Я выпал из сна не отдохнувшим и не посвежевшим. С буха бывает и похуже, но там голова болит, а здесь болела душа. Должно быть, подобное чувствует юная шлюшка, первый раз перепихнувшаяся не из бескорыстной любви, а за презренный металл.
С зубовным скрипом поднялся с постели, стыдливо отвернулся в сторонку и принялся напяливать одежки. Меня шатало, что стахановца после рекорда по угледобыче. Старый Гонзаго мог мною гордиться, я выложился на миллион процентов.
— Через три дня я приму следующее драже, — предупредила Валери. В тусклом бесчувственном голосе не капельки благодарности за ударный труд и объем проделанной работы. — Постарайтесь не спутать двери моей спальни, с дверями спальни маркизы Де Лоак.
Служаночка, курва её мать вложила! Подожди! Я тебя сучка и в худосочную попу и в бледные щеки…
Меня аж затошнило от запланированной экзекуции над белобрысой Мата Хари. Я по возможности ускорил процесс облачения. Последние пуговицы застегивал на ходу. В спешке, наступил и оторвал портьеру, смёл с края зеркала склянку с мазью и понесся, что Льюис на стометровке, не упустив оказии запнуть мопса за софу. Пролетев ураганом по дому, вызывая безлюдье почище бубонной чумы, заскочил в столовку, на раздачу, хапнул из горла полпинты хереса, хрястнул в челюсть вздумавшего приставать с расспросами коридорного хмыря, загнал в угол одного из лакеев и под угрозой моментальной сексуальной связи, выведал, где находится папашин шпик. Сеньор Гартман, видите ли, изволил упражняться в фехтовальном зале с двумя оглоедами собственного бандформирования. Я погнал слугу по коридорам, с этажа на этаж, дабы не тратиться на поиски необходимой двери.
— Собирайтесь! — прервал я тренировку, ворвавшись в помещение. — Отправляемся бить неприятеля!
В зале просторно как на танцплощадке, светло, что в операционной, и уймища оружия: по стенам в паноплиях, в углах в козлах, в треногах у стеклянных витрин, на щитах, стеллажах и на столиках… Под ногами мраморный, мозаичный пол из геометрических черных и белых фигур.
Гартман прервал поединок, отсалютовал партнерам, что то им сказал и отпустил. Крепкой породы ребятишки прошествовали мимо меня, не удостоив излишним почтением.
— Не желаете тур, — предложил он, навешивая скаллоп[65] на петли щита.
Выглядел Гартман на пять с минусом. Кружева, широкий пояс с бляхой, на левой руке шипастый наворот, лицо строгое как на иконе, на смуглом челе гамлетовская морщинка. И только глаза как у хищной рыбины…Холодныееее!!!
— В другой раз, обязательно, — пообещал я.
— Зачем же откладывать? — настаивал Гартман, перебирая оружие. — Хиршфаген… Хорош на охоте, но малополезен в бою… Фалькионе… Пожалуй, тяжеловат. Впрочем, мейские горцы за это качество его и ценят. Один удар и… Хаудеген… Скорее уж глянется мяснику… Кончер… Никогда не любил изделий дьенских оружейников…
— Нас ждут дела у Каменного моста. Забыли?
— Нет, не забыл, — Гартман выбрал эстокад[66], проверил сбалансированность клинка.
— Тогда не тяните время, — подогнал я его, собираясь уходить.
— А вы не торопитесь, сеньор граф, — клинок мельницей завертелся в руках Гартмана.
— Почему это? — насторожился я. Тихое место, дяди с оружием по фронту и за спиной. Не хорошо знаете ли…
— Потому, — Гартман посмотрел на меня, прекратив играться убийственной железякой. — Вы никуда не едите.
— Как так? — наиграно изумился я, просчитывая обострение ситуации. Оружие в руках и не таких дураков провоцировало на необдуманные шаги.
Гартман разгадал меня. Гамлетовская морщинка на лбу разгладилась, упрятав улыбку в уголках глаз. Хотя в таких случаях злодею полагается, не стесняясь гоготать во всю щербатую пасть.
— Нет необходимости, — пояснил Гартман.
— Решается судьба моих владений, — напомнил я ему о сложившихся обстоятельствах.
— А причем здесь лично вы? — Гартман опять принялся крутить клинком во все стороны.
— Не хотите? Оставайтесь, — закончил я разговор и бесстрашно повернулся к потенциальному убийце спиной.
— Дверь заперта, сеньор граф, — удержал меня от ненужного хождения Гартман.
— То есть? — оглянулся я.
— Заперта, — повторил он. — И снаружи мой человек.
— Ого! Заговор! — заулыбался я, словно только и ждал, что бы поймать противника с поличным.
— Не несите вздор! Какой еще заговора. Обыкновенная работа.
— И что же простите за любопытство у вас за работа?
— Присматривать за вами.
— Вот и присматривайте! — я подошел к двери и дернул ручки. Действительно закрыто. — Прикажите открыть!
Понятно ничего подобного он не сделал.
— Вы напрасно горячитесь, — Гартман подошел к щиту и поменял эстокад на учебный штоссдеген. — Может, надумаете составить тур?
— Чего вы добиваетесь?
Гартман протянул мне оружие, предлагая взять.
— Лично я, ничего.
— Тогда какова… вы заперлись здесь со мной.
— Заперты только вы, — разъяснил мне Гартман. — Я лишь присматриваю за вами. Говорю вам в несчетный раз.
— Я слышу.
— Все еще не поняли, — удивился Гартман моему неоправданному упорству.
— А что я должен понять?
— Простую вещь. Делайте свое дело…
— А если скажу, что сделал свое дело, — догадался я, куда он клонит.
Гартман неудовлетворенно мотнул головой.
— Действие сунжара определяется на третий день. Малиновой горошиной.
— Вы её сами спросите? — с ехидцей заметил я.
— Нет, конечно. Просто глазные яблоки сеньоры Валери, — Гартман оттянул веко. — На какое то время примут красно-розовый цвет.
— Отсюда, неутешительный вывод, сидеть мне здесь три дня…
— Ни в коем случае! — Гартман выбрал штоссдеген и для меня.
— Звучит как обещание, — протянул я руку за оружием.
Невелик шанс, но может, я так быстрее отделаюсь от него.
— Никаких обещаний, — Гартман отдал мне рапиру.
— А если Маршалси проиграет битву?
— Не имеет значения.
И он, и я напялили по тренировочному клаппенпанцеру[67]. Затем мой противник отошел на середину зала, и встал в позицию, поджидая меня.
Придется тряхнуть стариной, — подумал я, вставая напротив Гартмана. Концы рапир скрестились в приветствии.
— Его Сиятельство, дал вам еще какие-нибудь инструкции.
— Относительно вас?
— Относительно всего.
— Вы задаете неуместные вопросы, — Гартман сделал пробный выпад, я отбил. — Я только наблюдаю выполнение договоренности.
— Тогда наблюдайте, — согласился я, переходя в атаку.
Мы сошлись накоротке, в классическом учебном бою. Размяться и погреть старую кровь в ржавых артериях.
— Сколько вам платят, Гартман? — спросил я после энергично проведенных связок приемов и ударов. На плече противника красовалась клякса[68]. На моем, в прочем, тоже.
— Не думайте о пустяках, а то пропустите удар.
Гартман ринулся вперед, подобно вырвавшемуся из загона бугаю на губошлепа тореро.
Я едва успел уйти из-под атаки. Он влепил бы мне метину прямо в лоб, как в дешевых боевиках. Зато я снова скромно угостил его в правое предплечье и полоснул по ребрам.
— Сомневаюсь, что удержите оружие после двух порезов, — заметил я ему о ранениях.
— Согласен! — Гартман перебросил шпагу справа налево. — Так устроит?
Меня нет. Противник оказался левшой. И дрался на порядок лучше, чем прежде. Я получил касание в бедро и в плечо. Срывая досаду, я предпринял ответную атаку.
— Для раненого вы слишком бодро двигаетесь, — Гартман пресек мой штурм на корню.
— Агонизирую, — оправдался я. — На три!!! — И возобновил атаку.
Первый заход прошел впустую. Второй закончился обоюдными царапинами. На третьем, заключительном, он поднырнул мне под руку и stoccata[69], проколол" грудь.
— Туше, — поднял Гартман штоссдеген вверх, в знак окончания боя.
— Туше так туше, — согласился я, сдавая оружие.
— Может еще тур, — спросил Гартман, принимая рапиру. — Вы любопытно фехтуете.
— И что вы находите любопытного в моем махании? — направился я к столику с винами, не обращая внимания на комплимент.
"Поле роз", "Забава винодела", "Сердце короля" — легкие мускаты, клареты и мульсы, для пользы, а не пьянства.
— Вам налить? — спросил я у Гартмана, не желавшего расставаться с оружием и мыслью о втором туре.
— Благодарю! Только воду, — отказался Гартман, чем меня удивил. В наше время и не пить?
— Ближайшая вода в фонтане с нимфами, — пошутил я над трезвенником. Сам же промочил горло как подобает. Порция от жажды, порция для улучшения кровообращения, порция для настроения и потенции.
— Послушайте, Гартман. Не можете же вы продержать меня здесь три дня. А поесть? Попить? Пописать, в конце концов… А как же уговор. Я вам, вы мне!
— И мысли нет удерживать вас. Вы свободны. До определенной степени.
— Под подписку о не выезде? — справился я о степени вольности в действиях.
— Совершенно верно, — согласился со мной Гартман. — Можете на голове ходить, но не покидая Эль Гураба. Так что? Тур?
Видит бог, я не давался, — уступил я.
— Будьте любезны, выбирайте, — попросил я своего оппонента, подойдя к щиту с оружием. — И что-нибудь для второй руки.
— Вот как? — изумился Гартман.
— Как подобает истым кабальеро, — растянул я губы в улыбке. "Чиз" говорить не стал. Не хватало напугать его моим кариесом.
Чистоплюй Гартман выбрал малагарскую ладскнетту и большую дагу, с рогатым гардом для ломания клинков. Я, не стесняясь прослыть мужланам и дикарем, взял дан-гайны[70]. В руке ловкие, для ближнего боя сноровистые. В моей затее наилучшее средство.
— Вы слышали о калари-ппаят[71]? — спросил я у Гартмана.
— Нет, — ответил он крайне заинтересованный моим неординарным выбором. — Это школа фехтования?
— Вы мне льстите…Фехтования?! Драки!!! — Заверил я противника с наглой уверенностью присущей сраным… Э..э..э!!!..непобедимым героям.
— Занятно, — пространно заметил Гартман, не придав большого значения моим словам.
Мы вновь сошлись на середине… Ритуальный обмен ударами… Тебе-мне… Галантный поклончик… И началось… Кикбоксинг с балетом, фехтование с китайской гимнастикой, бейсбол с городками, регби с бушидо… Звону, топоту и пыхтения на целую бригаду по погрузке металлолома.
Гартман честно продержался под ударами "мельниц" отпущенные ему двадцать секунд. Потом я захватил его оружие в замок, резко закрутил, разведя его ладскнетту и дагу в стороны, и в коротком прыжке, здрасте вашей маме! в грудину, ногой… Тык!
Всевидящее Око, преодолев в свободном полете метра четыре, грохнулся на пол всей плоскостью спины. Грохнулся и остался лежать распластанным, широко хватая воздух ртом.
А меня не взяли дублировать в "Роберта Парижского", — припомнил я давнюю обиду на функционеров от кинематографа за черствость к самородку. — Какой талант! Какой матерый человечище! И не ко двору!
Талант и матерый человечище, сам прибывал не в лучшем состоянии, чем уделанный противник. Стоял и пыхтел как паровоз из капремонта. Только что пар из жопы не травил.
Поизнахратился ты, дружочек! — сокрушался я охватившей меня слабости. Сокрушался как старый блядун, только-только слезший с молодки. Смог ведь все-таки! Смог!
Смог то смог, да самого чуть кондрашка не хватила.
— Вставайте Гартман, — кое-как отдышавшись, проговорил я. Руки помочь подняться не протянул — обойдется.
Гартман сел, потрогал ушибленную грудь.
— До свадьбы заживет, — пообещал я ему выздоровление. — А нет… — ну как скажите не воспользоваться плодами победы и не позудить человека. — Жаль мэтр Букке умер. Он в ушибах разбирался…
— Победа за вами, — признал он мое мастерство трюкача.
— Вы серьезно? — не унимался я. — Тогда выпустите меня.
— А кто вас держит, — Гартман пожал плечами. О чем это я ему толкую.
— Так ведь заперто, — напомнил я ему.
— Простите, забыл, — извинился он и громко свистнул.
— Теперь открыто? — спросил я.
— Теперь открыто, — ответил Гартман.
Сняв клаппенпанцир и бросив дан-гайны на столик, я вышел из зала. Геройски дополз до библиотеки, кишки колотились как у диабетика при кризе, и рухнул в полюбившееся последнее время кресло. Посидел, попыхтел да и позвонил в колокольчик.
— Притащи, друг любезный, — наказал я слуге, — пожрать чего-нибудь мясного. И соответственно винца к мясцу. Да не бойся переборщить в количестве. Хуже будет, коли мало принесешь.
Слуга все понял правильно и припер на разносе целого порося в трюфелях, на взвод хлеба и кулацкую четверть "Пастушьего ручья".
Начал я конечно с заздравной. Заел зарумяненной ножкой и заздравную повторил. Три раза. Откушав хрустящего поросячьего бочика, богато политого соусом, подправил аппетит чарой. Поковырял грибков, пожевал распаренную мякоть деликатеса, и множество раз запил жгучий вкус вином. Столь множество, что съеденное всплыло к глотке, просясь обратно. Оборов слабость, приказал жратву снести обратно на кухню. Сам же уснул в кресле, умиротворенно порыгивая и попердывая.
Обычно, попьяне сны видишь припохабные или же не видишь во все. Так вот я снов не глядел и спал спокойно. Проснулся оттого, что сверзься с кресла под стол. Полежал, вдыхая пыльный воздух ковра. Попробовал устроиться удобней, ничего не получилось — рост не позволил. Пришлось вылазить. Голова гудела, но не сильно. Можно было и не опохмеляться.
— Показал бы добрый человек, где я тута официально сплю. А то чисто бомж по углам да закоулкам ошиваюсь. При таком чине надобно спать на пуховых перилах, шелковых простынях под тончайшим покрывалом из атласа. Да в изголовье гада какого-нибудь с опахалом приставить, бдеть над барским покоем.
Покрутившись в кресле, второй раз приспать не удалось, поднялся. Расправляя суставы и хрящи в организме, потянулся, нечаянно сбросив с полки книжное надгробье толкового словаря.
Фолиант грохнул на пол и раскрылся. Деторождение есть следствие благоприятно проистекавшего процесса совокупления двух особей противоположного пола", — оповещал первый абзац двести второй страницы.
— Следствия следуют, процессы…, — изрек я, хмуря гудящее после выпитого чело. — Пойду, посмотрю, что поделает наш особь от большой поэзии, после того как его вовлекли в процесс.
Бутылку брать с собой смысла не имело — у несовершеннолетних сухой закон нами же установленный. Хотя после некоторых, мало кому известных событий, запрет на спиртное выглядел довольно глупо.
— Не попустительствовать же теперь его неокрепшим порокам, — фарисейски возмутился я, не признавая в педагогике не благовидную роль табу.
Развалившись в кресле, скрестив руки на груди, рыцарь от пера таращился в заоконную даль.
— Осмысление, — произнес я, подсаживаясь за стол и оглядывая заготовленную бумагу.
Амадеус отрешенно отозвался.
— И, да и нет…
Э, друг! Не ты первый кому такие дела пришлись по душе, — поставил я диагноз бардовской отстраненности, борясь с искушением отпустить сальность.
— О подвигах и славе? — деликатно прозвучал мой вопрос.
Бард отвлекся от мыслей, а возможно от волнующих воспоминаний, похлопал глазами, поморщил лоб и неожиданно попросил.
— Расскажите что-нибудь.
— Запросто! Истинная история про любовь! — с ходу начал я, до безобразия авторитетно заявив. — Будет тебе известно, только истинные истории про любовь становятся жертвами поэтов. Поэтому внемли! — повел я рассказ, сюжет которого навеян "Декамероном" Боккаччо и "Кентерберийскими рассказами" Чосера. — Дело сотворилось в пограничье. В Речном Выгребце. Почему это место так называют, поведаю в следующий раз, поскольку речь о другом. Жило там, да и по сию пору живет и здравствует, семейство баронов Флере. Но сказ пойдет не обо всей семье, а о дочери барона, Мелисате. Девице видной, красивой и своенравной. По пришествию срока, как водится от веку вечного, сосватали заочно упомянутую Мелисату за одного из папашиных да.а.а. альних соседей. За Бласа де Акара. Мужчину сурового, воинственного и уродливого, что горелый пень. Сосватать сосватали, помолвить помолвили и через некоторое время, как только Блас натешился воевать с горцами, отбыли всей фамилией и с несчастной Мелисатой из отчего дома в Горлат, край мрачный и нездоровый. Уж коли я человек, повидавший в мире много несправедливости и зла, утверждаю, что дева несчастна, то так оно и есть. В кортеже невесты находилась вся многочисленная баронская ближняя и дальняя родня, няньки, дядьки, кумовья, вассалы. Словом тьма народу, среди которого затесался некий Марко, безызвестный бард, один из многих воспитанников гильдии музыкантов. Был он симпатичен и весел нравом, ценил добрую шутку и хорошую компанию, потому и пришелся ко двору барона, любившего коротать время за чарой и в увеселении. Само собой в пути-дорожке и пересеклись линии жизни Марко и Мелисаты, простого барда и баронской дщери. И за то время, что кортеж пробыл в поездке, чувство Марко успело перерасти в любовь. Да не просто любовь, а страсть! Всепоглощающую и всепожирающую! Такую, перед которой рушатся условности обычаев и законы общества.
Прибытие суженной встречал сам Блас де Акара. Увидев жениха воочию, а не на портрете как до этого, Мелисата выказала непокорность воле отца грызть век со страхолюдным Бласом. Но родитель на то и родитель, что поступает сообразно не из прихоти дитя, а из заинтересованности пристроить чадо в место теплое и сытное. А на чувства упомянутого чада, родителю плевать с высокой колокольни. Как уж он там уболтал дочь, чего наплел и чего посулил, но смирила Мелисата гордыню и пошла под венец с Квазимодо из Квазимод…
— Простите, с кем? — прервал меня бард, внимавший мне с нарастающим интересом.
— Квазимодо. Звонарь кафедрального собора в Гюнце, — пояснил я не читавшему Гюго пииту. — Жутко уродливый, но чудесный и душевный человек. Здесь я сравниваю только внешности. На чем я остановился?
— На венчании.
— Ах, да. Только прошло венчание, и гости уселись за столы бражничать и обжираться, прискакал гонец от соседнего маркграфа с просьбой к Акара пособить в войне, выступив немедленно в сторону Приречья. Молодожен ни задумываясь, бросает молодую жену, садится в седло и… Жди меня и я вернусь! Мелисата не подала виду, что оскорблена таким поступком своего супруга, променявшего знойное брачное ложе на холодную солдатскую постель. Как бы там ни было, пир продолжился и без Бласа. Когда же по обычаю приспело молодых запереть в опочивальне, встала дилемма, как запереть, ежели молодая здесь, а законный супруг гонит коня по Приречному Шляху. Пришлось соблюсти обычай наполовину. И Мелисату препроводили в спальню одну. Вот ту-то барду и подфартило. Улучшив минутку, когда гости разойдутся, кто спать, кто дальше пьянствовать, оскорбленная новобрачная заманила Марко к себе в покои, дабы обрести утешение в прослушивание любовных баллад. Позволю заметить, Марко не был бесталанным бардом, посему приглашался в покоях Мелисаты до самого возвращения Бласа. Понятно, увлечение молодой хозяйки Горлата не осталось не замеченным. Как обычно нашлись лишние глаза, что бы подсмотреть, лишние уши, что бы послушать, лишние языки, что бы порассказать. Взбешенный поползшими по замку слухами об измене молодой жены, Блас Рогатый велел приковать барда к флагштоку донжона, откуда служитель муз мог спуститься не иначе, как перегрызя цепь зубами и кинувшись вниз со сто футовой высоты. С супругой же Де Акара решил обойтись неблагородно и пошло. Он повелел в ближайшую десятницу, раздеть бедняжку и провести верхом на муле на срам и осмеяние, по рыночной площади как распоследнюю кабацкую шлюху. Бард, услышав о каре постигшей любимую, с горя написал печальную балладу и исполнил её с высот своего узилища. И была та песня преисполнена горькой мольбой к небесам, спасти деву, ибо любовь его к ней была чиста, а дева собственно невинна. И оказалась баллада столь примечательной и преисполненной искренности и любви, что когда повезли Мелисату по улицам, не один из смертных не посмотрел на неё. От злости Бласа хватил удар, и почил он не в смирении. Мелисата на законных правах взяла Горлат под свою руку и зажила, как хотела, согласуясь со своим умом и желаниями, а не по корыстным подсказками папаши или кого-либо еще.
— А где же счастливое окончание истории? — спросил меня бард, едва я умолк.
— Счастливое окончание? — чуть помедлил я с ответом.
— Или вы умолчали, о том, что Марко так и умер прикованный к флагштоку?
Догадлив, курвец, — удивился я прозорливости юного дарования.
— Нет, история заканчивается на том месте, где она закончена мною, — не стал я разубеждать Амадеуса. — Каждый волен домысливать, как кому вздумается.
Но рассказанное уже не занимало барда. Дух воспоминаний вновь увлек Амадеуса к тем мгновениям, когда недоступнейшая из недоступнейших вершин носившая гордое имя Югоне де Лоак была покорена. И воструби трубы Страшного Суда, все одного перед его глазами маячил бы дивный образ растлительницы малолетних.
Я отнесся с пониманием к душевным чувствам экс-девственника. Когда-то, давным-давно, точно так же, мусолил воспоминания своего первого грехопадения.
Поднявшись, я тихо ушел. За дверями меня ждал пустой как водосточная труба коридор. В необъятных пространствах замка мне негде было преклонить буйную головушку, что бы сносно, переждать домашний арест до триумфального возвращения моего лейтенанта, коему в таком случае я задолжаю капитанский чин. В прочем траурное шествие потерпевших поражения то же не исключалось.
Когда ж ты отправишься в Ожен, кондотьер из КПЗ, — вспомнил я наказ работодателя, явится в означенный град.
Действительно когда, — уточнил я, но ответить вразумительно не сумел.
От одиночества и всеобщего игнорирования прошел в покои съехавшей в неизвестном направлении Боны и завалился спать, приняв, сколько влезло малагарской мадеры в качестве гарантированного снотворного.
Спал я как младенец и проснулся с ощущениями избыточности сил, нахальства и крепкого держания фортуны за подол. Ощущениями однозначно опасными и провоцирующими. Но поделать я с собой ничего не мог. Захлестнувшая энергия требовала немедленного выхода наружу. Я отправился в оружейную сменить экипировку. Из всего предоставленного ассортимента булатного железа выбрал бретту, любимейшее оружие скандалистов и дуэлянтов и к ней каргскую дагу для левой руки, вещь поразительнейшую и гожую к повсеместному употреблению: срезать локоны на память, откупоривать бутылки, взламывать дверные замки, пускать противнику кровь. Сменил и франтовской жилет в золотых пуговицах, на скромную бриганту в серебряных клепках.
Разряженного в пух и прах, ноги сами привели меня к дверям покоев маркизы Де Лоак. Не нравились мне её игры с несовершеннолетними…
Мое Сиятельство приняли, но без должного внимания. Совратительница сидела у зеркала, в том же воздушном пеньюаре. Не удивительно, что бард тронулся рассудком. Было от чего.
— Граф, я не готова принимать гостей. Мой туалет не закончен, — укорила меня маркиза, пудря прелестный подбородок.
Я задержался с ответом. То, что скрывалось за прозрачным складками сорочки, смущало и тревожило дурную наследственность. Мои пращуры были родом со знойного юга.
— Драгоценная моя маркиза, я пришел просить об одолжении, — начал я издалека.
— С удовольствием вас выслушаю, — не отвлекаясь от нанесения косметики, наблюдала за мной Югоне в зеркале. — Если вы перестанете таращиться на меня и вспомните о воспитанности.
Нашла кому говорить о манерах и морали! И главное кто!?
— Ваше лицо достойно кисти иконописца, — польстил я хозяйке комнат.
Маркиза приостановила укладку грима, отложила пудреницу и медленно повернулась ко мне. От движения по шелку полыхнули-побежали сполохи, и тело под бесстыдной одежкой окуталось в перламутровый блеск.
— Лицо? И только? — наивность взгляда сменила дурашливая насмешливость.
Я почувствовал себя полным придурком.
— Вы не договорили, — грациозно поднялась с пуфика Югоне. Тонкотканные покровы едва не соскользнули с её провоцирующих форм.
Вай! Вай! Вай! — запричитал я. — Прямое оскорбление инстинктов!
Маркиза сделала малюсенький шаг… шажок… шажочек ко мне.
Вчера, что было Рождество? Раздача подарков продолжается! — попытался я совладать с собою и спросил обольстительницу.
— Вы хотите заполучить и мое сердце?
— Ваше сердце? На кой оно мне, — отмахнулась Югоне от вопроса. Её личико сжалось в милую мордашку. — У вас здесь так скучно…
— Полностью согласен, драгоценная маркиза, — шаркнул ножкой в галантном поклоне я перед маркизой. — У нас тут не балаган.
— Вы говорили об одолжении, — напомнила Югоне мне, заявленную минуту назад цель визита.
В наш дивный разговор внезапно вмешался длинный сигнал горна.
— Полк возвращаются, — зачем-то произнес я, не поверив своим ушам.
— Что за одолжение? — в сытых глазах маркизы блеснул искорка-правокатор.
Не раскисай ваше благородие! — держал я удар, но теперь было не до разговоров. О чем возвестила дудка с крепостной стены?
— В другой раз, маркиза! — заторопился я к выходу. — У нас будет время переброситься парой слов.
Я не был занесен в коллекцию маркизы, а маркиза не приобщена к моему послужному амурному списку. Шагая по длинному коридору, такому длинному словно спустился в тоннель под Ла-Маншем, похвалил себя за проявленные выдержку и достоинство. Меня поддержал и некий червячок, запиликавший в сокровенных катакомбах моего "я" токкату печали и тоски. Что за букашка взялась музицировать? И что хотела она исторгнуть из замордованной геройством души? Кто знает… Не до этого…
С Маршалси, пропыленным и гордым, мы столкнулись в низу, в вестибюле. Я собирался выходить, он же наоборот ввалился в дверь.
— Как заказывали, сеньор граф. Победа! — рапортовал Маршалси, присматриваясь проскользнуть в кухню.
— Жажду подробностей с фронта событий, — преградил я дорогу оголодавшему лейтенанту.
— А как насчет еды? — взмолился Маршалси. — Жрать хочу больше чем грешник исповедаться!
— Сначала подробности, — настаивал я, рискуя не пускать голодальца в хлебосольный тыл. Ведь чревоугодие Маршалси страшнее стенобитного тарана.
— Тогда меняясь. Еда против моего презента.
— Гордого, белого в яблоках, для праздничных выездов, жеребца, — поморщился я, шаблонной очевидности. Вассалы обыкновенно дарят своим сюзеренам какую-нибудь выдающуюся конягу, возить барский геморройный зад на парады и удивлять фавориток ездовой выучкой и осанкой. Хотя какая ж езда если геморрой?
— Скажешь! — обиделся Маршалси. — Четверик понурых меринков в синяках, негожих для скачки, но необходимых для поправки материального положения манора.
— Даже так! Показывай трофеи, — ухватив за рукав, развернул я Маршалси к выходу. — И как там мои копейщики?
— Стояли не шелохнулись. Берг, как не пыжился, не смог заставить отступить твоих каторжников.
— Рад слышать, что не ошибся, — толкал я упиравшегося Маршалси к дверям. Он сдался.
— Эх, жизнь! Кровь лей да еще не жравши ходи! Где же милость сюзерена и небес?
— Нашел, кому на жалость давить. Нас на соленую слезу не купишь! — ответил я и за себя и за небожителей.
Покинув вестибюль дома, мы направились к казармам. Первое, что бросилось в глаза, непривычное многолюдье. По парку, в ту же сторону что и мы, кто мелким шагом, кто скорой рысью двигалось уйма народу. У часовни собрался, чуть ли не митинг, а уж к казарменной площади пришлось проталкиваться сквозь зевак.
Копейщики стояли грозной сплоченной группой. Возле них суетился викарий, в сопровождении служки, державшего в охапке вольные, дарственные и паевые.
— Уговор есть уговор, — прокомментировал я действия преподобного и махнул рукой. Продолжайте мол. Лично поприсутствовать при сатисфакции героев желания не изъявил. Нашему ли благородию радеть за сермяжную правду.
Проследовав далее, мы подошли к оцеплению рейтар.
— Ваше Сиятельство! — обратился ко мне знакомый сержант, вынырнув из строя. — Соблаговолите, разговаривать с сеньорами пленными?
— Конечно, соблаговолю, — усмехнулся. — Для чего я притащился сюда, как не воздать по заслугам. Аз езмь воздам!
Ряды рейтар заволновались и вытолкнули ко мне холеного, тощего, седовласого и наглого.
— Сеньор Марк Бии, сеньор Энрю Гюс, сеньор Рап Венн, сеньор Берг, — представил мне по очереди пленников Маршалси.
Заложив руки за спину, я прошелся перед четверкой бывших неприятелей.
— Не скажу, что счастлив вас видеть… Но тем не менее.
Квартет дружно надул губки, закатил глазки, повел носами. Одним словом взаимная радость.
— Сеньор Марк Бии? — обратился я к холеному.
У меня за спиной, заставив вздрогнуть, заговорил Трейчке.
— Младший отпрыск виконта Мариона Бии, имеет во владении замок Бортак и городки Иглдо и Старни, соответственно стоимостью в 200, в 130 и 75 тысяч реалов, пятьдесят квадратных лиг земель, не считая взятых десяти лиг в аренду у Императорского Земельного Ведомства.
— Старни это где? — обратился я за справкой к клерку.
— Прибрежный Гальдерн, пристань на Адахо.
— О, перспективное место! — удовлетворенно потер я руки и гадко улыбнулся Марку. — Рыболовство, торговлишка, транспортные услуги! Славненько, славненько! Отпишите мне Старни либо уплатите его стоимость деньгами. Остальным пользуйтесь вволю.
Пленные от изумления моей шкурности выпучили глаза.
— Не согласны? — обратился я к обуянному гордыней Бии. Владелец пристани промолчал. — Трейчке, сообщите родне, что Марк Бии, человек выдающихся достоинств и незапятнанной чести, кинулся в ров со стены Эль Гураба. И закажите поминальную свечу на родине безвременно нас покинувшего.
— Вы не посмеете! — не сдержался и заорал Бии, от гнева выпучивая глаза и краснея щеками.
— Заткни пасть, — посоветовал я ему, не теряя спокойствия и графского достоинства. — Еще как посмею! Вы и представить не можете, с кем связались! А как узнаете… Сеньор Энрю Гюс, — обратился к следующему.
— Земель во владении не имеет. Ни наследованных, ни отказных, ни в аренде…
— Что же с него и взять нечего? — перебил я Трейчке. — А богатые сердобольные родственники? Согласные выплатить выкуп? Тоже нет? Силы небесные да вам побираться, а не воевать следовало.
— За сеньором Гюсом, — осторожно продолжил Трейчке, опасаясь моего гнева, — имеется в управлении дом в Хейме с доходов, от которого он живет. Сам дом принадлежит князю Торнту.
— Спасибо! Хоть что-то! Трейчке, возьмите у сеньора Гюса соответствующие бумаги на управление и, не мешкая переуступите оговоренные в них права третьему лицу за хорошую цену. Ежели сеньор заартачится… Трейчке есть у нас во владениях каменоломни, карьер по добычи гравия или что-то в этом роде?
— Под Никласом разработки бутового камня.
— Вот и хорошо. Сеньор Энрю вам на бедность предлагаю выбор, отпишете дом или отработаете ущерб в карьере. Уповаю на ваше благоразумие и думаю, что отпишите. Трейчке, каждую минуту размышлений этого сеньора приравняйте к одному дню уборщика параш в замковой тюрьме.
Скромнее всех держался седовласый.
— Сеньор Рап Венн! — сочувственно закачал я головой. — В ваши-то годы искать приключений.
— Не твое дело, — неожиданно, но не особо грубо огрызнулся Венн.
— Трейчке, — позвал я клерка огласить сведения о пленном.
— Владеет наследственными землями Веннов и присоединенными согласно аннексий с виконта Шартре шестьюдесятью квадратными лигами у истока Лаи.
— Вы удачливы в войне мой друг? — обратился я с вопросом к седовласому.
— Не теперь, — ответил он, но уже вовсе не грубо. Политика кнута приносила свои плоды.
— Имеет десяти процентную долю в банке Крюффа, — дополнил информацию Трейчке. — Сам банк оценивается в миллион реалов.
— Не путайте, сеньор Трейчке. Сеньор Венн имел долю в банке, но уступил мне. Не возражаете сеньор Венн? Отлично! Хорошо вести дело с понятливым и дальновидным человеком. Как вы догадались, что с виселиц на стенах Эль Гураба, истоки Лаи не просматриваются?
Венн поджал губы, но промолчал.
Я перешел к последнему из пленников. Наглому.
— Уважаемый вы доставили мне не мало хлопот.
— Бросьте фиглярство, Гонзаго. Касательно меня ваши контрибуции не законны. В кодексе Реенталя сказано, суммы удержания с пленных держателей империалов не должны превышать пяти процентов стоимости их личного имущества. Так что самое большее вы от меня получите…
— Сеньор эконом, — призвал я клерка, недослушав барона.
— Сеньор Берг является имперским ленником или по старому империалом, потому земли принадлежат короне.
— Вот те здрасти!
Берг самодовольно осклабился. Что съел?
— За сеньором Бергом более ничего не записано, — констатировал несостоятельность пленника Трейчке.
— А у родни?
— Родственники сеньора Берга так же являются ленниками императора.
— То есть нищими? — заключил я из справки клерка.
— Имущественно не самостоятельными, — поправил меня Трейчке.
— Суть одна. Он голодранец и думает, это ему поможет. Причем имеет наглость ссылаться на закон. Так вот, насчет законности сеньор Берг не сильно апеллируйте к Реенталю. Напомню по такому случаю вам народную мудрость. Закон что дышло, куда повернул туда и вышло.
— Вы не посмеете, — упорствовал Берг в своих заблуждениях. — Вас вызовут в Имперский Суд и Суд сословий. И за самоуправство отнимут титул графа.
— Беспокойтесь сеньор Берг о себе. Скажем так, если в течение декады в моей казне не прибудет на восемьдесят тысяч реалов, я посажу вас в такую дыру, где даже тараканы не живут. Когда наступит срок вас отпускать. Опасаюсь, сам лейб-медик двора не возьмется за ваше лечение.
— Я императорский ленник, — напомнил мне Берг. — Больше чем на три декады вы меня не посадите. А на три декады моего здоровья хватит.
— Как сказать! Я посажу вас в компанию с Додо, — сочинил я на ходу. — Знаете, за что он там сидит в каталажке. За ско… то… ло… же… ство, — по слогам произнес я, дабы спорщик и законник на слух определил, что ему грозит. — Я вам не завидую Берг. Додо сидит год, но, увы! тюрьма не деревенский выпас ему так давно ничего не перепадало.
— Как вы смеете!!! — возмущению Берга не было границ.
— Я смею, — рассмеялся я над запаниковавшим бароном. — Не хотите ли процитировать по такому случаю что-нибудь из Реенталя? Трейчке принесите свод барону. Освежить память… и на случай прикрыться от домогательств.
После столь скорого, но справедливого суда, я сопровождаемый Маршалси отправился восвояси. Выцепив в суете слуг Арно, распорядился готовить столы изобильные, вина нескончаемые, фанфары всегласные в ознаменование победы и избавления от недругов и пацаков. Пережидая приготовления к гусарскому мальчишнику, мы уединились покалякать во все той же библиотеке за бутылочкой "Молока лозы".
— И так господин лейтенант, — объявил я герою, после первой чары, — здесь мы задерживаемся край три дня. После чего отправляемся в Тиар, куда собственно и держали путь. Возможно, акцентирую, возможно, завернем в Галле к епископу, но это зависит от некоторых обстоятельств.
— А чем тебе здесь не житье? — спросил Маршалси перед второй.
— Меня здесь не любят, — спрятался я за усмешку.
— Опять мутишь Вирхофф?
— Понятно мучу, — поскупился на объяснения я, но не пожадничал на выпивку. Третья зарядилась до краев.
— Будь по-твоему, — согласился Маршалси без особой радости.
Мы душевно помолчали, допив остатки вина. Пришел слуга, по случаю торжеств наряженный в золотом тканый камзол и страусиновые перья и пригласил к столу.
— Ну что ж, настала пора чествовать героев, — по-приятельски похлопал я Маршалси по плечу, и мы отправились к месту сбора овеянной славой гвардии.
Нет! Если справедливость на белом свете! Назовите мне уголок тверди земной, где бы упомянутая особа, не отворачивала свой прекрасный лик от таких как я, горемык!
Я успел сделать в сторону счастья ровно десять шагов. Десять шагов по чудесному коридору, устеленному полосатой дорожкой, десять шагов вдоль стен драпированным цветастым шелком, десять шагов мимо бюстов предков и панно с сатирами и нимфами, десять шагов под алебастровым потолком в алебастровых розах и алебастровых виньетках. Там где коридор входил в круглый зальчик уставленный вазами с ярко-зелеными фикусами, колючими акациями и прочей комнатной растительностью меня стерегла служанка Валерии.
— Ваше Сиятельство, — легкий реверанс в мой адрес, — вас просят навестить Их Сиятельство.
— Кто просит? — разгневался я на деву.
— Их Сиятельство, сеньора Валерии.
— А подождать с визитом Их Сиятельства не может?
— Нет. Просили зайти тотчас.
Говоря со мной, служанка стояла посреди дороги, что айсберг на курсе Титаника. Ни влево, ни вправо не увернуться.
— Ступайте лейтенант, — вынужден был расстаться с Маршалси я. — Мое отсутствие не продлится слишком много времени.
Я проследовал за белобрысой. В эти мгновения, сам себе я напомнил революционера-семинариста, которого припутала царская охранка.
На этот раз служанка не докладывала. Распахнула дверь и впустила меня в покои. Злопамятный мопс поднял уши и по-взрослому рыкнул. Однако рассмотрев меня, поспешил спрятаться за подушки на диване.
Заводным солдатиком, я без задержки, проследовал в спальню. Валери сидела на краю кровати и смотрела куда-то в угол.
— Знаете, сеньора, — наболевшее рвалось наружу, и я готов был выплеснуть обиды наружу, особенно пройдясь по поводу использования меня как к мужчины. Валери подняла глаза, и я заткнулся в начале речи. У киношного вампира глаза и то бледнее. А тут представляете в рубиновом ореоле черная точка зрачка. Ух!!! Мороз по коже!
— Вы хотели, что то сказать? — спросила Валери.
Я промолчал.
— Вас смутил цвет моих глаз, — она не сводила с меня своего упырьего взгляда.
Опять промолчал.
— Второе драже, — подсказала Валери. — Следовательно, вы знаете, зачем вы здесь? — и, глядя прямо мне в глаза медленно спросила. — Лех фон Вирхофф? Кажется, так вас зовут?
Разновидность палаша.
Род боевой шпаги.
Доспех из кожи, без или с короткими рукавами.
К учебным рапирам прикрепляли специальный шар из пористого материала пропитанный краской.
Укол снизу вверх.
Дан-гайн, легкий палаш с однолезвийным клинком малой кривизны.
Боевое индийское искусство, где для достижения успеха усилия вкладываются в единственную атаку.(???)