Двери лифта распахнулись в небольшой тамбур с единственной дверью, на которой объёмно светилась лиловая цифра "2", означавшая уровень сопространства. Из тамбура дохнуло спёртым воздухом и усилившимся запахом книжной пыли.
- Всё хочу спросить и забываю, - проговорил Лев, принюхиваясь. - Что это за запах на станции? Такой сухой, пыльный?
- Уловили? - чуть ли не обрадованно удивился Берзен. - Обычно мало кто обращает внимание. Феромонный носитель. - Он прочитал на лице Волошина непонимание и пояснил: - Сложное полимерноорганическое вещество воскообразной консистенции, сублимирующее при температуре выше восемнадцати градусов. Собственно, это свойство и позволило сохраниться нирванским записям в информхранилище до наших дней. Носитель выполняет приблизительно ту же роль, что и спирт в земных духах. С той лишь разницей, что самих феромонов мы не ощущаем... - Берзен распахнул дверь в лабораторию. - Прошу.
То, что Волошин принял за пульт управления, исподтишка заглянув в лабораторию из своей комнаты, оказалось матово-прозрачным экраном, делящим помещение пополам. Собственно, лаборатория находилась по эту сторону: у самого экрана стояли два транслингатора (вероятно, основной и резервный - а может, дублирующий), а посередине, в полуметре от пола, находился выносной дисплей комп-вариатора. Перед ним, напряжённо сгорбившись в кресле, спиной к двери сидел Ткачик. Мелькая пальцами обеих рук по клавиатуре, он оживлённо беседовал с вариатором. Речевая характеристика была отключена, и вариатор мгновенно отвечал многоцветным перемигиванием быстро меняющегося текста на дисплее. Кресло Томановски справа от Ткачика пустовало. А по другую сторону экрана располагалась имитация поверхности Нирваны: клочок голой кремнистой почвы с белесо-слепящими под цвет нирванского неба стенами и потолком. В центре клочка почвы в знакомой Волошину отрешённой, безучастной позе Будды сидел абориген.
- Здравствуй, Карой, - окликнул Ткачика Берзен.
- Зась! - раздражённо отрубил Ткачик, не отрываясь от работы.
Берзен, извиняясь, развёл перед Волошиным руками и вырастил пару кресел за спиной Ткачика.
- Подождём, - шёпотом проговорил он и жестом предложил садиться. - Не будем мешать.
Из-за спины Ткачика Лев видел часть дисплея, но разобрать хоть кусочек текста не смог. Мелкие буквы прыгали, мельтешили разноцветными букашками, слипаясь, разрастаясь, меняя цвет и друг друга. Впрочем, после некоторого наблюдения ему удалось выделить игровую компоненту работы Ткачика. Под чёрной строчкой вверху дисплея появлялась синяя, которую Ткачик, вероятно изменением смыслового содержания, должен был перевести в жёлтый цвет. Когда это удавалось, жёлтый текст прыгал влево, образуя столбец, а рядом возникал ещё один или несколько синих столбцов, требующих той же операции. Дальнейшая "игра" с синими столбцами текста требовала более аккуратной работы, поскольку жёлтый столбец иногда начинал наливаться зеленью, стремясь изменить цвет, и тогда приходилось возвращаться на несколько ходов назад. Столбцы множились в непонятной прогрессии - иногда возникало пять-шесть синих, иногда только один, текст мельчал, чуть ли не до микроскопического, - но по мере успешного продвижения работы верхняя чёрная строчка постепенно, словно накаляясь, краснела, а когда весь дисплей оказывался заполненным жёлтыми столбцами, над уже алой верхней строкой возникал мигающий восклицательный знак. Затем изображение исчезало, и возникала новая чёрная строка с пустым экраном под ней.
Наконец, после очередной успешной операции на дисплее вспыхнула надпись: "КОНЕЦ РАБОТЫ", и Ткачик облегчённо откинулся на спинку кресла.
- Как самочувствие пикьюфи? - спросил он, включая речевую характеристику.
- Практически полная прострация с гаснущими следами возбуждения, вызванного предшоковым психологическим состоянием во время утреннего контакта. Рекомендуется в ближайшие пять-семь часов в контакт не вступать.
- Он не голоден?
Вариатор помедлил с ответом, затем сказал:
- Нет. Его энергетический запас на уровне полутора-двух суток.
- Энергетический запас! - фыркнул Ткачик. - Кто в тебя только вкладывал основы биологии! Хорошо. Пусть сидит здесь до вечера. Ему ведь всё равно, где находиться, если есть не хочет. Всё, сеанс окончен. Спасибо.
Дисплей вариатора погас, и Ткачик развернулся вместе с креслом к гостям.
- Привет! - небрежно махнул он рукой. Его лицо прямо-таки излучало удовлетворение от успешно проведенной работы. - С чем пожаловали?
- Привет, - снова поздоровался Берзен, а Волошин кивнул. - Что это ты моделировал?
Видно он разобрался в игрографической беседе Ткачика с вариатором.
- Что? - переспросил Ткачик и, бросив быстрый взгляд на Волошина, выразительно посмотрел на Берзена.
Берзен усмехнулся.
- Карой, я ведь тебе ещё вчера сказал, что сегодня с "тайнами мадридского двора" будет покончено.
- Вот и славненько, - раскрепощённо выдохнул Ткачик. - А то чувствуешь себя... Ну, да ладно. Мы прогоняли с вариатором программу вечернего контакта с аборигеном. Ты же знаешь, что прямой контакт с ним в особых условиях почти не даёт результатов. Эховое сознание практически полностью забивается основным, несмотря на все наши попытки экранировать его. Поэтому мы решили провести сеанс на скорости функционирования эхового сознания. А поскольку на такой скорости с ним может работать только вариатор, мы и попытались составить приблизительный каркас беседы по интересующему нас кругу вопросов. Хотя, конечно, всех поворотов беседы мы, естественно, предусмотреть не могли - нам ещё не приходилось вступать в контакт с рафинированным эховым сознанием.
- Поприсутствовать можно? - поинтересовался Волошин.
- А почему нет? - пожал плечами Ткачик. - Впрочем, сегодня вечером вам вряд ли будет интересно. Контакт-то прямой, от силы две-три минуты на запредельной для нас скорости - если вы помните, функционирование эхового сознания пикьюфи почти на два порядка выше обычного.
- А как вы вообще вышли на эховое сознание?
Ткачик хмыкнул и смущённо улыбнулся.
- О! Это уже "тайны мадридского двора".
Шпилька явно предназначалась начальнику станции. Но Берзен не отреагировал. Он скучающе качал ногой и с постным выражением лица смотрел сквозь матовый экран на неподвижную фигуру аборигена.
- Совершенно случайно, - продолжил Ткачик. - На Нирване практически нет свободной воды: я имею ввиду не только открытые водоёмы, но и атмосферные осадки. В самых благоприятных условиях: при наиболее низкой ночной температуре - влажность воздуха не превышает шестидесяти процентов. То есть, для того, чтобы достичь точки росы, температура воздуха должна понизиться ещё градусов так на двадцать пять - тридцать...
- Точка росы - это температура, при которой атмосферная влага начинает конденсироваться, - бесстрастно заметил Берзен. Всё же шпилька Ткачика не прошла мимо цели. Похоже, пикетирование было основой всех разговоров между ними.
Ткачик было осёкся, но тут же расплылся в улыбке.
- Простите, - извинился он, всеми силами стараясь подавить улыбку. Я всё забываю, что наш гость гуманитарий, а не естественник... Постараюсь учесть. Так вот, борьба за влагу как в растительном, так и в животном мире идёт весьма ожесточённая. Она основа жизни на планете. Если на Земле, как полагают, появление разумной жизни обусловили сезонные изменения, заставившие homo работать, чтобы обеспечить себя на зиму пищей и тёплой одеждой, то на Нирване, вероятно, таким фактором для postquasifungi послужила вода. С год назад наш экзомиколог Томановски - вас, кстати, вчера с ней знакомили - начала серию экспериментов по введению избыточных порций воды вначале в растительные, а затем и в животные формы нирванских организмов. Результаты оказались обескураживающими. У растительных форм буквально через несколько минут начинался активный рост клеточной структуры, почти на порядок превышающий рост клеток земных мицетов, который продолжался до установления прежнего баланса воды на единицу массы псевдомицета. Что же касается животных форм, то при введении дозы они вначале впадали в ступор до полного перераспределения воды в организме, а затем наступал резкий переход из каталептического состояния в усиленно функциональное. То есть, все функции организма выполнялись гораздо быстрее, чем обычно. По образному сравнению одного из учёных, - здесь Ткачик недвусмысленно посмотрел в сторону Берзена, - вода для растительной жизни Нирваны является катализатором наращения массы, а для животной - энергии.
- Нечто вроде наркотика, - полуутвердительно вставил Волошин.
Ткачик удивлённо вскинул брови, но затем всё же кивнул.
- Да, вы правы. Именно наркотика, но и именно нечто, поскольку не уверен, что процедуру дыхания больного человека чистым кислородом можно считать введением наркотика. Но, раз уж зашла речь о недоверии к чистоте наших действий, я вынужден разъяснить суть метаболизма нирванских организмов. - Ткачик бросил взгляд на Берзена, и опять не удержался, чтобы не съязвить: - Постараюсь попроще. Кровь пикьюфи, будем называть её так, представляет собой вязкую коллоидную субстанцию, биохимические процессы в которой чрезвычайно замедлены. А разбавление её водой способствует ускорению биохимических реакций. При этом, правда, следует не переборщить дозировку, иначе может нарушиться последовательность биохимических процессов: они начнут пересекаться, последующие обгонять предыдущие, наступит разбалансировка метаболизма, хаос в сигналах нервной системы проще говоря, опьянение, аналогичное введению человеку избыточных порций кислорода или спирта.
- Существуют ли остаточные явления после окончания действия избыточной воды? - На этот раз Волошин задал более осторожный вопрос.
- Да, - вновь подтвердил Ткачик. - Наблюдается эмоциональный упадок, сила которого пропорциональна величине вводимой дозы. Но при наших дозах аквасиндром пикьюфи, как мы его называем, весьма незначителен. Естественно, что все факторы воздействия воды мы определили не на аборигенах, а на других животных формах. Лишь убедившись в их практической безвредности, перешли к пикьюфи.
- А привыкание?
- При наших дозах и периодичности их введения оно исключено. Хотя желание "повторить", естественно, остаётся навсегда.
- И как вы обнаружили эховое сознание? - спросил Волошин.
- По когитограммам. При введении воды в организм пикьюфи убыстряются не только физиологические процессы, но и процесс мышления. При этом наблюдается сбой его программы как общественного существа, и начинают проявляться индивидуальные черты. Психология индивидуума претерпевает мучительный переход из блаженного состояния полной запрограммированности чёткой линией общественного поведения в муторное состояние дискомфорта осознания собственной личности. Вот тогда на когитограммах и проявляются следы затухающей несущей с высокой частотой. Вначале их приняли за возмущение психополя в момент ломки психики, но, когда выделили в отдельную составляющую, то и обнаружили эховое сознание.
- Надеюсь, вы всё поняли, - с иронией заметил Берзен. - Отдельная составляющая затухающей несущей...
- В первом приближении, - улыбнулся Волошин. - Одного не могу уяснить: что противозаконного вы усматриваете в таком контакте?
По застывшему лицу Ткачика он понял, что сморозил глупость. Противозаконного в контакте действительно ничего не было, если не считать, что он проводился без согласия аборигена. Впрочем, и это неверно. Согласие пикьюфи получить как раз нетрудно: его общественное сознание, ориентированное исключительно на безапелляционное выполнение требований извне и полное подавление личных желаний, просто не могло ни в чём отказать. Из него наоборот практически невозможно выдавить "нет". Правда и извне желать что-либо было некому до появления на планете людей... Поэтому оставалась только этическая сторона контакта, когда для "беседы" необходимо "подпоить" аборигена...
- Видите ли... - натужно стал выдавливать из себя Ткачик, смотря мимо Волошина сразу поскучневшим взглядом. - Как вам сказать...
- Не надо. Извините. Я понял.
Ткачик кисло усмехнулся.