Александр напрягся: точно сказано. Как он забыл эту фразу? Ведь действительно, проклят всяк… И он в том числе. Ведь делал с небрежением. Вон те же обои, ведь заметно криво, подумал он, искоса еще раз посмотрев на кромку под потолком. Что же тогда натворила Аня, если навлекла на себя такой гнев? Он даже приободрился, потому что на фоне ее непутевости все его промахи безнадежно потускнели.
Матвей говорил о том, что, считая себя самым грешным человеком на земле, он каждую минуту опасается в чем-либо прогневить Бога. Оказывается, — и Александр удивился, услышав такое признание, — Матвей считает себя недостойным делать какое-либо дело, но делает его только потому, что так ему повелел Бог. Ему поручил Бог некие дела, — вот, например, воспитание таких заблудших овец, как Аня, и он старается делать это дело со страхом. Николай, со своей стороны, добавил: что касается его, то он делает свое дело “по страху ада”, потому что не может не делать его, так как оно поручено ему свыше.
— Так почему, узнав про Василия Степановича, ты сразу не потребовала его адрес? — вопрошал Николай.
— Я уже сказала, Ксения Сергеевна устала, и не захотела больше разговаривать, — ответила Аня.
Матвей возразил сурово, что причина, возможно, не в Ксении Сергеевне, а в Ане, которая не смогла правильно повести разговор, не смогла вызвать к себе доверие и много чего еще не сумела сделать. Антон, напряженно слушая, постепенно начинал понимать, в какую историю угодила Аня: она привозила продукты Ксении Сергеевне, престарелой больной женщине, что-то знавшей о некоторых тайных верующих в Ярославской области. Об этой общине и должна была разузнать подробнее Аня, это было ее заданием, которое она не выполнила. Особенно интересовал Матвея и Николая адрес некоего Василия Степановича.
Матвей говорил, что внутренние пороки Ани помешали ей сделать это. Если Ксения Сергеевна не дала адресов, сославшись на усталость, и попросила на тот момент завершить разговор, значит, Аня не смогла расположить ее к себе. Аня должна раскаяться в этом, потому что в результате едва не “провалила” важное дело, — Александру показалось, что он хотел сказать “операцию”, и даже стало страшновато. Аня должна была признать, что она виновата, раскаяться перед всеми, а потом еще пойти на исповедь. И вообще она должна чувствовать себя виноватой во всем пред всеми, и тогда, может быть, что-то будет получаться в ее делах.
Александр вспотел, слушая все это. Вот она, правда жизни. Вот как живут серьезные, ответственные люди.
— А теперь скажи, — с самодовольством и каким-то азартом произнес Матвей, — какие внутренние пороки, твои, разумеется, какие недостатки, какие свойства личности привели к этой ошибке?..
“Ну, это уж слишком, — подумал тогда Александр, — кто они такие, чтобы до такой степени ее судить?” И тотчас поправил себя: “Я ничего не понимаю. Ничего в этом не понимаю. Это действительно очень действенный духовный метод, они знают, что делают”.
И Матвей снова говорил о том, что каждый человек, чтобы исправиться, должен ощутить себя нравственным уродом, и прежде всего Аня, потому что она действительно хуже всех. Он еще не встречал человека, который бы так неудачно делал все, что ему поручают.
— И последнее, — торжественно произнес Матвей, — зачем ты купила этот плащ?..
— Я купила на свои деньги, — возразила она. — Деньги мне дала тетя…
— Это неважно, кто дал тебе деньги. Это греховный поступок. Надо было посоветоваться, прежде чем делать такие вещи. Это еще раз говорит о том, что ты забываешь, что живешь в общине.
Слушая, Александр готов был поверить в то, что Аня действительно, в отличие от всех и от него самого, является каким-то безнадежным, потерянным, грешным, ни на что не способным существом. И это помогало ему понять и принять сегодняшнюю сцену. Он даже попробовал представить себя на ее месте, но от этого ему стало неприятно. Нет, пусть каждый остается на своем месте, решил он, а равенства и справедливости, как известно, все равно не существует.
Потом все вышли на кухню, и уже в более свободной обстановке продолжался разговор о жизни. Матвей смеялся, получив, очевидно, удовлетворение от воспитательного процесса.
Александр старался не смотреть на Аню, как будто действительно принимал участие в чем-то нехорошем. Она говорила, что готова исправить свою ошибку, поехать и поговорить, убедить дать адреса…
— Отвези ее завтра, — небрежно сказал Матвей, обращаясь к Александру. — Съезди с ней к Ксении Сергеевне. Узнайте адрес, — добавил он, обращаясь к ним обоим.
— А если она снова не даст адрес этого Василия Степановича? — спросил тем не менее Александр.
— Значит, ты не справился со своей работой, — вмешался Николай. — Если нужно добыть адрес, фотографию или рукопись, ты должен добыть ее как угодно, какими угодно средствами. Ты должен добыть все, что понадобится.
— Разве можно пользоваться какими угодно средствами? — в который раз наивно спросил Александр.
— Если это нужно для дела, то можно, — ответил Николай.
— А если она спросит, почему я вдруг приехал?
Николай подумал и сказал хмуро:
— Тогда скажешь, что Бог тебя послал. А ты вот что, — сказал он, оборачиваясь к Марине, молчавшей подавленно во время всего разговора. — Завтра Алевтина едет с детьми в деревню. Поедешь с ней помочь по хозяйству. Огород копать, с детьми посидеть. В общем, собирайся…
— И ты за время всего этого разговора ни разу не имел никакой своей мысли, тебе нечего было сказать от себя, возразить? У тебя совсем не было своего мнения?..
— Сказать? Мнение? Нет, я должен был наблюдать и делать для себя выводы… Ведь для этого меня и позвали…
На следующий день Александр повез на пыльном жигуленке Аню к Ксении Сергеевне в Новые Черемушки, и тогда ему довелось узнать чуть больше о том загадочном деле, которое нужно было делать любой ценой.
Есть общины, рассказывала ему по дороге Аня, настроение которой сегодня было получше, чем вчера, тайные общины, которые сохранили много церковных ценностей — иконы, книги, разную церковную утварь… “И вы что же, это все собираете?” — спросил Александр. “По возможности мы пытаемся узнать о них все что можно… Николай хочет изучить их, и мы все должны помогать ему”, — кратко сообщила она. Очевидно, ей тоже были даны указания не откровенничать даже с Александром. “Кто это “мы”? — попытался все-таки выяснить Александр. — Меня никто не спрашивал, мне не говорили об этом. А ты? Ты зачем это делаешь?” “Меня благословил батюшка”, — снова кратко ответила она.
Ах, вот оно что. Тогда понятно. Этот ответ для Александра был исчерпывающим, как виза в паспорте. “Батюшка благословил” — это как волшебное слово, как “сим-сим, откройся”, это тайное невидимое решение о судьбе человека, который сам о своей судьбе ничего не знает и даже думать не смеет. “Батюшка благословил” — это невидимый указ в пока что еще видимом мире, это все равно что тайное посвящение, поручение на некой мистической службе, смысл которой мало кому из окружающих понятен.
Ксения Сергеевна была худенькой, маленькой пожилой женщиной, почти прозрачной. Она была настолько доброжелательной и открытой, что Александр даже испугался: как можно было прожить жизнь с такой душевной простотой? “Здравствуйте, Ксения Сергеевна, — говорит Аня. — Это Александр, познакомьтесь, мы привезли вам продукты. Как себя чувствуете?..” “Ну что вы, спасибо, намного лучше, чем три дня назад. Да вы садитесь. Сейчас я заварю чай”. “Да вы не волнуйтесь, мы сами все сделаем. Кстати, мы вот и чай привезли, и сахар. А это вот еще крупа гречневая, не продел, и рис хороший. Это масло подсолнечное, рафинированное”. “Вот это да, — отвечает Ксения Сергеевна, — совсем прозрачное подсолнечное масло, я никогда не видела такого. Мне рассказывали, что старые люди умирают прямо в очередях, но я ведь сейчас ну разве что до угла дойду, а как дальше — не знаю. Но вот ко мне в гости Василий Степанович приехал из-под Ярославля, привез огурцы маринованные, молоко домашнее. И как только он все это довез?.. Да, сколько я вам должна за это?”
“Ну что вы, ничего, это все просто так, — возражает Аня. — Давайте просто посидим”.
Вот и он, тот самый Василий Степанович, подумал Александр, адрес которого Аня должна была узнать каким угодно способом. Он сам приехал.
Они пили чай с вареньем, и Василий Степанович, седой, спокойный, одетый немного по-домашнему — в поношенные брюки и выцветшую клетчатую рубашку, постепенно становился разговорчивее и веселее.
“Мы всегда живем с запасом, — улыбался он. — Отец учил: соль, спички, немного крупы всегда должно быть впрок. Ни на что нельзя надеяться”.
Александр осторожно зачерпывал чайной ложкой с края вазочки желтовато-прозрачный яблочный сироп.
“И все равно, — продолжал Василий Степанович после того, как уже было выпито по чашке чая, — все равно не верю я, что советская власть закончилась. Это какой-то новый трюк КГБ. Мы вот выйдем из наших убежищ, обозначимся, и тут-то нас всех и арестуют. Если та власть была от дьявола, то куда же она делась?.. Зло не может уйти просто так, если нет покаяния. Значит, оно войдет в новую власть. А ведь покаяния-то и нету!..”
Александр рассказывал про перестройку, про митинги и дебаты, про последние публикации в “Огоньке”, говорил о переменах, которые неизбежно наступят и, возможно, приведут Россию к свободе.
“А я вот не верю, не верю, — продолжал Василий Степанович. — Это все сверху. А если сверху — то как они решили дать свободу, так потом и отнимут”.
Почему-то вдруг он сам начал рассказывать про общину тайных верующих, которые там, где-то под Ярославлем, живут, не веря ни в какую перестройку. “Огонёк” они тоже не читают, так это потому, что вообще не привыкли читать советские газеты и журналы, в которых правду никогда не писали. В этот момент Александр и Аня, как их научили Матвей и Николай, выразили искренний интерес, и Аня спросила, можно ли как-нибудь приехать в их поселок.
“Что же, приезжайте, — сказал он после некоторого размышления. — И ты, Саша, приезжай”, — добавил он, персонально обращаясь к Александру, словно чувствуя, что он здесь человек еще неопытный, играющий какую-то вспомогательную роль.
Аня спросила осторожно, можно ли приехать еще с одним знакомым — очень хорошим верующим человеком, которому это тоже будет интересно, который никогда не приветствовал советскую власть, который много молится дома. Эти слова, догадался Александр, Аня должна была произнести во что бы то ни стало.
“А он надежный человек?” — настороженно спросил Василий Степанович. “Да, конечно”, — подтвердила она. “Саша, он надежный человек?” — почему-то на всякий случай Василий Степанович осведомился у Александра. “Да, конечно, я ручаюсь”, — быстро откликнулся Александр.
Ксения Сергеевна, увидев такое единодушие, тоже подтвердила, хотя, очевидно, не поняла на тот момент, о ком именно идет речь — Матвее или Николае. С ними обоими, как догадался Александр, она едва успела познакомиться.
И для Александра так и осталось загадкой, почему Василий Степанович, осторожный и внимательный, умудренный трагическим опытом человек, сын расстрелянного священника, так доверчиво разговорился именно с ним, ничем, в сущности, не доказавшим свою благонадежность в этой полной ловушек и предательств сфере человеческих взаимоотношений. А Ксения Сергеевна даже подарила Ане маленькое дореволюционное Евангелие, с золоченым обрезом, в твердом, немного потрепанном переплете.
Вечером Аня и Александр рассказывали Николаю и Матвею, как прошла беседа. Рассказ этот, правда, скорее напоминал отчет; их несколько раз останавливали и задавали уточняющие вопросы, велели начать снова. Матвей сделал несколько замечаний в местах, где, как ему показалось, разговор был проведен неправильно и мог вызвать настороженность Василия Степановича. Восхищения или одобрения Матвей и Николай не выразили. Однако, получив в конечном итоге удовлетворительный результат, Николай сказал: “Ну что же, готовимся к поездке”. А Матвей забрал у Ани Евангелие, подаренное Ксенией Сергеевной, сказав, что этот подарок не имеет лично к Ане никакого отношения, а принадлежит всем. И повторил: надо готовиться к поездке.
О том, что эта поездка состоялась, Александр узнал позже, когда Матвей и Николай, уехавшие на несколько дней, вернулись с иконами и книгами, святынями, фотографиями и воспоминаниями, написанными кем-то из членов тайной общины, так и не признавших советскую власть.
Однако как им удалось убедить верующих отдать то, что они хранили много лет после разрушения местной церкви, Матвей не рассказал. На вопрос Александра, зачем понадобилось забирать все это, Матвей ответил: “Видишь ли, там остались одни старики, вернее, старушки. У них нет перспективы. У них нет руководителя. Им одиноко. И вообще скоро они все перемрут”. А Николай объяснил кратко: “Это все должно быть у нас”. “Это все должно быть у нас”, — повторил он строго, увидев, очевидно, какое-то сомнение в глазах Александра.
Александр больше не видал Василия Степановича. И только спустя несколько лет, на Ярославском вокзале, у книжного лотка его окликнул какой-то человек. Незнакомый человек, очевидно, ошибся, решил сначала Александр, но потому узнал в старичке Василия Степановича. Александр недоумевал — радоваться или нет, но Василий Степанович заговорил первый. Однако это было потом, спустя несколько лет, а в тот год Александр продолжил работу, к которой, как он считал, был призван.
Но если у тебя все сложилось, у тебя были интересные дела, зачем ты решил приехать ко мне с тем странным разговором тогда, зимой? В тот вечер я не ожидала увидеть тебя, я не думала, что ты появишься снова… — Вообще-то я не собирался больше встречаться с тобой, я решил выкинуть из головы всякую память о тебе, как будто тебя никогда не было в моей жизни… И я не сразу решился… Наступила зима, и однажды я собрался с духом и решил еще раз поговорить с тобой…