Я заштукатуривал канавки в стене, а потом снова выбивал штукатурку, потому что не был положен нужный провод. Насим стоял надо мной и ругался, словно я был виноват. Но теперь-то я знал, что работаю быстро, не отстаю от молодых и, значит, помыкать собой не позволю. Не отвечая на истерику, я заделал канавку, а после работы сказал бригадиру:
- Ты должен платить мне столько же, сколько всем.
Я уже знал, что ребятам платят по двадцать пять.
- Разговаривай с кабланом, - сказал он.
- Нет, ты с ним разговаривай. Или я завтра бросаю работу. Мне не нравится по два раза делать одно и то же.
Ребята слышали наш разговор. Потом они убеждали в чем-то Насима, и мне послышалось, что они произносят "доктор". Мне заплатили так же, как им. В последний день Насим записал телефон:
- Мне понравилось, как ты выровнял потолок. Позову, когда буду делать ремонт дома.
В это время я изредка публиковался. За статью, над которой работал годы, платили, как за один день работы маляром. Если она появлялась в московском журнале, я этот журнал не видел, не слышал отзывов, не знал, прочел ли его хоть один человек. Иногда, найдя рукопись в столе, в первую минуту не мог вспомнить, опубликована она или нет. Все это не касалось жизни. А когда Насим позвал поработать у него дома, - думаю, потому лишь, что знакомые маляры запросили больше, - обрадовался.
Что же я приобрел, осуществив детскую мечту?
Странно, однако, - человек всю жизнь занимался литературой, написал несколько книг, вкладывал в них все силы души, испытывал поражения и победы и к концу жизни понял, что занимался не тем, чем должен был?..
- Я не опрощаюсь, - ответил я Векслеру. - Но согласитесь, что физический труд естествен, природа создала нас для него. Иван Павлов говорил: мышечная радость. Она делает человека здоровым, уравновешенным и доброжелательным, потому что физический труд в природе человека.
- Природа человека в том, - сказал Векслер, - чтобы не жить по своей природе.
8. Важнейший вопрос человечества
- Гера, ты Гера?
- Да, я Гера.
Мы с Гаем уже подходили к школе. Около школьной ограды дежурил полицейский. Несколько дней назад около другой школы террористы взорвали машину со взрывчаткой, и только чудом никто не пострадал. Говорили, у них теперь новая тактика - охотиться за детьми. Евреи, мол, любят своих детей и из страха за них уберутся с этой земли. Полицейский впивался взглядом в каждую притормаживающую машину. Но разве за всеми уследишь?
- Гера, я сделал тебе симан ра.
"Симан ра" - плохой знак, дурной знак, что-то такое. Тоже, наверно, как все у Гая, из какого-нибудь телефильма.
- Я не видел, Гай.
- Как ты можешь видеть?! Это в голове!! Это ничего?
- Ничего страшного.
- А если я подумаю плохое, чтобы Илия умер, напрымер, это ничего? Ты меня будешь любить, если я так подумаю?
Вопрос, прямо скажем, для Песталоцци. Я ответил на свой страх и риск:
- Буду.
- Даже если я захочу, чтобы он умер?
- Да, Гай, буду.
- Я тебя люблю, - в порыве благодарности сказал он.
- Бай.
- Бай.
Он бойко болтает на иврите, даже думает уже на нем, говорят, у него хороший язык - все это из-за телевизора. Не будь этого ящика, Гай был бы косноязычен, как мы, и мой друг лингвист Наум Айзенштадт - он со своим внуком приближался к нам по улице Бродецки, - Наум говорит, что убогий язык создал бы убогую личность. Но как быть с этим воспитанием? Почему-то телевизор не дает Гаю ответа на вопрос, что можно, а чего нельзя. Хорошо, когда есть кого спросить. Я подумал, молодец Ира, настояла на своем, решив ехать с Дашкой. Да и как бы мы сейчас жили в Минске, увидев по телевизору третий за месяц взрыв в Нетании?
Айзенштадт перевел внука через улицу, отпустил и подошел ко мне. В руке нес свежую русскоязычную газету - сядет сейчас в тени старого платана в скверике на Смелянски и начнет выделять адреналин. Он успел надоесть мне брезгливым выражением лица и словечком "бардак". Все вокруг было для него бардаком. Собственно, по большому счету его положение можно было назвать трагичным: человек любил порядок, а ему вместо порядка подсунули при рождении бардак. Надо сказать, что в этой ситуации он вел себя лучше многих.
- Фамилий погибших нет? - спросил я.
- Орит Шифрин.
- Ночью еще один человек умер в Ланиадо.
- Значит, в газету не попало. Просмотрел всю - про Гришин семинар ни слова, - сказал он.
- Не до него сейчас.
- Международный семинар математиков - и не до него? А что сказали Примаков и Жириновский - это важно? Бардак.
Он увидел мою сумку с инструментами:
- На работу? Взял бы меня подручным, что ли.
- А что ты умеешь делать?
- Кирпичи таскать, раствор замешивать, если научишь.
- С твоим сердцем?
- С моим сердцем и моими зубами.
Ему понадобились деньги, чтобы сделать себе вставную челюсть. С пособия на бедность челюсть не сделаешь. Но жена его одно время подрабатывала уборками, и я сказал:
- Тамара на твои зубы достаточно заработала.
- Я, понимаешь, хочу иметь собственные зубы, - сказал он. - Вдруг при разделе имущества она потребует мою челюсть.
Я ничем не мог ему помочь, довел до сквера и пошел дальше, в квартиру на Рав Кук, которую только начал.
Свежий утренний воздух с напором врывался в витринные окна салона, смел в углы строительную белесую пыль, гонял пустой пластиковый пакет между мешками с песком и цементом. В середине разора стояло громоздкое, как танк, несуразное кресло, обтянутое розовой неизнашиваемой синтетикой. Старые хозяева его оставили, новые просили выбросить, а пока на нем хорошо было курить. Я сел, включил старый автомобильный радиоприемник, чтобы послушать новости на русском. Должны назвать имена.
- ...это вторая жертва вчерашнего теракта в Нетании...