Когда они вышли из комнаты, взбешенный Деклан посмотрел на мать и прокричал:
— Я требую, чтобы эта проклятая, назойливая баба убралась с моей земли, или я за себя не отвечаю!
— Эта, как ты выражаешься, проклятая баба, единственная, кто заставила тебя обратить внимание на свою дочь.
— Никто ее об этом не просил.
— Знаю, но она первая осмелилась бросить тебе вызов, видя, как ты несправедлив по отношению к малышке.
Он взглянул на нее.
— Все эти годы мы молча наблюдали за тем, как ты замыкался в себе и едва смотрел на ребенка. Ты считаешь нормальным, что Мод гораздо дольше живет у меня, чем здесь с тобой, хотя ты ее отец? Ты никогда не задумывался над тем, почему она тебя боится? Ты хоть раз сказал ей, что любишь ее? Какая она красивая? Или хотя бы просто выполнил какое-нибудь ее желание?
— Мама, не думаю, что…
Но Фиона твердо решила раскрыть сыну глаза, даже сознавая, что это еще больше его разозлит, и поэтому стояла на своем:
— К несчастью, Элизабет умерла. Я вижу, что тебе все еще больно, но ты когда-нибудь задумывался, какой была бы сейчас жизнь Мод, если бы ее мать все еще была жива? Считаешь, Элизабет бы понравилось, если бы она увидела, что ты творишь с ребенком?
Герцог молчал.
— Деклан, ты еще молод, тебе всего тридцать один год, и ты должен постараться обрести новое счастье.
— Ради чего? — ответил он. — Чтобы опять, когда все начнет налаживаться, проклятье Кармайклов все уничтожило. Нет, мама, нет. Я больше не хочу винить себя за смерть еще какой-либо женщины.
— Но, Деклан, у меня на примете…
— Если ты имеешь в виду Роуз О’Каллахан, забудь. Эта капризная зануда скорее станет головной болью, чем новым счастьем.
— Но, посмотри, если она тебе даже не нравится, может, тогда проклятье не подействует?
— Ради всего святого, мама, что вы пытаетесь мне сказать?
И тогда, решительно сев на стул рядом с камином, Фиона слегка улыбнулась сыну и тихо проговорила:
— Сынок, ты прав. Роуз невыносима. Но давай будем оптимистами, она может родить тебе наследника и…
— И довольно, мама. Я не желаю продолжать этот разговор.
Произнеся это, герцог Вемисс вышел из гостиной, оставив свою мать в горьких раздумьях о том, какое одинокое и несчастное будущее ожидает ее сына.
ГЛАВА 20
Этот день Монце провела с девочкой. Благодаря ей на лицо Мод снова вернулась улыбка, затем она научила малышку играть в крестики-нолики, рисовать мелом на полу и прыгать в «классики», а когда пришла ночь, и настала пора отправляться в постель, пообещала, что Фиц не будет спать на улице, а останется с ней. Когда Мод ушла, и Монце осталась со щенком одна, тот от избытка переживаний мгновенно заснул у нее на руках. Девушка ласково посмотрела на него и поцеловала в маленький лобик. Только она собралась зайти на кухню, как услыхав голос герцога, разговаривающего с Агнес, в страхе убежала. У нее не было ни малейшего сомнения, что тот пришел туда только чтобы к чему-нибудь придраться, а ей этого совсем не хотелось. Поэтому она направилась к конюшне; немного тишины и покоя в окружении животных ей бы совсем не помешали.
Понаблюдав какое-то время за маленькими осликами и их очаровательными мордочками, Монце наконец села. И тут до нее донесся голос Хуаны.
— Что ты здесь делаешь одна?
— Осликотерапия.
— Какая хорошая идея! Запатентуй ее, когда вернемся в двадцать первый век, — рассмеялась девушка, поглядев на животных.
Подруги еще немного весело поболтали, и тут Хуана прошептала:
— У меня проблема.
— Какая?
Тяжело вздохнув, смуглянка посмотрела на нее и ответила:
— У меня начались месячные. Как это не вовремя!
— А что тут такого?
— Потому что я попросила у Эдель, что-нибудь в качестве прокладки и…
Увидев выражение лица подруги, Монце улыбнулась и прошептала:
— Боже! Но женщины в этом веке должны были чем-то пользоваться.
— Ну да! Чем-то. Эдель мне дала целую простыню и…
Умирая от смеха, Монце подтрунивала над подругой:
— Неужели у них нет ни ультратонких прокладок с крылышками, ни тампонов.
Расхохотавшись, Хуана толкнула ее локтем и прошептала:
— Нет, подруга, нет. Мне выдали какую-то свернутую простыню, и теперь я хожу в раскоряку, как ковбой с Дикого Запада.
Тут Монце прыснула от смеха, а Хуана тем временем продолжала:
— Зачем они их делают такими огромными. Это же ужас, как неудобно!
Они еще поболтали, смеясь, вспоминая всякие неловкие и неожиданные ситуации, в которые здесь попадали, пока Хуана, посмотрев на подругу, не спросила:
— Ну что, твое раздражение на шее прошло?
— Да, немного. Но, клянусь, что я не переношу этого мужчину, он выводит меня из себя. Я его не перевариваю. Пусть мне больше не придется с ним пересекаться, а то иначе, боюсь, я его убью! Жду не дождусь, когда мы отсюда уберемся, и он не будет маячить у меня перед глазами!
— Ай, девочка моя, какая же ты упертая.
— Упертая?
— Да… Когда тебе что-нибудь втемяшится в голову, потом это нипочем не выбить.