Половина почти.
Вот ею и вымой как следует. Назад днём поедем, посветлу следы крови видны будут, потому старайся.
Я распряг мерина — пусть попасётся. Ноги предусмотрительно спутал.
Служанка принялась за дело — мочила холст, оттирала доски подводы. Я же рукой зачерпывал влажный песок с берега и оттирал низ подводы. Плохо, что стемнело, и лишь луна давала скудный свет.
Часа через полтора-два мы закончили.
Я сбросил сапоги и рубаху, закатал брючины, за шёл по колено в воду и оттёр руки, вымыл лицо. Маша немного поколебалась, потом отошла в сторонку, сбросила платье и голышом залезла в воду. Шумно поплескалась и вылезла.
Натянув платье на мокрое тело, она уселась на облучок.
Чего теперь делать будем?
Утра ждать. Ночью городские ворота закрыты, в город не пустят.
Ох ты, беда какая — одна ведь Дарьюшка с отцом.
Бог даст — выживет. К тому же утром надо телегу осмотреть — не осталось ли где крови.
Я посмотрел на луну — время было к полуночи. До утра далеко, надо немного вздремнуть.
Я залез в телегу, улёгся во весь рост, закрыл глаза. Может, бросить всё, берегом добраться до корабля — и гори оно всё синим пламенем? И чего мне так «везёт» на кромешников? Или это я такой, что неприятности ко мне липнут? Нет, корабль отменяется: деньги остались на постоялом дворе — сумма изрядная, я из-за них в Стамбуле сколько корячился, да и на охране корабля саблей помахал.
Послышался голос служанки:
Тебе не боязно на телеге лежать? Кровь на ней!
Бояться живых надо, Маша, а не мёртвых. Только живой может делать тебе пакость. А коли умер человек — воздай ему по заслугам. Доброго — схорони по христианскому обычаю, а плохого... на труп плохого плюнь и кинь в канаву, как падаль.
Жестокий ты.
Кабы не моя жестокость, хозяин твой, Илья, умер бы уже часов шесть назад, а с вами обеими кромешники поразвлеклись бы всласть да и животы бы вспороли.
Ох, какие страсти! Холодно что-то стало, с реки прохладой тянет.
Не надо было на мокрое тело платье надевать — замёрзнешь.
Я закрыл глаза. Надо обдумать ситуацию.
Телега немного качнулась, рядом со мной улеглась Маша.
Холодно, совсем озябла. Не прогонишь?
Места, что ли, жалко? Лежи, вдвоём теплее, может — удастся вздремнуть. Чую — день завтра колготной будет.
Однако ситуацию обдумать не удалось — волновала близость женского тела. Это сколько же у меня женщины не было? Я начал вспоминать. Ё-моё, да после временного переноса сюда вроде как и не было. Что-то я совсем плохой стал, то о деньгах, то о деле пекусь.
Соблазнять или уговаривать Машу не пришлось. Я ощутил женские пальчики на своих чреслах. Естество моё восстало, я завалил Машу на спину, задрал платье и набросился на неё, как голодный тигр на мясо. Маша лишь пискнула слегка от такого напора.
Когда я отвалился от женского тела, как клоп, насосавшийся крови, Маша прошептала:
Мне тепло стало. Ты сильный.
М-да, не учёл я того обстоятельства, что женщины всегда тянутся к сильным, способным постоять за себя мужчинам.
В общем, ночка удалась на славу, Маша оказалась темпераментной особой, и проснулись мы, когда солнце уже встало.
Умывшись, я снова осмотрел телегу, не пропустив ни одной щели, ни одной доски. По-моему, телега была такой чистой только тогда, когда её сделали.
Теперь бы и покушать, да нечего.
Я поймал и запряг мерина, и мы отправились в город.
Чем ближе подъезжали к городу, тем больше мрачных мыслей лезло мне в голову. Не хватились ли опричники пропавших подельников? Знает ли их начальство, куда, в какой дом они пошли, или это было их самодеятельностью? Жив ли ещё Илья?
Городские ворота были давно открыты, и даже обычная в это время очередь из крестьянских возов перед ними уже рассосалась.
Вот и знакомый уже дом.
Я перелез через забор, открыл ворота, завёл коня с телегой во двор. Служанка сразу побежала в дом. Я же распряг коня и завёл его в конюшню. Зашёл в дом, вымыл руки и прошёл к давешнему пациенту.
Здрав буди, Илья!
И те... бе... то... го... же, — просипел пересохшими губами хозяин.
Я осмотрел повязку. Терпимо — сукровица есть, но крови нет. Пульс ровный. Надо же, выдюжил мужик. Загадывать рано, как пойдёт дальше, но начало обнадёживающее.
Дарья, дай водички отцу — два глотка, не более.
Больной с жадностью припал к носику кувшина с водой.
Ну-ну, будет, нельзя тебе более. Всему своё время.
Пить охота.
Конечно, охота, понимаю, но не всё сразу. Дарья, по два глотка через два часа воду давать будешь. Если уж сильно просить будет, намочи тряпицу, дай пососать. А кормить пока нельзя.
Илья махнул рукой, вернее — хотел, получилось слабо, но я понял, наклонился.
Чего с этими?
Дарья, выйди.
Дождавшись, когда женщина, капризно передёрнув плечиками, вышла, я сказал: