквозь этот вырез по чуть вытянутым округлым грудям, двигающимся под блузкой совершенно свободно. Девушка явно не жаловала кое-какие предметы женского туалета. Он вдруг вспомнил, как одна из знакомых девушек, еще там, в Морозовской, называла лифчик не иначе как орудием пытки, и подумал, что отсутствие оного тоже может быть орудием пытки, но уже для мужчины. И лицо Елены немного изменилось... Ну да, догадался Казак, она же подкрасилась! Ровно настолько, чтобы и без того привлекательное лицо стало казаться чуть ли не эталоном красоты. - Добрый вечер! Господин Папович предлагает вам, если вы, конечно, не против, попробовать к кофе ликеры из его коллекции. Отказываться не советую - вряд ли где вам еще предоставится такая возможность, тем более в России. Казак прочитал названия. "Врата мосту" - понятно, "Ройтарс жуту" - это что? Всадники страха? "Три-пол драгон"... Да какая, собственно, разница! - Спасибо, и господину Паповичу, и вам, Елена. А почему две чашки? - Потому что... - девушка очаровательно улыбнулась. - Потому что, насколько я знаю, у русских пить в одиночку считается признаком некультурного человека. Вы же не такой? Ловким движением она откупорила одну из бутылочек и сначала разлила в чашки тягучую темно-желтую жидкость, а потом уже добавила кофе и присела рядом. Напиток получился потрясающий - хотя Казак никогда не был гурманом и в общем-то за всю свою жизнь мало что пробовал, кроме водки и пива, но и он оценил изысканный вкус. - Вам нравится? - с легким придыханием спросила девушка, и молодой летчик погрузился в удивительно сладкую смесь ароматов кофе, ликера и ее духов. Сердце застучало быстрее, но заговорил он почти спокойно: - Да что мы все на "вы". Может, на брудершафт выпьем? - Хорошо! - с еле заметным вызовом произнесла она и сделала еще по одной порции кофе, уже с другим ликером. Они перевили руки, и Казак с нарастающим волнением ощутил ласковую мягкость ее груди, касающегося его локтя, а когда кофе был выпит одним глотком, юноша и девушка соединили губы, и это не был "брудершафт". Казак почувствовал, как Елена отвечает его нарастающей страсти, и вот уже обе чашки и пустая бутылка скатились с кровати на пол, а руки летчика сжимали в объятиях молодое женское тело, скользя сначала по одежде, а потом и под ней. Елена послушно изгибалась, ее пальцы мягко касались сначала его рук, потом плеч и груди, попутно расстегивая молнию, опускаясь все ниже и ниже, и Казак, вовсе не новичок в любовных делах, понял, что девушка в любви тоже достаточно опытна, смела и изобретательна. Обнаженная грудь Елены скользнула соском по его лицу, юбка упала на пол, накрыв собой свалившуюся посуду, и Казак, жадно припав к телу девушки, перестал думать о чем бы то ни было - ему вполне хватало ощущений.
* * *
- Ты сильный... - тихо произнесла Елена, опираясь на локоть одной руки, а другой осторожно теребя волосы на груди Казака. Когда совсем стемнело, на электрических часах автоматически зажглась неяркая синяя лампочка, и в ее свете лицо девушки казалось почти нереальным, призрачным. - Ты тоже, - нежно ответил он и потянулся губами к ее груди, но, чуть оторвавшись от простыни, в притворном бессилии повалился обратно. Оба тихонько засмеялись. - Ты самая лучшая женщина на свете, - прошептал Казак, но Елена шутливо щелкнула его по губам: - Так говорят все мужчины всем женщинам. Не может быть каждая самой лучшей. Казак промолчал, искренне надеясь, что в сгустившихся сумерках она не заметит, как он покраснел. Он и в самом деле впервые сказал эту фразу в шестнадцать лет и с тех пор говорил ее много раз. Однако девушка имела в виду другое. - Но каждая хочет это слышать. Так что пусть говорят, и ты тоже - скажи еще раз! - Ты самая лучшая женщина на свете, - покорно повторил Казак и в ответ услышал: - А ты самый лучший мужчина. И поверь, я не всем так говорю. - А что, "не всех" было много? - Не так уж и мало, - без смущения призналась Елена. - Я же не всегда была работницей у этого толстяка. Училась, жила в Белграде, а там парней хороших достаточно. - А этот толстяк? Ну, Коче Папович? Он тоже хороший парень? - Казак вдруг ощутил внезапную ревность. - Он - нет. Он мне... Не хорош, но не противен, и на том спасибо. Сама бы я на него внимания не обратила, но с работой сейчас туго, а он меня взял. Ломаться буду - уволит, возьмет другую. Да и не так уж часто он мной пользуется - у Паповича в Лебани и жена есть, и секретарша с ногами длинней моих раза в два. И, если честно, не такой уж он гигант, сам понимаешь в чем. - Слушай, а твой работодатель, он ничего тебе не сделает за то, что ты сейчас тут со мной? Ведь прошло уже часа два! -Так он сам сказал, чтобы... Ой! -и девушка детским жестом зажала рукой рот. Казак резко поднялся на локте, с силой оторвал ладонь Елены от ее лица и медленно проговорил: - Он сам сказал, чтобы - что? - Он сказал... - глаза Елены вдруг часто-часто заморгали. - Он сказал, что ты хочешь уйти... Что это опасно, а он убедить тебя не может... Что тебя надо как-то задержать. Что у меня это лучше получится... - и девушка вдруг всхлипнула. Казак не торопясь поднялся с кровати и, повернувшись к ней спиной, стал одеваться. - Ну что ж, у тебя получилось, - бросил он вполоборота. - Спасибо за хорошо выполненную работу. Я попрошу хозяина, чтобы выписал тебе премию за мой счет. Елена тоже встала на ноги, в слабом синем свете ночника все изгибы ее фигуры казались резче и выразительней, и невольно Казак снова залюбовался этой прекрасной женщиной. Если бы она сейчас всхлипнула или даже просто промолчала, он бы шагнул к ней, обнял, но девушка ответила ему резко, почти враждебно: - А если так - за подобные услуги у нас полагается не меньше пятисот динаров старыми. А учитывая, что я самая лучшая на свете, можешь и до тысячи накинуть. Дай мне мою одежду! Казак вновь отвернулся и не поворачивался до тех пор, пока за его спиной не хлопнула дверь. Под руку попалась последняя бутылочка с коллекционным ликером, и он чуть подумал, свернул засургученную пробку и отправил тягучее содержимое в рот. Даже в таком отвратном расположении духа, как сейчас, он все-таки отметил, что этот ликер ничуть не уступает двум первым. Даже без кофе. "Ладно, - попытался привести свои чувства в порядок Казак. - Будем считать это маленьким приключением. Ничего особенного, и девчонка здесь ни при чем. Пожалуй, даже извиниться стоит, если еще раз увижу ее без Паповича", - и летчик почувствовал, что в глубине души очень желает этой встречи. Но от раздумий его отвлек гул автомобильного двигателя, донесшийся с улицы. По задвинутым занавескам скользнули лучи фар подъехавшей машины. Судя по всему, она остановилась перед домом. Клацнул замок дверцы, послышались гортанные голоса, и Казак из любопытства тихонько отодвинул занавеску и выглянул на улицу. "Может, это за мной обещанный Паповичем транспорт?" Дождь продолжался, но уже не такой сильный, как днем, а мелкий, моросящий. В наступивших сумерках фонарь перед домом обозначился туманным радужным сиянием, и в скупом пятне излучаемого им света Казак увидел камуфляжной окраски джип "лендровер", в открытой двери которого сидел, свесив ноги на землю, водитель с автоматом. Еще пятеро человек в военной форме уверенным шагом направлялись к дому. "Похоже, это и вправду за мной! Только, боюсь, не с той стороны... Ну Коче, ну Ленка, ну суки!!! Жив буду - не забуду!" Однако тешить себя мыслями о грядущем отмщении времени уже не оставалось, и Казак переключил все внимание на гораздо более важную проблему поскорей скрыться из этого дома... Хотя бы из этой спальни, чтоб ей провалиться! Дверь сразу отпадает, значит - окно? Он дернул за шнур ночника. Раздался хруст - похоже, вилка выдернулась вместе с розеткой, - и неяркий уютный свет погас. Теперь комнату освещал лишь слабый свет с улицы. Не желая привлекать внимание водителя джипа звоном стекла. Казак потратил несколько секунд, чтобы разобраться в устройстве оконного шпингалета, внешне очень изящного, но совершенно идиотского по конструкции, и уже под приближающиеся шаги в коридоре распахнул окно. Вспрыгивая на подоконник, он слышал, как сзади могучий удар ноги высаживает дверь и почти одновременно раздался гортанный приказ "Стоят!", почти перекрываемый отчаянным женским криком "Не-ет!". Не оборачиваясь, летчик выпрыгнул на мокрую траву - вслед ему тут же прогрохотала очередь, но стрелок взял слишком высоко - пули выбили щепки с верхнего переплета оконной рамы. Казак поскользнулся, но сразу поднялся на ноги и бросился бежать туда, откуда пришел несколько часов назад, к лесу, бросаясь попеременно то в одну, то в другую сторону, чтобы сбить прицел стрелкам. Однако новых очередей не последовало, сзади был слышен лишь хриплый лай, и, мельком оглянувшись, беглец увидел в квадрате света, падающего из окна, объемистую фигуру Коче Паповича, едва удерживающего поводок. "Ах, сволочь!" - воскликнул про себя Казак и выхватил из-за высокого ботинка нагайку. Теперь ее увесистая рукоять легла в ладонь, и сплетенный сотню лет назад из сыромятных ремешков хвост с вклепанными свинцовыми дробинами в стальной оковке на конце упруго расправился. Коче наконец-то освободил своего пса, и тот радостно кинулся вперед. Одновременно с этим со стороны дома раздались две автоматные очереди. Били по ногам - несколько трассирующих пуль прочертили огненные линии у самых коленей Казака, и спасло его только то, что он за мгновение до этого в очередной раз бросился в сторону. Вот и ограда - да здравствует мода на невысокие ограждения! Казак с налета перемахнул метровый заборчик, каблуки его ботинок скользнули по раскисшей земле, и, падая, он съехал в придорожную канавку, по дну которой по случаю дождя весело бежал бурливый ручеек. Оттолкнувшись рукой от наклонного берега, Казак вновь поднялся на ноги и увидел будто замедленный кадр из фильма: неправдоподобно огромное мохнатое тело собаки медленно и плавно перелетает через заборчик, с оскаленной пасти стекает вязкая слюна, длинная шерсть на задранном хвосте победно развевается... Пес обрушился в ручеек, подняв фонтан грязных брызг, - и время вновь обрело свой обычный темп. Казак хлестнул собаку нагайкой по черепу, но размаха не хватило, и удар лишь слегка ее оглушил, заставив на мгновение замешкаться с броском. За это мгновение летчик успел выставить руки перед собой, и когда лохматое чудовище кинулось на него, он принял его на подставленную ручку нагайки и сумел удержать - клыки собаки впустую щелкнули в сантиметре от его горла. Не давая псу возможности повторить атаку, Казак всем телом навалился на него, подмяв под себя, но когти передних лап разодрали синтетическую ткань спортивного костюма и проделали глубокие царапины на груди беглеца. Извернувшись, пес вырвался из-под человека, но при этом поднял на ноги и своего врага, который оказался в лучшем положении, потому что ноги пса разъезжались по грязи и ему не сразу удалось изготовиться к новому броску. Небольшой передышки хватило Казаку, чтобы как следует размахнуться - и переплетение кожи, утяжеленное свинцом и сталью, ударило собаку в темя - туда же, куда били волков такими нагайками прадеды Казака, считавшие охоту с ружьем барской причудой. Мохнатый зверь зашатался, Казак ударил еще, и еще, и еще! Третий удар стал для собаки роковым - летчик почувствовал, что хватит, и опустил свое оружие, глядя, как пес оседает на дергающихся в судороге ногах. Но радости победитель почему-то не испытывал, ему жаль было этого зверя, честно исполнившего свой собачий долг. Вдруг вокруг стало светлее. Казак поднял глаза и обнаружил, что пятнистый "лендровер" подкатил сюда и водитель направил фару-искатель прямо ему в глаза. Отведя взгляд, летчик глянул вверх и увидел, что на заборчике уже сидят, свесив ноги, двое автоматчиков, а третий осторожно спускается на землю, стараясь не съехать вниз по следам ботинок Казака. - Стоят! Пошел! - скомандовал один из сидящих на ограде. - Так что, стоять или пошел? - зло спросил летчик, не двигаясь с места. В конце концов, если его собираются убить, пусть это сделают здесь. - Пошел на джип! - уточнил сидящий. - Пошел ты сам знаешь куда? - почти весело произнес Казак. - Или давай сюда, поговорим. Он искренне надеялся, что никому из боснийцев, или кто бы это ни был, не захочется лезть за ним вниз и вытаскивать его, сопротивляющегося, и дело все кончится короткой очередью. Все равно лучше, чем их плен. Казак был наслышан, что делают эти ребята с пленными. Возникла долгая пауза. Действительно, вытаскивать упрямого русского из грязи никому не хотелось, но и стрелять никто не спешил. Возбуждение, вызванное у Казака борьбой с собакой, начало спадать, и он вновь ощутил, что вода, заливающая его ботинки выше щиколоток, холодна, что противная морось продолжает сеяться с темно-серого неба, что из царапины на груди сочится кровь. Боснийцы перекинулись несколькими фразами, один из них выстрелил короткой очередью в стенку канавы, но Казак даже не пошевелился. Тогда пятнистые вояки вновь заговорили между собой, несколько раз повторив слова "живот", "доллар" и "подполковник". Наконец старший из них, с унтер-офицерскими нашивками на погонах, что-то резко приказал, и остальные трое с явной неохотой начали спускаться по скользким берегам ручейка. - Ну хоть что-то... - вслух произнес Казак и поудобнее пристроил нагайку в правой руке. Вид убитого этой нагайкой пса явно не придавал врагам уверенности в себе, и они приближались медленно и осторожно. - Ну что же вы, ребятки, стеснительные такие? - издевался летчик, повернувшись к ним лицом и демонстративно покачивая свинчаткой. - Или втроем боитесь одного не скрутить? Но пока Казак так себя подбадривал, сзади неслышно подошел водитель джипа и, прыгнув в ров, нанес ему прикладом удар по голове. Летчик пошатнулся, упал лицом в ручей, и пятнистым бойцам пришлось срочно его подхватить под мышки - не для того они лезли в эту грязь, чтобы дать захлебнуться этому парню. Он был им нужен живой. Зворник. Слишком много Ивановых Казак очнулся оттого, что откуда-то с черного беспросветного неба на него обрушился холодный водопад. Он замотал головой, попытался стереть руками воду с лица, но что-то мешало вытащить руки из-за спины. Новый водопад, и, несколько раз моргнув, он обрел способность видеть. Оказывается, вода лилась не с неба, а из новенького цинкового ведра, которое держал в руках молодой, но уже заросший щетиной солдат с закинутым за спину стволом вниз "Калашниковым". Рядом стояла бочка с водой, и солдат зачерпнул было новую порцию, но, услышав от подопечного что-то вроде "хватит", вылил воду обратно в бочку Казак повертел головой, пытаясь сообразить, где он находится. Скорее всего, решил он, это какой-то город, небольшой - судя по тому, что ни одного дома выше двух этажей видно не было. Город выглядел очень сильно пострадавшим от военных действий. Фары нескольких грузовых машин освещали улицу вдоль, и на улице этой целых домов не наблюдалось - каждый из них либо хранил следы пожара, либо был изуродован осколками, а одна из построек просто представляла теперь собой груду развалин. Выкрашенная в красный цвет бочка, из которой брали воду для Казака, стояла рядом с наиболее сохранившимся зданием, повреждения которого сводились только к выбитым стеклам. У входа в здание летчик увидел большой трехосный автобус с затемненными стеклами в паутине трещин и с несколькими здоровенными вмятинами на бортах. Общий вид машины наводил на мысль, что рядом с ней недавно разорвалась бомба. Тем не менее внутри автобуса мягко стучал дизель и из открытой двери тянулись провода к двум прожекторам, дополнительно освещавшим улицу - солдаты постоянно то туда, то сюда водили их лучами. Казак сидел со связанными за спиной руками на земле около "лендровера", а один из бойцов держал его на мушке автомата. Увидев, что пленный пришел в себя, сержант поднял его за шиворот на ноги и, почти ласково тыкая кулаком в шею, погнал вперед. Боец с автоматом шел немного сзади. Когда они завернули за стоявший у дома автобус, первое, что увидел Казак, была улыбка на узком скуластом лице высокого офицера. Его зубы блеснули в луче прожектора, и летчик понял, что уже видел эту улыбку. "У нас к нему особый счет... - всплыли в памяти слова Тамашаивича. -Да, вот и пригодился портрет, - подумал летчик. - Теперь уж зубастый порадуется, хотя что я? Застрелиться при попытке к бегству никогда не поздно. - И тут же промелькнуло злорадное: - А автобус-то как покорежили! Не иначе, наша работа. Надо было только на пару метров точнее". Тем временем доставивший летчика сержант отдал подполковнику честь, что-то ему сказал и обернулся к Казаку. - Русский? - спросил он. - Русский, - ответил летчик. - Иванов? - Ну, Иванов. - Василиванович? - босниец произнес имя и отчество бессмертного героя анекдотов как некую южнославянскую фамилию, но Казак понял и просто кивнул головой. Сержант повернулся к подполковнику и снова что-то ему объяснял, причем интонация его голоса выражала нечто вроде "ну, что я говорил?". Подполковник обернулся к стоящему рядом с ним маленькому отряду из трех солдат и лейтенанта, вооруженных автоматами или скорее автоматическими винтовками. Форма этих военных была совсем другого покроя и вида, даже расцветка камуфляжных пятен казалась выдержанной в иной палитре, к тому же форма была неестественно чистой. Конструкция оружия военных тоже свидетельствовала об их здесь чужеродности. Однако подполковник обратился вовсе не к ним, а к небрежно опершемуся на стенку автобуса худому горбоносому человеку в офицерской форме без знаков различия. Если бы Казак мог понимать их разговор, то услышал бы кое-что для него интересное.
* * *
- Ахмед, еще раз спросите, пожалуйста, этих господ, кого они мне сейчас привезли? Ахмед Ойих повторил вопрос на хорошем французском и перевел ответ: - Они продолжают оставаться при своем мнении, Абаджиевич-эфенди. Утверждают, что привезли нам именно Василия Иванова, он сам им так сказал и даже показал документы. - И потом, почуяв недоброе, вырвал документы у них из рук и кинул в реку. Словом, ничего нового. Пусть тогда скажут, кто вот этот человек? - и подполковник кивнул на еле стоявшего Казака. Несмотря на то что царапины от когтей пса были, в общем-то, не опасны, окровавленный костюм и бурые пятна на груди летчика производили такое впечатление, будто этому человеку осталось жить не больше десяти минут. Французы поняли вопрос без перевода, и лейтенант, бритый наголо широкоплечий малый с нахальным взглядом и развязной жестикуляцией, ответил: - Этот человек - бедный серб, которого ваши четники каким-то образом убедили выдать себя за того, кого им нужно. Делается элементарно объясняешь парню, что он все равно сдохнет, а коли не станет изображать из себя этого чертова Иванова, то порежут и всю его семью. Если вам, подполковник, подобные истории годятся, только скажите, и завтра мы вам десяток таких притащим. Пятеро из них и под дулом автомата будут называть себя Павко Вазником, а остальные - генералом де Голлем. Выслушав эту тираду, заговорил боснийский сержант. Заговорил он спокойно, но даже при искусственном электрическом освещении было заметно, как он побагровел. - Господин подполковник... Этот гяур оскорбляет "Меч справедливости"? Абаджиевич сержанту не ответил, но посмотрел тяжелым взглядом сначала на француза, потом на Казака. Уж кто-кто, а подполковник знал, что его парни из спецкоманды способны и не на такое, даже не ради награды, обещанной за поимку корреспондента, а просто чтобы отвести от себя гнев подполковника. Однако все они должны отдавать себе отчет, что если подлог вскроется... Сержант Маркоч служил под началом Абаджиевича достаточно долго, чтобы быть свидетелем нескольких расправ с такими охотниками за премиальными. Араб догадался, о чем подумал командир бригады, и вкрадчиво произнес: - По моему скромному разумению, одному Иванову можно устроить показательную казнь, а другим заняться в камере. Премию же за поимку разделим между лягушатниками и вашими ребятами. - Разделить? Это будет для наших оскорблением. - Страшно измотанный за последние двое суток, едва не угодивший под бомбу во время второго налета и получивший от командования жестокий нагоняй за потери, подполковник сорвался на крик: - Какого черта мне не верить своим героям?! Почему я должен думать, что они способны на подлог?! Зачем мне демонстрировать, будто я считаю этих игрушечных солдатиков из европейских войск честнее моих бойцов?!! - Абаджиевич выхватил свой автоматический кольт и заорал на французов: - А ну, вон из моей части! Три секунды! - и ткнул стволом почти в лицо лейтенанту. На свою беду лейтенант родился и вырос в Бельвиле, пролетарском районе Парижа, и привычки, приобретенные на тамошних улицах, прочно вошли в его плоть и кровь. С ходу, не раздумывая, лейтенант отбил руку с пистолетом в сторону и ударил подполковника прямо в челюсть, и лишь когда голова Абаджиевича мотнулась назад, до француза дошло, что он натворил и к чему это может привести. Лейтенант попытался направить на боснийцев автомат, но тут раздались выстрелы. Стреляли, казалось, все: сержант из "Меча справедливости", конвоир Казака и даже молодой солдат, недавно поливавший летчика водой. Тело лейтенанта отбросило назад - под лохмотьями камуфляжа оказался бронежилет, но какой жилет спасет от выстрела в упор патрона образца сорок третьего года? У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет "мини-узи", который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно - Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами. - Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов. - Но вы же учились в Париже? - хмыкнул подполковник. - Вот с тех времен и не люблю. - Что случилось? Что за стрельба? - раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный "Ингрем". - Действительно, в чем дело? - Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок. Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести: - Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы. - Но мне казалось, я слышал французскую речь?! - Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами. Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. "В конце концов, - размышлял он, - даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают".
* * *
Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец - совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. "А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! удивился Казак. - Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?" Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало "Василий Иванов" и "русский". Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте. Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней. Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон. Летчик замер - действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил: - Русский. Василий Иванов звать. - Иди ты! Анекдот хочешь? - донеслось вдруг до летчика из темноты. - Чего? - не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации. Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал: - Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: "Муж пришел". Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: "Погоди-погоди, а кто ж тогда я?" Казак промолчал, и незнакомец пояснил: - Вот и я сейчас подумал - а кто ж тогда я? - Ты что, тоже русский, Иванов? - Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто? - Да так, случайно попал, - ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека - не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился - пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать. - Тогда милости просим. Могу обрадовать - положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов. - Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита? Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек. - Какая-то защита есть, да что толку? Вышел - думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать - и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится. Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал: - Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят. - Да я, в общем, тоже. Что делать будем? - Ну, в принципе ты меня можешь задушить, - серьезно сказал Иванов. - Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки... Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно. Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью... Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то. - Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке. - Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил. - Там видно будет, - отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: - А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет "ягуаров". Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался. - Теперь, небось, душевно благодарен... Спасибо, конечно, на добром слове. Только, к сожалению, - вздохнул корреспондент, - мои репортажи даже у нас в России нужны только для политических игр, а уж на Западе - разве что нервы пощекотать. Им там вообще все равно - на зомби резиновых смотреть или на женщин, пополам разорванных "Градом". За это и платят. А вовсе не за достоверность, как ты сказал. Не за настоящую правду. Иванов замолчал. Несмотря на кромешную тьму, Казак не сомневался, что корреспондент тоже привязан, и наверняка так же неудобно. - Знаешь, - через минуту снова заговорил корреспондент, - когда я в армии служил, у нас в части ансамбль был, "Пластилин". Они там микрофоны к стойкам пластилином лепили. Году в восемьдесят седьмом. Там еще земляк мой из Череповца, Валерка Концевой играл... Так вот, у ребят была песня как раз на эту тему. Жалко, помню сейчас только пару куплетов: Вам нравится стрельба, а известно ли вам: До нее три часа на ИЛ-62? Но щелкает ручка - замена программ! Герой с кинокамерой, ты шел через смерть, Боялся ли ты, что мы будем смотреть Не твой репортаж, а эстрадный концерт?.. Василий вздохнул. - Тогда я не понимал, о чем это. А попал сюда - и вспомнилась эта песня. Как знали ребята... Казак натянул ремень, которым его руки были привязаны к трубе, подергал и ощутил, что труба вроде бы шатается. Было бы посветлее, разглядел бы, как там она наверху крепится... Однако просто стоять и ждать, когда за ним придут, Казаку не хотелось, и он принялся методично расшатывать железку, не загадывая, что он будет делать потом, когда труба поддастся. Для начала надо хотя бы частично освободиться.
* * *
Тем временем подполковник Абаджиевич со стаканом в руке в одиночестве сидел на втором этаже автобуса. Бар кое-как восстановили, но теперь на его полках красовались бутылки, натащенные адъютантом из немногих еще не полностью разграбленных радостными победителями магазинов города. Сливовый самогон, разивший сивухой, напоминал Абаджиевичу о днях молодости, когда такое пойло было самым доступным и популярным алкоголем в Сараевском пехотном, потому что его гнали повара прямо в столовой, в одном из паровых котлов. Мысли подполковника были заняты предстоящим днем - из штаба пришел приказ продвигаться дальше, несмотря на чувствительную убыль в технике, причиной которой были эти проклятые самолеты. "Попадись мне хоть один из тех летчиков, он бы составил достойную компанию обоим корреспондентам... То есть одному из них. Впрочем, наверное, сладкоречивый араб прав, второго Иванова тоже надо убрать, но все-таки - кто из них настоящий? Да и того, что привели пехотинцы, не мешало бы отправить туда же, на всякий случай. А с козлами, якобы его поймавшими, церемониться нечего - поставить в первую линию удара, и все дела". Абаджиевич отхлебнул пару глотков и, закусив ломтиком ананаса из банки, поставил стакан на столик. "Надо бы сходить вниз, - размышлял он, - узнать новости у американца - он уже второй час сидит за аварийным приемником, принимает разведданные с авианосца. Вот они, издержки прогрессивных технологий! Конечно, приятно сидеть за цветным экраном, моделируя свои действия, видеть вероятную реакцию противника, и раз за разом прокручивать операцию. Но стоит выйти из строя хотя бы части аппаратуры, как все эти компьютерные системы становятся бессильны. И теперь, чтобы иметь представление об оперативной обстановке, Милсон мучился, вручную корректируя частоту, чтобы файлы пришли хотя бы с небольшим количеством ошибок. И пусть сидит. Там, в море, американцы тоже, небось, потратили не меньше времени, чтобы раздобыть и оформить для нас эти сводки". Подполковник вспомнил советские передатчики и приемники, на которых в молодости учился работать. Вот это были аппараты! Каждый блок защищен металлическим кожухом, тумблеры размером с палец, колесо настройки у передатчика - двумя руками вертеть надо. Правда, размеры у них были соответственные и вес исчислялся центнерами, а то и тоннами. Зато вряд ли такому монстру смог бы нанести вред импульс электромагнитного снаряда. А американцы - тьфу, решили, что раз ядерное оружие Балканам не грозит, то и аппаратуру можно поставлять незащищенную. Так что Милсону придется попотеть за промашки державы. Помогать ему особо некому девчонки-операторши вышли из строя. Да, без девчонок будет скучновато - в этой дыре добровольцев на замену не дождешься, а тащить в постель девицу под дулом автомата... Абаджиевич хорошо помнил, как год назад вошел в палатку к начальнику штаба, не явившегося к утреннему совещанию, и увидел на походной койке майора с торчащим из уха шомполом. Деваху, которую бойцы комендантского взвода перед тем притащили по заказу начштаба, нашли уже позднее - она засела с украденным автоматом за скалой и в упор расстреляла четверых солдат, а под конец разнесла голову и себе. Подполковнику так и не довелось выяснить, действительно ли она была красива, как хвалился перед этой ночью майор.
* * *
Командир бригады поставил недопитый стакан на стойку, потом снова его взял, залпом допил оставшееся и неторопливо направился вниз. Американец все еще сидел с портативным компьютером у приемника, на экране с неуловимой частотой менялись цифры, однако что они означают, подполковник не знал, да и не хотел знать. О результатах ему доложат. Ночной воздух после прошедшего днем дождя был свеж и прохладен, и вместо того чтобы вернуться в машину и уснуть, Абаджиевич решил прогуляться до ближайшего прожектора и проверить, не спят ли солдаты. Солдаты не спали, и он подумал было прихватить какого-нибудь офицера, чтобы обойти с ним остальные посты, но в это время к ставшему уже привычным урчанию дизель-генератора прибавился далекий звук автомобильного мотора. Вот машина притормозила, видимо задержанная часовыми, но вскоре вновь тронулась с места, а у кого-то сзади, в группе спецназовцев, загнусавила рация. Прожектор повернулся в сторону приближающейся машины, и в его луче обозначились округлые формы "мерседеса" М-класса. Ослепленный водитель сбавил скорость, джип медленно подкатил почти к самому автобусу, и Абаджиевич увидел, что на обеих его подножках стоит по бойцу с оружием наготове. А за рулем... За рулем джипа сидела очаровательная брюнетка! Это так отвечало недавним его размышлениям, что подполковник обрадовался и насторожился одновременно. - Господин подполковник, имею честь доложить! - обратился к Абаджиевичу подошедший сержант Маркоч, который ездил за Ивановым. - Это тот серб, Коче Папович, прислал свою домашнюю девушку, ему что-то от вас надо, звонил часа три назад, не стали вам докладывать - вдруг не доедет. - Да? Это действительно его домашняя девушка? Или подстава? Маркоч сделал несколько шагов вперед и уставился на красотку, вышедшую из машины и нерешительно стоявшую у дверцы. Одета она была в те же юбку и блузку, только добавились легкие туфли на высоком каблуке. - Действительно. Зовут Елена. Я уже докладывал - она помешала нам застрелить русского, когда тот пытался бежать. - И зачем ты это сделала? - спросил подполковник, обращаясь уже непосредственно к девушке. Она смущенно улыбнулась. - Я... Я просто очень испугалась. При мне еще никогда никого не убивали. - Сержант, ее обыскали, машину проверили? - С поста передали, что да. Но если господин подполковник прикажет, я сам с удовольствием обыщу ее еще пару раз! - Много болтаешь! - оборвал сержанта подполковник. - И что же хочет наш рассудительный и верный друг господин Папович? Абаджиевич с неудовольствием обернулся - ну конечно, как же без него! Задавший вопрос Ахмед Ойих словно возник из пустоты и теперь пристально смотрел на девушку. Это не был обычный мужской раздевающий взгляд, а скорее бесстрастный анализ рентгеновской установки. - Господин Папович, - заговорила наконец Елена, - желал бы получить документ, подтверждающий его бескорыстную помощь войскам Республики Босния и Герцеговина, и еще одну бумагу - письменный приказ командира бригады "Утро священной войны" не причинять ущерба имуществу фирмы "Папович и компания". Передразнивая подчеркнуто официальный тон девушки, Абаджиевич ответил: - А господину Паповичу не кажется, что он слишком многого хочет за свою "бескорыстную" помощь? - Наверное, кажется, - согласилась Елена и многозначительно добавила: Поэтому он и послал меня. В надежде, что смогу вас убедить пойти ему навстречу. - Она слегка изогнула талию и, закончив говорить, не сомкнула губы, а оставила их чуть приоткрытыми, искоса поглядывая на подполковника, - Абаджиевич-эфенди, - вполголоса заметил араб, - когда женщина встает в позу, более подходящую для низкопробного рекламного плаката, нежели для серьезной беседы, я бы этой женщине не доверял. И вам, уважаемый, настоятельно не советую. - Хоть тут не надо советов! - так же тихо огрызнулся подполковник. - Дело ясное: этот червяк хочет получить за свое предательство максимум благ и прислал мне в подарок шлюху на машине. Машина, наверное, тоже для меня. Последние слова были произнесены погромче, и девушка, не меняя позы, кивнула: - О да, если вам нравится этот автомобиль, он вполне может остаться здесь. - Ну вот, видите! - воскликнул Абаджиевич. - Так что успокойтесь и не завидуйте. После и вам перепадет. - Благодарю вас, уважаемый. Я высоко ценю ваш порыв, но не чувствую нужды им воспользоваться и сейчас, пожалуй, откланяюсь. Только потом пеняйте на себя! Ахмед резко повернулся на каблуках и ушел в сторону здания - араб всегда старался при случае устроиться на ночлег не в автобусе, а где-нибудь под надежной крышей. "Вот уж не опечалюсь, - подумал Абаджиевич, глядя ему вслед. - Теперь бы еще американца спровадить, чтобы не сопел под руку..." - Ну что же, - обратился он к девушке, - надежды вашего шефа не лишены оснований. Думаю, нам стоит обсудить этот вопрос поподробнее. Прошу вас! Девушка церемонно кивнула и, галантно пропущенная вперед подполковником, прошла к машине. Абаджиевич на секунду задержался и коротко бросил охране: - Кто влезет без команды - убью!
* * *
В автобусе царил полумрак - подполковник специально не стал зажигать полное освещение, а ограничился двумя маленькими лампочками. На вопрос подполковника, долго ли ему еще ждать, Милсон кивнул на экранчик, где длинная черная полоска означала уже принятую часть файла, а коротенькая серая - ту, что еще осталось принять, и сказал, что еще минут десять. Оглянувшись на девушку, которая с интересом разглядывала обстановку штабной машины, американец понимающе ухмыльнулся и добавил, что постарается не мешать деловой встрече. Абаджиевич провел девушку наверх и предложил для начала выпить, на что Елена согласилась, и подполковник выбрал литровую бутылку скороспелого шампанского. Легко звякнули широкие бокалы, и Абаджиевич одним длинным глотком выпил свой до дна. - Хочешь еще? - спросил подполковник, девушка кивнула, и после второго бокала сама налила по третьему. Глаза ее блестели даже в тусклом свете ночников, а движения стали развязными. "Напиться хочет, дурочка. Боится, что я с ней плохо обойдусь... - умилялся про себя Абаджиевич, чувствуя, что и сам становится непривычно чувствительным и даже сентиментальным. Рука его уже лежала на плече девушки, а вторая держала ее ладонь... - Ладно, раз в год можно себе позволить такую роскошь - не торопясь и со вкусом!" Он вдруг заметил, что девушка что-то говорит: - ...А когда ваш четник начал стрелять, я так испугалась! У них у всех такие страшные автоматы, каждый, наверное, человек по сто убил! А вы, подполковник, такой милый, такой ласковый, но лицо у вас жестокое. Вы ведь тоже стреляли во многих людей? Это было приятно? - Да, стрелял, - Абаджиевич чувствовал, что Елена им восхищается, и продолжил: - Даже сегодня мне пришлось убить троих за оскорбление моих солдат! Я их убил из вот этой штуки! - он вытащил из кобуры кольт и продемонстрировал его девушке. - Ой, какой большой! И страшный! И тяжелый, наверное... Я бы его не удержала... Или удержу?! - Ну попробуй! - и подполковник небрежным жестом вручил девушке пистолет. Ее тонкая рука действительно не удержала почти килограммовое оружие, и Елена, лишь освободив вторую из ладони подполковника, наконец-то сумела приподнять кольт. Абаджиевич засмеялся, но в эту секунду девушка вскочила на ноги и метнулась к стене. Только что дрожавшая под тяжестью пистолета рука теперь держала оружие ровно и уверенно, а вторая, передернув затвор, оперлась о стенку. - А теперь тихо... - голос ее звучал на удивление твердо, а глаза вновь сверкнули, но уже вовсе не от радостного возбуждения. - Чего? - подполковник в первый момент не понял, в чем дело, а потом до него наконец дошло: он же сам отдал свое оружие в руки сербской суке, и теперь она держит его, подполковника Абаджиевича, на прицеле! Но почему? Ведь сержант ее опознал, и бизнесмен звонил... Или сержант тоже предатель? Нет, не может быть! Уже кто-кто, а Маркоч повязан с ним кровью! Елена прервала его размышления: - Сейчас ты медленно пойдешь вниз, отберешь оружие у радиста, и дальше он делает то, что я скажу. И не вздумай дернуться! - Хм, красавица, ты, наверное, сошла с ума, - проговорил подполковник, стараясь подавить нарастающий в груди гнев, в котором, как сам он прекрасно знал, был способен на самые безрассудные поступки. - Тебя убьют, как только ты выстрелишь, и не просто убьют. Положи пистолет, и я обещаю, все будет хорошо. - Мне не так уж и нужно в тебя стрелять. Мне нужно, чтобы ты сделал то, что я скажу Вот если дернешься, тогда все. - Думаешь, что, если я останусь жив, твоему господину Паповичу поздоровится? - Плевать мне на господина Паповича! Руки за голову, и вперед! Абаджиевич заложил руки за голову, повернулся к лестнице и медленно пошел. Он рассчитывал, что или девушка споткнется, или он как-то сумеет ее толкнуть, чтобы первый выстрел ушел в сторону, а больше одного она и не сделает. Да и Милсон там внизу тоже не будет просто так сидеть! Но расчет на случай не оправдался, а американец, поглощенный работой, не обратил внимания на выходящую парочку, и лишь спустя несколько секунд поднял голову, услыхав тихий, сдавленный голос подполковника: - Мистер Милсон, я на мушке. Медленно встаньте и выньте оружие, если оно у вас есть. Американец коротким взглядом оценил обстановку. Под его правой рукой очень удобно лежал тяжелый блок питания с неисправного приемника. Одно движение - и этот увесистый кирпич ударит по руке террористки, а пуля с гарантией пройдет мимо. Но тут он разглядел, что за пистолет держит девушка, и его осенило: вот она, лучшая расплата! Нет, он, Сидней Милсон, не пошевелит и пальцем ради спасения этого туземца, и сознание того, что он мог ему помочь, но не стал, только добавит удовольствия от созерцания поверженного Абаджиевича, сложившего руки за головой. Пусть он испытает такое же унижение, а потом - кто их, сербов, знает, - может, эта сумасшедшая его и прикончит. Милсон медленно поднялся и развел руки, демонстрируя, что безоружен. - По-сербски понимаешь? - сурово спросила его девушка и, увидев в его глазах недоумение, продолжила на ломаном английском: - Сейчас ты делаешь волну миротворческого батальона в Злату Лебань. Там англичане. Делай! Милсон вздохнул, с сожалением глянув на экран - непринятыми оставались какие-то два процента файла, - и сел перестраивать передатчик и приемник. Прошло минут десять, пару раз Абаджиевич пытался продолжить увещевания, но Елена их обрывала. Наконец Милсону ответили, и тот сообщил, что передача ведется из Зворника, из штаба бригады "Утро священной войны". На вопрос, что нужно, он попросил подождать и вопросительно глянул на девушку. - Говори: у нас в бригаде... - начала Елена, и Милсон покорно повторял за ней, - сейчас находится... российский подданный, корреспондент... которого мы хотим передать... международным силам... согласно соглашению в Берне. Это должно быть сделано немедленно... Сообщите срок. На том конце радиолинии замолчали, но вскоре английский радист ответил, что сообщение ушло по команде. Хваленая английская педантичность не подвела - уже через несколько минут Милсон переводил Елене, что в Зворник вылетает вертолет, назвал англичанам ориентиры и заверил, что стрелять по вертолету не будут. Заканчивая связь, принимающий предупредил, что в случае враждебных действий будет открыт огонь. "Черт, дьявол, шайтан! - клял все на свете Абаджиевич. - Почему не французы, почему не американцы! Только англичане могут среди ночи рвануть неизвестно куда только ради того, чтобы соблюсти какой-то там пункт дурацкого соглашения!" Тем временем девушка продолжала отдавать распоряжения: - Радист, встань рядом с подполковником. Дай ему маленькую рацию. Теперь ты. Скажешь про вертолет. Чтобы встретили спокойно! Молодец... Руки давай обратно за голову. Стоим молча, ждем. Несмотря на то что по прямой от Зворника до Лебани не более ста пятидесяти километров, ждать вертолета пришлось больше трех часов. За это время Елена сжалилась и разрешила своим пленникам сесть, но все их попытки заговорить пресекала решительно и сразу, и оба они понимали, что нервы девушки на пределе и она в любую секунду может сорваться. Эти часы показались всем троим вечностью, и когда где-то в вышине раздалось нарастающее мелодичное урчание, подполковник почувствовал даже какое-то облегчение. - Так, радист, ложись на пол, так, чтобы я тебя видела. Подполковник, открой дверь и встань в дверях, я буду сзади. Прикажи привести сюда Иванова! Грохот вертолетного двигателя между тем нарастал и, достигнув совершенно нестерпимого уровня, стих, оставив лишь короткие резкие посвисты вращающихся вхолостую лопастей - две небольшие транспортные машины "Бристоль-101" сели прямо на улицу, и от одной из них к автобусу направились трое военных в незнакомой участникам инцидента форме. Абаджиевич, подчинившийся девушке, уже стоял в дверях автобуса и ждал, когда его приказ будет выполнен. Подошедшие с недоверием спросили: - Где этот корреспондент? - Вот он, ведут... - с отвращением бросил подполковник, глядя на то, как из подъезда здания даже не вели, а выволакивали под руки того из Ивановых, которого привезли французы, и услышал сзади взбешенный голос девушки: - Ты что, издеваешься? Я сказала, Иванова давай! "Мог бы догадаться!" выругал себя подполковник и распорядился: - Второго давайте, а этого назад! Но корреспондент, увидевший форму миротворцев, решил, что терять ему нечего, и хриплым голосом крикнул: - Я российский подданный, корреспондент российского телевидения, я требую защиты! Англичанин не понял: - А кто тогда будет "второй"? Иванов не растерялся и быстро отчеканил ответ: - Мой оператор. Но у нас отобрали документы. Британец достал записную книжку и что-то в ней пометил, потом произнес: - Так, все правильно. Есть корреспондент, есть оператор... По нашим данным, еще переводчик должен быть. - Да, есть переводчик! - крикнула девушка и тихо приказала: Подполковник, топай вперед! - и сама вышла следом за ним, не скрывая, что держит его на прицеле. - О, здесь что-то не так! - заметил один из прилетевших. - Все так, - заверила Елена. - Думаете, иначе они бы нас отпустили? Третий миротворец, державший наготове автоматическую винтовку, вдруг крикнул: - Freeze!12 - и навел оружие на сержанта Маркоча, который, скрывшись в тени автобуса, уже готовился метким выстрелом выбить пистолет из рук Елены. - Кто будет стрелить, тот будет плохо! Абаджиевич крикнул: - Маркоч! Брось! Тем временем из дома вывели Казака. Когда его отцепляли от трубы - там, в комнате, - он подумал, что его ведут на расправу, как и корреспондента, которого забрали за минуту до этого. И потому решил, как только они выйдут из дома, ударить конвоира и попытаться бежать. Но резкий свет прожекторов и вертолетных фар ослепил Казака, а когда зрение восстановилось, он увидел Елену, державшую на мушке зубастого подполковника, и летчик решил с побегом повременить. - Все! - радостно сказал англичанин с записной книжкой и поставил на ее листке очередную отметку. Чувствовалось, что, несмотря на внешнее спокойствие, ему не очень приятно было находиться среди боснийских военных, да еще рядом с их командиром, которого держит на мушке красивая фанатичка. - На погрузку! - скомандовал он и двинулся к вертолету. За ним, стараясь не отстать, шел Казак, поддерживавший Иванова, завершала процессию, идя вполоборота, Елена - она все еще не спускала с подполковника пистолета. Подполковник поднял глаза и увидел, как в раскрытой двери быстро мелькнула женская рука и вслед за этим что-то грохнулось на асфальт. Это был его любимый кольт. Злата Лебань. У каждого своя дорога - Вот уж не думал я, когда с документами химичил, чем все обернется! произнес Василий Иванов, осторожно опускаясь на застеленную нарядным покрывалом кровать в четырехместном номере гостиницы "ЗлатаЛебань". Несмотря на то что в расположении миротворцев корреспонденту оказали медицинскую помощь, передвигаться ему стоило большого труда, и даже когда он лежал, избитое тело продолжало болеть. Природная английская любовь к порядку и уважение к бюрократическим процедурам сыграли немалую роль в том, что вся троица из Зворника уже к середине следующего дня оказалась на свободе. Никто даже не заподозрил, что и оператор, и переводчик существуют лишь в отчетных бумагах и ведомостях на зарплату, вполне официально подписанных в сербском представительстве РТР двумя начальниками. Среди британских офицеров мысль о том, что начальство могло на какие-то вещи просто смотреть сквозь пальцы, даже не возникала. Поэтому и с Казаком, и с Еленой обращались как с журналистами, плененными в нарушение Бернской договоренности и все-таки сумевшими вызвать помощь. Пока был послан запрос и получено подтверждение, их накормили, Василия передали врачам, а Казаку предложили помыться в передвижной солдатской бане и даже выдали новый спортивный костюм взамен изодранного и окровавленного "адидаса". С девушкой обращались попроще - все же местная жительница, но в общем доброжелательно. Когда вертолет опустился на землю, она расплакалась и была близка к истерике, так что первым делом медики занялись ею, скормив чуть ли не пригоршню успокоительных таблеток. Но закончилось все благополучно: из Пуковаца, новой временной столицы Трансбалкании, кружными путями пришел факс, где перечислялись четыре сотрудника передвижной съемочной группы, подтверждалось (еще бы!) соответствие фотографий троих из них и выражалась надежда, что водитель тоже в скором времени будет разыскан и, если он в плену, освобожден. Елена сумела организовать номер в гостинице, заплатив за него из своего кармана - карточка Казака осталась в доме Паповича, а карманы Василия французы очистили еще до того, как сдали его Абаджиевичу. И теперь, устроившись в сравнительной безопасности, недавние пленники наконец-то могли поговорить свободно. - Елена, объясни все же, как такое получилось? - задал наконец Казак давно мучивший его вопрос. Девушка, которая еще не отошла после транквилизаторов, говорила медленно, сонно, с трудом подбирая русские слова, и тон ее голоса совершенно не вязался с тем, что она рассказывала. - Ну.. получилось. Я не знала, что Коче тебя решил проторговать. Думала, просто не хочет, чтобы ты ушел раньше времени. А когда их войники приехали и тебя забрали... Я злая стала, я и так-то злилась после разговора с тобой, а тут совсем с ума сошла. Коче по голове ударила, связала, ножом подколола, он сначала не хотел, а потом позвонил-таки Абаджиевичу. Я его джип забрала и приехала. Только не думала, что ты окажешься не один... Елена сладко зевнула, опустила голову на подушку и проговорила что-то по-сербски, уже засыпая. Василий глянул на нее сочувственно. - Эко сморило девчонку. Не мудрено - целая ночь в таком напряжении! Я б сейчас тоже заснул... Боюсь, не получится. Этот доктор сказал, что ничего серьезного мне отбить не успели, и на том спасибо. Ладно, слышь, тезка... - Да? - Не мое, конечно, дело, но ведь ты не собираешься тут долго торчать? - Это уж точно. - Так вот, за мной должна прийти машина, я бы подбросил тебя хоть до Пуковаца, если, конечно, тебе надо в Трансбалканию. - Спасибо, Василий. На самом деле мне нужно добраться до какой-нибудь сербской части, а там уже моя забота. Только у меня к тебе просьба девушку эту тут не бросай. Боюсь, у того зубастого подполковника руки длинные, может и здесь ее достать, а уж если ей придется в свои края возвращаться... - О чем разговор! Тебе-то самому не жалко ее покидать? - Трудно сказать, - честно признался Казак. - Она за меня жизнью рисковала, а перед тем в кровать затащила по приказу хозяина - сама потом проговорилась. Мне как-то не нравится, когда по приказу. Хотя девчонка хороша, не спорю. Не знаю я, Василий. Но все равно, с собой ее тащить нельзя. Я же не просто вояка-волонтер, тут все серьезней. Да, может, и не нужен я ей вовсе? Конечно, вся эта история... Рассказать кому - не поверят... Казак замолчал и откинулся на покрывало, решив чуть-чуть полежать, а уж потом расправить постель по-нормальному, но через несколько секунд уже спал как убитый. Однако машину за "съемочной группой" так и не прислали. Вечером того же дня немного оклемавшийся Василий без всякой задней мысли попробовал сходить к англичанам и еще раз связаться со своим начальством, но получил вежливый от ворот поворот. Понимать это следовало так: "Мы, миротворцы, свои обязанности выполнили, а что касается дальнейшей благотворительности, так это уже, извините, не к нам". Зато персонал почты, куда он зашел уже перед самым закрытием, оказался гораздо радушнее, и немолодая дама за коммутатором устроила Василию звонок за счет абонента, специально для этого задержавшись и забрав ключи у уходящего начальника. Покинув почту, Василий был уже не так доволен жизнью: ехать в район, хотя и спокойный, но все же близкий к местам активных боевых действий, охотников не нашлось, и вместо транспорта ему были посланы экспресс-переводом официально положенная сумма командировочных и предложение добираться своим ходом через Албанию и Македонию. - Уж послали так послали! - ворчал себе под нос корреспондент, сидя за столиком в номере и пересчитывая толстую стопку пятидинаровых бумажек. Казак все еще спал, а недавно проснувшаяся Елена сушила гостиничным феном волосы. - Еленка, ты ведь местная, скажи - отсюда с этими деньгами можно до столицы добраться? - До столицы нет. А просто подальше отсюда - вполне. Дай я позвоню! Она взяла трубку и долго говорила сначала с дежурным, потом еще с кем-то в городе, причем разговор шел так быстро, что даже вполне сносно говоривший по-сербски Иванов мало что понял. Впрочем, положив трубку, девушка тут же растолковала: - Как ни странно, здесь до сих пор ходят поезда! Если мы поторопимся, то успеем на сегодняшний ночной... Надо его разбудить! - она кивнула на Казака, а потом, понизив голос, спросила: - Скажите, Василий, вам-то он хоть сказал, как его по-настоящему зовут? - Нет, не сказал. Мне кажется, он не просто доброволец, а имеет отношение к каким-то секретным операциям, и вряд ли стоит об этом говорить. А теперь давай ему устроим побудку! - и корреспондент без всякого стеснения выдернул подушку из-под головы Казака, суматошно крича: - Хватай мешки, вокзал отходит! Кто не успел, тот опоздал! - и вместе с Еленой не удержался от смеха, глядя на совершенно обалдевшего Казака.
* * *