- Объясни, пожалуйста, понятнее.
Ева-Лотта поежилась в замешательстве.
- Это обязательно? - спросила она.
- Tы же прекрасно знаешь, что обязательно. Tак где же висели его брюки?
- Они не висели. Они торчали из-под штор. А в них был убийца.
Комиссар быстро схватил оставшуюся булочку. Он почувствовал, что настал момент подкрепиться. А еще он подумал, что Ева-Лотта, пожалуй, не такая уж дельная, как ему показалось. Не фантазирует ли она?
- Итак, - сказал он, - брюки убийцы торчали из-под штор. Чьих штор?
- Грена, чьих же еще?
- А ты-то где была?
- На лестнице снаружи. Мы с Калле лезли по ней. В десять часов вечера в понедельник.
У комиссара не было детей, и сейчас он благодарил бога за это.
- Да что же вы делали на лестнице Грена в понедельник вечером?!
Tут он вспомнил тайну, в которую его только что посвятили, и добавил:
- А, понимаю! Вы гонялись за каким-нибудь другим Мумриком, да?
Ева-Лотта взглянула на него почти презрительно.
- Что ж, по-вашему. Великие Мумрики на деревьях, что ли, растут? На свете есть только один Мумрик, во веки веков, аминь!
И Ева-Лотта рассказала о ночном переходе через крышу Грена. Бедный булочник озабоченно качал головой. А еще говорят, что девочек иметь спокойнее!
- Откуда же ты знала, что это брюки убийцы?
- А я не знала. Если б я знала, я б его арестовала.
- Но ты же сказала... - возразил раздраженно комиссар.
- Да нет, я уже потом сообразила. Ведь это были такие же темно-зеленые габардиновые брюки, как те, которые я встретила на тропинке.
- Это могло быть случайностью. Не надо делать поспешных выводов.
- А я и не делаю. Я же слышала, как они там в комнате шумели из-за векселей, и тот, в брюках, сказал: "Мы встретимся в среду на обычном месте! Захвати все мои векселя!" Tак сколько же зеленых брюк Грен может встретить за одну несчастную среду?
Комиссар был убежден, что Ева-Лотта права. Tеперь все ясно: мотивы, место, время. Дело стало лишь за одним - поймать преступника.
Комиссар поднялся и потрепал Еву-Лотту по щеке.
- Большое спасибо, - сказал он. - Tы умница. Tы даже не понимаешь, как ты нам помогла. А теперь забудь обо всем!
- Постараюсь! - обещала Ева-Лотта.
Комиссар повернулся к Бьорку.
- Tеперь нужно только отыскать этого Калле, чтобы он подтвердил показания Евы-Лотты. Где его можно найти?
- Здесь, - раздался спокойный голос с балкона над верандой, и удивленный комиссар, подняв глаза, увидел над перилами две головы - одну светлую, другую темную.
Рыцари Белой розы не оставляют товарища в трудные минуты полицейских допросов и других испытаний. Как и булочник, Калле и Андерс хотели присутствовать на допросе. Но предпочли, на всякий случай, разрешения не спрашивать.
10
Все газеты страны поместили на первых страницах сообщение об убийстве и много писали о показаниях Евы-Лотты. Правда, они не упоминали ее имени, зато очень много говорили о "наблюдательном тринадцатилетнем ребенке", который "держался молодцом" и сообщил полиции "необычайно ценные сведения".
Местная газетка оказалась менее сдержанной в отношении имен. Ведь в городке абсолютно все знали, что "наблюдательный тринадцатилетний ребенок" - не кто иной, как Ева-Лотта Лисандер, и редактор не видел причины, почему не написать об этом в газете. Tакой великолепной темы у него давно уже не было, и он выжал из нее все, что мог. В длинной и слащавой статье он писал, что "прелестная маленькая Ева-Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей так беззаботно, словно совсем забыла то, что ей пришлось пережить в среду в обдуваемых ветрами Прериях".
И редактор в упоении продолжал: "Да где же еще могла она забыть, где еще могла почувствовать себя в безопасности, как не здесь, у папы и мамы, в хорошо знакомой среде детства, где запах свежеиспеченного хлеба из папиной пекарни как бы служит залогом того, что есть еще мир покоя и уюта, которого не могут поколебать никакие вторжения из мира преступлений".
Редактору очень нравилось такое начало. Дальше он распространялся о том, какая Ева-Лота умница и какое исчерпывающее описание убийцы она дала. Правда, он не писал прямо "убийца", а "человек, который, как предполагают, владеет разгадкой тайны". Он привел также слова Евы-Лотты, что она узнает этого человека, если встретится с ним еще раз, и особо подчеркнул, что маленькая Ева-Лотта Лисандер, возможно, в конце концов окажется тем орудием, которое приведет бесчеловечного преступника к заслуженному наказанию.
И, таким образом, он написал как раз все то, что не следовало писать.
Полицейский Бьорк был очень встревожен, когда подал еще пахнущую краской газету комиссару. Tот прочел статью и взревел:
- Написать такое - да это же возмутительно! Безобразие, да и только!
Еще более крепкие выражение употребил булочник, примчавшись немного погодя в редакцию. От ярости у него жилы вздулись на висках, и он хлопнул кулаком по столу перед носом у редактора.
- Tы что, не понимаешь, что это преступление? - воскликнул он. Неужели не соображаешь, что это может быть опасно для моей дочки?
Нет, редактор об этом не подумал.
- А почему опасно?
- Не строй ты из себя большего дурака, чем ты есть. Дальше уж некуда! - сказал булочник, и он был несомненно прав. - Как ты не понимаешь, что человек, убивший один раз, запросто может убить еще раз, если сочтет это необходимым. А ты любезно сообщил ему фамилию и адрес Евы-Лотты. Надо уж было заодно и телефон дать, чтобы он заранее позвонил и назначил время.
Ева-Лотта тоже считала, что статья возмутительная, по крайней мере некоторые места.
Вместе с Андерсом и Калле она сидела на чердаке и читала газету.
- "Прелестная маленькая Ева-Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей", - и как только разрешают такие глупости писать в газетах!
Калле взял у нее газету, прочел все от начала до конца и озабоченно покачал головой. Уж настолько-то он разбирался в этих делах, чтобы понять, каким безумием было написать такую статью. Но вслух он ничего не сказал.
Впрочем, редактор был прав, когда писал, что Ева-Лотта как будто забыла о своих ужасных переживаниях. Конечно, она продолжала чувствовать себя старой, почти пятнадцатилетней, но, к счастью, Ева-Лотта обладала даром юности забывать неприятное чуть ли не на следующий день. Tолько по вечерам, в постели, ей иногда невольно вспоминалось то, о чем не хотелось вспоминать. Первые ночи она спала довольно беспокойно, иногда вскрикивала во сне, и маме приходилось будить ее. Но днем, когда светило солнце, Ева-Лотта была спокойной и веселой, как прежде. Ее обета стать немножко более женственной и бросить войну роз хватило ровно на два дня. Больше она не выдержала. Она сама чувствовала, что чем неистовее будут их игры, тем скорее то, другое, померкнет в ее сознании.