- Для меня тут нет работы, - сказал Володя.
Фима рвался возразить, но Дашка не дала:
- Помолчи.
- Папа хочет сюда ехать, - сказал Володя. - Герман Львович, мне нужно с вами поговорить.
Дашка поймала его на слове:
- Вот папа проводит тебя в гостиницу, вы и поговорите.
Мы с ним вышли на улицу.
- Я примерно представляю, где гостиница, - сказал Володя. - Если у вас нет времени...
- У меня есть. Ты хотел про папу.
- Дашка говорит, у вас все в порядке, вы фильм снимаете, я очень рад за вас. И Ира Николаевна... Да, про папу. Вы ведь с ним всегда находили общий язык... Ему уже семьдесят пять, Герман Львович. Знаете, в его возрасте... Нет, он прекрасно сохранился, все такой же, он работает, монографию пишет, но какие-то, со стороны это незаметно, какие-то отклонения есть. Он ведь в энциклопедиях упоминается, это дает право на американское гражданство, я узнавал, есть специальная программа, и в Германию его приглашали, лекции бы читал, там для меня тоже есть работа... И вот никак мы не можем его уговорить. Вы знаете, что моя бабушка умерла здесь?
Я изумился:
- Мать Григория Соломоновича? Как это может быть?
- Дедушку расстреляли, бабушка после лагерей с новым мужем-поляком, с которым сидела, в Варшаву подалась, это уже было после войны, из Варшавы сюда. Берия, конечно, знал, но давал папе работать. Ну а папа... Вы ж его знаете, непрошибаемый, идейный, добровольцем на фронт ушел, довоенная работа о векторе появилась, когда он в госпитале лежал, в сорок втором, - он до сих пор живет воспоминаниями. И вот теперь, когда все едут в Штаты... вы же знаете, у нас сейчас даже зарплату не платят, оставаться просто нет смысла, - он решил сюда. Тут его ученики, он считает, будет работать, школу научную создаст... Я разговаривал с советником министра по науке, папа тут никому не нужен, смешно даже говорить об этом. Но он как ребенок. Появилась какая-то Лилечка, подзуживает его. Может быть, вы написали бы ему, объяснили ситуацию...
- А что за Лилечка? - спросил я.
- Мало ли у него баб было... Вы ж его знаете... Какая-то из них. Теперь она с его помощью сюда надеется перебраться. Впрочем, ничего плохого про нее не могу сказать. Но она молодая, зачем он ей здесь? Она его бросит. А он готов развестись с мамой и жениться на ней.
- Не думаю, - сказал я, - чтобы мое письмо что-нибудь для него значило. И в любом случае ни в какие Америки твой папа не поедет.
- Но как я могу его, в сущности, беспомощного старика, отпустить сюда, практически одного? Он о детях и внуках не способен думать, но мы-то не можем о нем не думать.
- Но ты же не можешь ему помешать, правда? - спросил я.
Он хотел быть хорошим сыном. Ведь и мужем хотел быть хорошим. Просто как-то все не получалось. Старался, как мог. Взвешивал все варианты:
- А если он сюда приедет, вы за ним присмотрели бы?
- А ты куда?
- Герман Львович, где работа будет. У меня мама, жена, ребенок вот-вот родится.
Прощаясь, улыбнулся неотразимо:
- Ире Николаевне привет передавайте. Если б не такая плотная программа, я бы обязательно ее повидал.
Отец его приехал через год с небольшим. Мы с Ирой ждали в квартире, которую загодя сняли для него и Лилечки. Она позвонила из аэропорта, удивленная, что никто не встретил, я объяснил про бесплатное, за счет Еврейского агентства, такси, продиктовал адрес. И вот из окна второго этажа мы увидели, как остановилось такси с чемоданом на крыше, по-российски обвязанным бечевкой. Из машины молодо выскочила рыжая женщина в свитере и джинсах, помогла выбраться высокому и тощему старику. Таксист стаскивал чемодан. Бечевка порвалась, чемодан издал какой-то звук, таксист занервничал. Прежде чем грохнуть груз оземь, сердито крикнул:
- Ма зе? Барзэль[1]?
[1] Что это? Железо?
- Дас Бух, - сказал Векслер.
- Что? - спросила Лилечка.
- По-моему, он спрашивает, не кирпичи ли в чемодане.
- А ты что сказал?
- Я сказал, что книги.
- На иврите?
- На немецком.
- Почему на немецком?
- Лилечка, ты считаешь, я полиглот? Я-таки не полиглот.
- Успокойся, пожалуйста, я тебя умоляю.
- Ма зе? Барзэль? - завопил таксист, двумя руками волоча чемодан к подъезду.
Мы встречали у порога. Приобняв Иру, Векслер сказал:
- Здравствуй, Ириша.
Он держался просто, и всем полегчало, насколько это было возможно. Женщины занялись подарками и обедом. Векслеру дали отдохнуть. Вечером он дозвонился до своего ученика Штильмана, советника министра по науке. Тот горячо поздравлял с приездом. Перекладывая трубку от уха к уху, Векслер сурово вслушивался в паузы между фразами и спросил:
- Вы можете сейчас ко мне приехать? Мне сказали, это недалеко.
Мы с Ирой оторопели.
Ученик объяснил, что, к глубокому сожалению, это совершенно невозможно. Векслер плохо его слышал, хоть я слышал на расстоянии двух метров от трубки.
- Хорошо, встретимся завтра, - согласился Векслер. - Я должен решить, где мне жить. Во сколько вас ждать?..
- Э-э... я вам позвоню, хорошо? - сказал советник министра.
Среди ночи нас разбудил телефонный звонок Лилечки: Грише плохо, она не знает, что делать. Мы помчались, Ира послушала старика, что-то дала ему, мы посидели, пока он заснул. Дашка возмущалась и Лилечкой, и бывшим мужем, и нами с Ирой, на которых, как она сказала, только ленивый не ездит, и бывшим своим свекром:
- Почему он в Штаты не поехал?
- Может, сионист.