— Посмотри на меня, — прервала она, и Александр неохотно поднял на нее глаза, — Мне уже в какой-то степени все равно. Я понимаю, что и Николай, и твой Матвей не оказывали мне помощь просто так. Не бескорыстно. А за определенную плату, которую они получат потом. Я в какой-то степени уже их собственность, потому что у меня нет сил… А ты? Скажи, зачем ты участвуешь в этом? Разве ты — их собственность?..
— Нет, — ответил Александр. — Я только должен сказать, что отныне…
— Нельзя доверять, — сказала она. — А я сегодня уже слышала эти слова… Вот только что, час назад, был помощник, — она споткнулась на этом слове, едва не сказав “послушник”, — вашего друга Николая, и представляешь, он говорил то же самое… Говорил про Матвея. Что он злодей. Они забрали все документы. И как я должна все это понимать?..
— Он присвоил себе чужое, — продолжил Александр. — Он присвоил собственность общины, и желает присвоить еще…
— Нет, нет, я слышала совсем другое, — перебила Ксения Сергеевна. — Именно Матвей присвоил себе деньги. Кому я должна верить?..
Александр пожал плечами.
— И я тоже не знаю, — сказала она.
Помолчав, потому что сказать ему было нечего, он взял сумку, прошел к двери и, не попрощавшись, вышел из квартиры.
С ощущением тотальной глупости и пустоты, накрывших его, он добрался до машины, сел за руль, раздраженно хлопнув дверью.
— Я больше никуда не поеду, — сказал Александр. — Никуда ни по каким поручениям.
Он не стал пересказывать Матвею подробности своего визита, сообщив только, что разговор с Ксенией Сергеевной не удался: она не захотела никуда ехать. Если Матвей желает, пусть сам поговорит с ней.
— Значит, ты не сумел с ней поговорить, — спокойно отметил Матвей. — Значит, надо будет продолжить с ней этот разговор в другой раз. Например, завтра. Главное — у нас документы.
Он спокойно развязывал туго затянутые шелковые тесемки папки, и вдруг затих.
— Они уже были здесь раньше нас, — пояснил Александр. — Они забрали все документы и поговорили с Ксенией Сергеевной.
Матвей нахмурился и проворчал:
— Не думай, что на этом все закончилось. Мы должны все исправить.
Он швырнул легкую, издевательски пустую раскрытую картонную папку на заднее сиденье.
— И это все, что ты вынес оттуда?..
Через полтора часа они подъехали к дому — его незавершенный темный силуэт издалека виднелся на фоне слабых фонарей. Последнее время Александр часто испытывал это чувство: приближение к дому, который он построил почти что собственными руками, вызывало тревогу и скрытую тоску. У него было смутное ощущение, что для него этот дом навсегда останется чужим, и все, что связано с ним, было построено на песке, как воображаемый замок в его архитектурных проектах.
— Ты должен все исправить, — повторил Матвей, когда Александр заглушил мотор. — Ты должен подумать, как это сделать.
Навстречу вышла Аня. По ее изумленному и перепуганному лицу было понятно, что здесь тоже что-то произошло.
Они приехали спустя пятнадцать минут после отъезда Матвея и Александра. Вышедшую к ним Аню они заперли в подсобке (потом, правда, выпустили), и вошли в дом. Они прошли в комнату, где совсем недавно были помещены архивы и бумаги, книги и еще какие-то предметы, которые Матвей и Николай добывали вместе. Забрав кое-что, они уехали.
Александр и Матвей смотрели на последствия небольшого погрома, произведенного в одной из комнат, которую в дальнейшем предполагалось сделать молитвенной комнатой — маленьким храмом. Распахнута дверца шкафа, на столе беспорядок, выдвинут ящик. Конечно, Николай в идеале имел доступ ко всему этому, но сейчас это выглядело как грубое вторжение на чужую территорию.
Матвей слушал, красный от гнева. Он еще раз осмотрел комнату, от угла до угла, и вышел на улицу.
— Ты их пустила, — сказал он через некоторое время Ане ледяным голосом. — Ты их пустила, ты виновата во всем. Ты будешь отвечать за все это.
Аня ушла наверх, на второй этаж, и там плакала. Александр хотел пойти и успокоить ее, но Матвей не разрешил: она провинилась, не надо с ней разговаривать, пусть она вкусит сполна плодов своих ошибок, сказал он. Слова о том, что она не виновата, на Матвея не произвели никакого действия: он ушел к себе, не пожелав никого слушать. Приехавшие после вечернего богослужения его жена и дочь так и не узнали ничего — только утром им рассказали о том, что натворила эта растяпа.
Как выяснил Матвей, ничего важного они не нашли. Денег он здесь уже не хранил. Документы на дом им тоже не достались — по какому-то наитию Матвей перепрятал их, и Николай не знал, где они находятся.
Тем не менее, Матвей решил: каждый должен подумать, как исправить эту ошибку.
Можно заставить человека что-то делать, решил Александр, но заставить думать о чем-либо — это уж слишком, и, чтобы скрыться от нависшего невыносимого психологического давления, беспощадного, как асфальтовый каток, поехал на следующий день в Москву развеяться, подумать о чем-то совсем другом, о своем, хотя что теперь осталось от своего?.. В тот день он впервые за долгие месяцы заехал к своему другу Косте, с которым еще сохранились отношения. Он завалился в его бедную, опустошенную перестроечной экономикой квартиру, и предложил выпить, и они пили водку, и Александр много говорил в тот вечер. А Костя рассказывал про путч, про события у Белого дома, где он простоял несколько часов, скандируя вместе со всеми “фашизм не пройдет!” и размахивая каким-то транспарантом. Он жалел, что Александр совсем отказался от научного будущего. Хотя, по большому счету, это уже неважно. Это не имеет никакого значения: время ушло, твое место заняли другие, ты потерял то, что было дано лишь на короткое время. Твой научный руководитель уехал в США; а тебя в этой среде никто больше не знает. Ты упустил свое время, Александр, ты потерял его, ты неправильно распорядился данными тебе талантами, ты их закопал, выполнив все по евангельской притче, с точностью до наоборот.
А еще через несколько дней, собравшись с духом, Александр все-таки решил отправиться туда, где он впервые получил указание на этот путь жизни. В последнее время он ловил себя на мысли, что не испытывает особого желания ехать на приход к отцу Афанасию, — ощущение пустоты после каждой встречи смущало его. “Может быть, это и есть та самая теплохладность, которой надо бояться?” — с тревогой думал он. Матвей не возражал, и даже посоветовал Александру подробно рассказать батюшке, что вытворяет Николай — его духовное чадо, хоть уже и достаточно великовозрастное.
Между тем до отца Афанасия уже дошли слухи о том, что в общине этой что-то не так. Об этом Александр узнал от паломников, которые, как всегда, что-то знали и что-то слышали. Правда, когда Александр приехал, — как всегда, рано утром, — батюшка отбыл куда-то по делам и Александру предложили ждать. Прислушиваясь к тихо бурлившим вокруг разговорам, Александр постепенно узнавал о событиях, происходивших здесь за время его отсутствия.
Отец Афанасий уже перешел к решительному наступлению в битве за храм, в котором размещалась юношеская библиотека. Он благословил нескольких своих чад — трех женщин — стоять в пикете у здания библиотеки и даже объявить голодовку. Однако все пошло не так гладко: на третий день у одной из голодавших, не отличавшейся крепким здоровьем, случился приступ острого панкреатита и она была госпитализирована. Женщина находилась в тяжелом состоянии, и у отца Афанасия возникли серьезные проблемы, а проблемы Александра на этом фоне резко потускнели. Отец Афанасий приехал через несколько часов на короткое время, а после обеда сразу уехал — как сказали, “в епархию”. И когда Александр обратился к Палашке — в чем же дело, она сдержанно ответила: “У батюшки сейчас хватает забот. Его, может быть, сделают архимандритом, или вообще лишат сана… Можно же дать ему отдохнуть, тут его и так обвиняли в том, что он благословил некоторых на голодовку за храм… Ну благословил, но зачем об этом всем рассказывать?..” Оказывается, к отцу Афанасию у ворот храма даже приступили журналисты с вопросом “почему вы благословили голодовку своих духовных чад?..” Отец Афанасий, не растерявшись, ответил: “Это не мои духовные чада. К нам в храм может прийти до тысячи человек, и что, я должен отвечать за все их действия?..”
Александр присел на табурет, и одна тревожная мысль посетила его, так что он испугался собственного открытия.
— Но ведь он благословил, — тихо сказал он. — Так благословил или нет?
— Перестань выпытывать, Саша! — вскричала послушница. — Перестань! Я не буду отвечать за батюшку, я только хочу сказать, что ему надо и отдыхать иногда.
Вот оно что, подумал Александр. Значит, благословил. Благословил, но так, чтобы об этом никто не знал. К тому же отрекся публично. Благословил, но так, чтобы не отвечать за последствия этого загадочного тайного благословения. Не отвечать за смерть женщины, выполнявшей послушание, если не дай Бог такое случится. Неужели он не знал, что она больна? Разве она не говорила об этом? Говорила, но батюшка сказал: Бог покроет, иди, ничего не будет, рассказал Александру кто-то из присутствующих.
— Значит, благословил, — снова задумчиво сказал Александр, не глядя на Палашку. — И в то же время не благословлял. Если она умрет, он скажет: она мученица, Бог забрал ее. Так ведь?..
Теперь Александр знал, что никакого ответа духовника ему уже не нужно. И предчувствие не обмануло его: отец Афанасий так и не нашел времени, чтобы поговорить с ним. Когда он попытался во дворе все-таки сказать ему два слова о своем важном, иеромонах как-то рассеянно ответил:
— Ну это же искушение… Ты молись, и Бог поможет тебе… Читай молитву Иисусову… По четкам, триста раз, как я тебе говорил. И пятьдесят земных поклонов каждый день.
И благословил, положив ладонь на голову Александра.
Его позвали — за воротами стояла машина, он торопился. Больше Александр никогда не видел его.
— Но как же так, говорит она, ведь ты был уверен, что батюшка имеет прямую связь с Богом, который открывает ему то, что нужно для тебя… Ему дана власть свыше… Получается, что это не так? Значит, нет у него такой связи? — Я был уверен, и мне так объясняли, что так и должно быть… Я долго не мог примириться с тем, что это не так… — Получается, он злоупотреблял властью, какой в реальности у него не было?.. — Да, он не имел права до такой степени решать за людей… — А может быть, не он сам себя убедил в этом? Может быть, это ты и такие как ты убедили его, что он должен быть этаким пророком, старцем? Может быть, это вы вскружили ему голову, так что он стал ощущать себя особенным?.. И все остальные, кто шел по его стопам, подумали про себя то же самое?.. — Я не знаю…
Аня решила уйти, сказал Матвей, как только Александр вернулся. Она собирается уйти, сказал он раздраженно, недоуменно, словно случилось что-то совсем недопустимое. Казалось, он не ожидал такого решения от человека, которого никогда не воспринимал всерьез, и искреннее недоумевал, как его отношение к ней могло вызвать обиду или непонимание. Иди и поговори с ней, сказал он Александру, поглаживая бороду, иди и поговори, объясни, что она не права, ведь тебя все это тоже касается. Ты тоже член нашего дома, и если кто-то попадает в беду, должен прийти на помощь.
Казалось бы, нет ничего проще — собрать вещи и уйти, расстаться, удалиться навсегда из этой странной, патологической ситуации. Бежать хотя бы из чувства самосохранения, присущего каждому нормальному человеку. Наверное, и это непросто, если учесть, что ты вложил кое-что в это строительство на песке некоего сооружения, которое имеет лишь грубые материальные очертания, брутальный отпечаток чьей-то извращенной мечты.
Скорее машинально, чем осознанно, Александр поднялся на второй этаж и постучался в дверь, от которой пахло олифой.
Аня собирала вещи, укладывала их как-то небрежно, как будто здесь ничего не было такого, что было ей дорого.
— Ты подумай, — сказала она, не ответив на приветствие Александра, — как можно поступить на моем месте?
Она рассказала, что когда-то ее привлекла некая, как ей показалось, неформальная, нестандартная жизнь, которая происходила здесь. Но все оказалось совсем не так. Сначала она должна была ухаживать за детьми Николая, безвозмездно, разумеется, только потому что это полезно для ее души. При этом она должна была терпеть упреки, что все равно что-то делает не так. Потому что и это для души полезно. Потом она должна была выполнять разные поручения, совмещая их с работой по хозяйству, без вопросов, потому что так надо.
— Да, так было принято у старцев, — продолжала она, утрамбовывая в сумку поверх одежды несколько книг. — Сажать деревья корнями вверх — для смирения и бесстрастия, так старцы воспитывали послушников. Но кто были те старцы пустынники, и кто такие эти?.. Это не старчество, а скорее дедовщина, — усмехнулась она.