До первого утреннего совета оставалось два часа, но радист, скучая, нащупал в эфире товарища на СРТМ и расспрашивал. его об обстановке. Аникин схватил микрофон и попросил немедленно капитана. «У нас заштормило, Василий Кондратьевич, — сообщил капитан, в приемнике было слышно, как он шумно зевает. — Не так чтобы очень, а есть. Старпом час назад отдал трал, были показания, но сейчас я трал раньше времени выбору, обстановочка посерьезнела». Он два раза с воодушевлением прокричал: «Обстановочка посерьезнела!», словно в этом было что-то хорошее, и отключился.
— Ищи другие суда, все суда ищи, и сообщай, кого нащупаешь, — сказал Аникин радисту и, покачиваясь на вращающемся кресле, закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он уснул.
Так было лучше — мысленно, а не на карте — разглядывать обстановку. Быстрые СРТМ вырвались вперед, за ними стремятся веером более грузные РТМ, в хвосте, раскидистой группкой, бегут малыши СРТ. Передовые суда уже столкнулись с ураганом, задние пребывают в спокойствии. Возвращать флот назад сейчас не только нерационально, но и опасно: ураган догонит, все равно придется поворачивать на ветер. Вперед, только вперед, пробиваться грудью сквозь бушующую стену, другого выхода не остается.
Аникин видел крутящиеся кольца изобар, сгущение линий передвигалось навстречу флоту, а флот бежал навстречу сгущению линий, в те самые «высокоградиентные поля»… В мозгу Аникина вспыхивали, как цифры в окошке счетчика, меняющиеся координаты судов — еще одно заштормовало, нет, три, даже четыре, все СРТМ, так будет вернее. А вот и РТМ вплывают в неспокойную область, одни малыши еще не заштормовали, но тоже готовятся: задраиваются, занайтовываются, освобождаются от ненужного груза…
В рубку вошел Токарев.
— До совета вагон времени, а ты как на часах, — сказал капитан. — Что нового у твоих?
— Один за другим начинают штормовать.
— Перештормуют. Подходит «Урал» — не хочешь поглядеть?
— Чего я не видел на «Урале»? — хмуро сказал Аникин.
— Вызову всех свободных от вахт, — сообщил капитан. — Надо перегружаться до шторма. У меня все подготовлено для скоростной обработки, не знаю, как на «Урале».
Аникин не ответил. На «Урале» наверняка было хуже, чем на «Северной Славе». Токарев в прошлом работал в морском перегоне и сам напросился на производственную базу, другие капитаны побаивались этих плавучих заводов. Токарев принял первую базу, стал капитан-директором из просто капитана и быстро доказал, что вторая половинка звания — директор — вовсе не формальность. Если другие капитаны единственной стоящей темой разговора считали течения и ветры, расстояния и глубины, знаменитые порты и прославленные суда, то Токарев с увлечением толковал о нормо-часах и сменных нарядах, выполнениях и перевыполнениях, первых сортах и утиле. Аникин сам слышал, как один матрос, проплававший с Токаревым несколько рейсов, так охарактеризовал своего капитана: «Жесткий, семь потов из тебя выжмет, но вернешься домой с хорошими деньгами, это точно».
Промысловых советов в море много — советы капитанов отдельных флотилий, советы флагманов, радиопереговоры баз. Аникину, по штату, нужно было председательствовать на совете баз и присутствовать у флагманов. Он редко выходил за штатные прерогативы, совать свой радионос, как это иронически называлось, в действия отдельных капитанов не стремился, для того и существовали флагманы, чтоб капитаны не дурили. Однако сегодня он «бежал с совета на совет», переключая частоты, настраиваясь и перестраиваясь. И хоть на таком отдалении слышимость была плохая, он первый заметил, что СРТ-1774 не вышел на радиосвязь.
К утру бушевало на всей банке Джорджес. Один за другим траулеры, прибегавшие на рыбные отмели, попадали в бурю. Пока еще не было ничего катастрофического, циклон здесь лишь начинался — больше десяти баллов никто не отмечал. Но один из «малышей» не «проклюнулся» в эфире.
Это не раз бывало, что судно, увлеченное уловом, или отвлеченное мелкими неполадками, забывало о радиоперекличке, никого это особенно не тревожило. При опасности капитаны орали на всех частотах, своих и чужих, чтоб привлечь внимание. Молчание само по себе не было сигналом тревоги, скорее свидетельством халатности. Но Аникин распорядился радиограммой флагману малышей срочно найти пропавшее судно, а коли в эфире оно не отзовется, искать визуально — «поглядеть на его мачты», продиктовал он.
К полудню слышимость оборвалась, даже отставшие суда теряли голос. Аникин вышел на мостик. «Урал» пришвартовался к правому борту «Северной Славы». Сам по себе солидный, он казался маленьким рядом с высокой «Славой».
Теперь туман был желтоватый, а не белый и синий, он сиял, словно озаренный изнутри, — так бывало, когда туман появлялся при безоблачном небе: солнце, не пробиваясь сквозь его толщу, поджигало его. Аникин любил эти светящиеся туманы, в них было что-то радостное, совсем они не походили на унылую промозглость ленинградских, знакомых с детства. Из тумана выкатывались волны, ровные, беспенные, беззвучные, сверкающие, плавно поднимали и плавно опускали оба корабля. Крупная зыбь, размышлял Аникин, слишком крупная зыбь!
— Чертова зыбь! — мрачно проговорил Токарев, прогуливавшийся по мостику. Он показал на «Урал», который качался не в такт «Славе» и гораздо сильнее. Его нос то взлетал выше фальшборта плавбазы, то рушился ниже ее ватерлинии. Аникин молча пожал плечами. При таком волнении перегрузка инструкциями по безопасности запрещалась. Он, как начальник экспедиции, мог строго выговорить Токареву, а заодно и капитану «Урала», за лихачество. Но оба капитана знали свое дело и оба с мостика зорко следили за тем, что происходит на палубах.
— За два дня не перегрузимся, — заметил Токарев.
— Сомневаюсь, чтоб тебе было отпущено два дня, — отозвался Аникин. — Циклон не торопится, но и не стоит на месте, а до него и ста миль сейчас не будет.
— Чертова зыбь, — повторил Токарев. — Постараемся, конечно. Двое суток — немалый срок, но и полтысячи тонн, сам понимаешь…
Аникин иронически поглядел на него. Токарев был мужчина рослый, красивый, неторопливый, и лицом, и фигурой он напоминал молодого Шаляпина. Женщины заглядывались на Токарева, мужчины не перебивали, когда он начинал говорить, хотя неторопливость его речи многих раздражала. В большом океанском флоте его ценили. Спускаемые с верфей на воду огромные корабли были словно специально созданы для таких, как он, любителей новшеств. Невысокий, худенький, то часами молчаливый, то насмешливо-красноречивый, Аникин разительно не походил на Токарева — вероятно, оттого их тянуло друг к другу. Аникин разместил экспедицию на «Северной Славе» не потому, что здесь было больше удобств, их как раз было меньше, чем на других судах, просто рефрижераторах. Но здесь был Токарев — это перевесило.
— Понимаю, — сказал Аникин. — Психологически готовишь меня к тому, что и сто процентов в таких условиях успех, а сам сделаешь ровно двести.
Лицо и голос Токарева остались серьезными, а глаза смеялись.
— А что? Сто процентов — самый раз по такому накату. Циклон поджимает, вот беда.
— Циклон поджимает, правильно, — рассеянно проговорил Аникин.
ФЛАГМАН «малышей» радировал Аникину, что исчезнувший СРТ-1774 до сих пор не откликнулся, хотя его вызывают на всех частотах. Суда, вышедшие на поиск пропавшего товарища, ничего не нашли, искать сейчас было трудно: тучи валились на воду, вода взметывалась до туч, дождь и брызги так густо наполнили воздух, что видимость упала до сотни метров. Огромные волны перекатывались через борта, за такими валами и лайнера не видно, не то, что малыша, оправдывались суда, посланные на поиск. Между строк уставно-сдержанных радиограмм Аникину слышались раздраженные голоса капитанов — им нелегко давалось внезапное перенесение из райской тишины Сейбла в дикий разгул бури. «505 он не дал, ведь он не дал 505» повторялось в каждом сообщении. Что-нибудь с радиостанцией, не больше, — предполагали другие.
Аникин внутренне соглашался, всего вероятней, была пустяшная неполадка, а не катастрофа, но катастрофу, сколь она ни была маловероятна, он не мог полностью исключить и потому не мог дать команду прекратить поиск, хотя судам хватало сейчас и своих забот. Впрочем, все, что понимал он, понимали и капитаны судов, ни один не отказался от опасных блужданий по волне и наперерез урагану. Подоспевший в этот район спасатель «Быстрый» возглавил поиск, но и его локаторы и мощные прожектора не принесли успеха, локаторы путали изображения судов и волк, а прожектора не пробивались за стены ближайших валов.
— Да не нервничай ты так, — посоветовал Токарев во время очередной диктовки сурового указания флагманам. — Я сужу по себе; чуть что, я бы раньше всего дал 303, а он просто пропал. Не взорвался же он, в самом деле!
— Кроме рабочего радиопередатчика, у него есть запасной, — возражал Аникин. — Почти исключено, чтоб оба разом испортились, если само судно в порядке. В спокойную погоду я не нервничал бы.
Была еще одна причина, кроме опасений за пропавшее судно, заставлявшая Аникина нервничать, но о ней он не сказал Токареву. Аникин квалифицированно командует рыбацким флотом, все это знали, так было всегда, когда он возглавлял промысловые экспедиции. И сейчас он советовал, отдавал приказания, настаивал на исполнении совершенно справедливо и умно, никто бы не мог оспорить правильности его команд. Но положение изменилось, и сам он мучительно чувствовал изменение, и знал, что другие, вслух не говоря, ощущают перемену. Раньше он неизменно бывал в гуще своего флота, в фокусе его работы и бедствий, а сейчас, отсиживаясь в сияющих туманах у Сейбла, командовал штормующими издалека. Аникин не потерял права приказывать и выговаривать, но право это вдруг стало формальным. Он съеживался, вообразив, что кто-то, измученный, ругается вслух: «Хорошо ему командовать от Сейбла!». Там мне надо быть, там, и самому возглавить поиски, твердил он себе ежеминутно, и, вызывая по радио новые суда, через голову флагманов отдавал приказы идти на розыски исчезнувшего товарища. Вахтенная книга разбухала от команд и указаний.
К ВЕЧЕРУ золотой сияющий туман посинел, глухая непроглядность окутала море у Сейбла. Прожектора заливали светом палубы, в тумане, полустертые, мелькали быстро передвигающиеся фигуры, в воздухе вздымались сетки с мешками рыбной муки — один строп передавался с палубы на палубу, другой разгружался, третий нагружался. На перегрузку вышли двойные вахты, вспомогательные службы выслали на палубу своих людей. Токарев торопился, ураган был уже на траверзе Бостона. В вантах посвистывал ветер, на волнах появились белые воротники. Море обрело голос, оно тяжело ворочалось в темноте и глухо ворчало, не в лад качая сцепленные тросами корабли. Аникин как засел в радиорубке, так и не вылезал из нее — СРТР-9001 терпел бедствие.
В десятом часу вечера траулер радировал, что винт сбрасывает обороты, становится трудно бороться против бури. Потом вышла из строя динамо-машина, а гребной вал заклинило во втулке. «Все помещения в темноте», сообщил траулер флагману отряда. Радиостанция на СРТР пока работала, с бедствующим судном держали непрерывную связь: близкие — голосом, дальние — на ключе. Флагман траулеров повернул на помощь товарищу все свои суда. Аникин приказал спасателю «Быстрому» оставить поиск пропавшего судна, пусть этим занимаются другие суда в том районе, и полным идти с западной оконечности банки на северо-восток, где штормовал потерявший управление, ход и свет СРТР. Большего Аникин сделать не мог.
Он сел в кресло, недалеко от радиста, молчаливый и темный. Радист изредка взглядывал на начальника экспедиции, тот почти не шевелился. Но радист знал, что стоит забарабанить пальцами по клавиатуре, принимая новую радиограмму, как Аникин встрепенется, подойдет, станет читать из-за спины.
— Глаз у тебя нехороший, — заявил вошедший в рубку Токарев. — Сорвал ты нам непрошеным своим пророчеством… Двести процентов не получается.
— Значит, сто девяносто? — вяло поинтересовался Аникин. По радостному лицу капитана он видел, что перегрузка идет хорошо.
— Сто девяносто пять. Завтра к обеду закончим.
— На дворе туман?
— Туман. Вышел бы на мостик, подышал свежим воздухом.
— И здесь хорошо.
— А как ураган, Василий Кондратьевич?
— Свирепствует.
— «Быстрый» еще не подбежал?
— Где же? До 9001-го миль сто пятьдесят, идет лагом — наперерез ветру…
— И по 1774-му ничего нет?
— И по 1774-му ничего.
Токарев удалился — выгонять новые проценты. Аникин, закрыв глаза, покачивался на вращающемся кресле. В открытое окно врывался грохот лебедок, он заглушал глухой рык океана. Самое тяжелое в том, что я не слышу их голоса, думал Аникин. Радиограммы, одни радиограммы, диктуй, принимай, подшивай в папку — можно потом предъявить на проверку любой комиссии. Живые голоса, думал он, живые голоса, утомленные, возбужденные, измученные, отчаянные, радостные, живые голоса, перекрывающие грохот бури. Не важно даже, что они говорят, только бы услышать их голоса!
И так он жаждал слышать их, что ему мерещилось уже, что он слышит своих капитанов и матросов. Он плотнее закрыл глаза — в черном море, под яростным небом, в осатанелой крутоверти валов штормовали рыбацкие суденышки. Он видел и то суденышко, без огней, на мостике его горел костер, о костре оно сообщило по радио. Беспомощное, воистину игрушка валов, судно кренилось с борта на борт, то рушилось по склону волн, то взлетало на гребни, мачты его сейчас черпают воду, крен достиг пятидесяти градусов, таково последнее сообщение… А к нему бегут на подмогу товарищи, измученные, полуослепленные от волн, полуоглохшие от рева ветра, замотанные в дикой качке. Издалека, с другой оконечности банки, устремился «Быстрый», тоже крохотулька, если вдуматься, но крохотулька с могучим сердцем, почти две тысячи лошадей в двигателе, все эти лошади остервенело рвутся вперед, ураган свирепо швыряет судно — то вправо бросит, то влево — остановить его он не в силах…
Радист, уложив наушники поудобнее, застрекотал клавиатурой. Аникин через плечо читал сообщение:
«Обнаружил СРТ-1774. На плаву держится хорошо, двигатель в порядке, ходовая рубка снесена волной. Переговариваемся световыми сигналами. Раненые имеются, но не опасно. Держусь рядом, случае нужды окажу помощь.