Шум за рекою стал тише, а в центре его настойчиво возвышался пьяный, воющий голос солдата:
- Стой, отвечай мне! Как ты можешь Россию не уважать? А-а, Рязань - не Россия? А кто - Россия?
- Кабак, - тихонько сказал старичок, но сейчас же добавил громче и обращаясь ко мне:
- Это я про них кабак, мол... Чу, как надсаживаются, весёлые...
Теперь кричал парень в розовой рубахе:
- Взы, солдат, кусай его за горло, взы!
Был слышен суровый возглас Силантьева:
- Ты что - собак травишь?
- Нет, ты мне отвечай! - выл солдат.
Старичок спокойно заметил:
- Должна быть драка...
Я встал, пошёл на ту сторону и слышал, как он негромко сказал своим:
- Ну, вот, слава богу, и этот откатился...
Встречу мне с того берега чёрной кучей валились люди, ухая, гикая, кряхтя, точно они поднимали и волокли большую тяжесть; бабий тонкий голос визжал:
- Я - вша-а?
- Бро-осьте!
- Бей его!
- Бросьте-е!
Из толпы вырвался Силантьев, выпрямился, страшно и широко взмахнув правой рукою, снова прыгнул на людей; парень в розовой рубахе тоже замахнулся огромным кулаком, и тотчас раздался мягкий, хряский удар, Силантьев отпрянул назад и беззвучно осел в воду, под ноги мне.
- Так, - внушительно сказал кто-то.
На секунду шум оборвался, и в уши сладко влилось пение воды, потом кто-то бросил в реку большой камень, кто-то тупо захохотал.
На меня лезли люди; я наклонился к Силантьеву, пытаясь поднять его, он лежал наполовину в воде, грудью и головой на камнях.
- Убили человека, - крикнул я, не веря в это, только для того, чтоб напугать, остановить людей, мешавших мне.
Кто-то трезвым голосом, недоверчиво спросил:
- Ну-у?
Парень в розовой рубахе пошёл прочь, покрикивая с фальшивой обидой в голосе:
- А хоша бы? Он - не лай! Какой я разоритель земли?
- Где солдат этот, который подзуживал, который сторож?
- Несите огня сюда...
Говорили всё трезвее, спокойней и тише. Маленький мужичок, с головой, повязанной красным платком, наклонился, приподнял голову Силантьева, но тотчас небрежно выпустил её из рук, сунул руки в воду и чётко сказал три слова:
- Верно, убили, помер...
Я не поверил словам, но, взглянув, как вода реки перекатывается через ноги Силантьева, поворачивает их и они шевелятся, словно пытаясь сбросить истоптанные сапоги, вдруг всем телом почувствовал, что держу в руках руки мёртвого, выпустил их, и они шлёпнулись в воду, как мокрые тряпки.
На берегу стояло человек десять, но когда мужик сказал свои слова, они, все сразу, метнулись прочь, нелепо толкаясь, покрикивая озабоченно, устало:
- Который ударил?
- Погонят теперь с работы.
- Солдат волынку эту завёл...
- Верно, он...
- На него и показывать!
Парень в розовой рубахе ныл:
- Братцы, я - по чести! Драка ведь...
- Колом бить - это, милый, не драка.
- Ох - камнем, а не колом...
Тонкий бабий голос искренно возопил:
- Ах ты, господи! Всегда у нас что-нибудь случается...
Я сидел на камнях, отупевший, ушибленный, всё видя, ничего не понимая. В груди странно опустело, крики людей будили желание орать во всю силу, кричать, в ночи, медной трубою.
Подошло двое людей, передний нёс в руках пылающую головню, помахивал ею, чтоб не погасла, и сеял на пути своём золотые искры. Он был маленький, лысый, узкий, как щука, поставленная на хвост, а из-за его плеча выглядывало чьё-то серое, каменное лицо с открытым ртом и круглыми совиными глазами.
Подойдя к трупу, он наклонился, упираясь одной рукой в своё колено, и осветил измятое тело Силантьева, свёрнутую на плечо голову; я не узнал красивое казацкое лицо: задорный вихор исчез в большой шишке чёрно-красной грязи, вздувшейся над левым ухом, скрыв его; усы и рот сдвинулись на сторону, обнажив зубы кривой, страшной улыбкой; ещё страшней был левый глаз - он выкатился из орбиты и, безобразно огромный, напряжённо смотрел на откинутую полу пиджака, во внутренний карман, откуда высунулась белая каёмка бумаги.
Осыпая искрами это искажённое и жалкое лицо в красных полосках влажно блестевшей крови, человек рисовал головнёю в воздухе над ним огненный венец и, причмокивая, ворчал:
- Ну конешно... чего тут?