Привыкшая к повиновению Фрида Шопенгауэр открыла дверцы прицепа, расставила складной столик, вынула из холодильника бутылочку шампанского, а муж ее, доставая бокалы, сзывал детей.
- Берта! Франц! Идите сюда! Промочим горло! Выпьем за Францию! Не за Францию под пятой армейского сапога. А за Францию под мягкой домашней туфлей.
Тем временем Блэз Рубьо по-пластунски полз по люцерновому полю, направляясь к неприятельскому биваку.
- А ведь верно, - бубнил он, прислушиваясь, - мальчишка не соврал! И впрямь, это бош говорит, чисто свинячий голос, немало я наслышался, сидя в траншеях, как они промеж себя болтали. Болтай, мой зайчик, болтай, скоро сможешь с самим кайзером поболтать, да и с кронпринцем впридачу, ведь они там находятся, куда ты сейчас пойдешь!
Тут пришлось перевести дыхание, потому что он все-таки не мог действовать так проворно, как в 1917 году. В пятидесяти метрах от него с громким шипением взлетела в воздух пробка от шампанского.
- Дерьмо чертово! - выругался почтенный патриарх семьи Рубьо. Други, нас засекли.
Взыгравший духом и телом, наш пуалю, не утирая слюней, вольно стекавших по его козлиной бородке, приложил приклад ружья к плечу, прицелился, стараясь попасть в мельтешившие вокруг прицепа тени, и нажал на спусковой крючок. Звук выстрела наполнил его сердце непередаваемо огромным счастьем, пусть даже ему самому казалось, будто оно навеки исчезло во мраке его юности.
Как раз в эту минуту Карл Шопенгауэр поднял бокал, и бокал вдруг разлетелся вдребезги. К счастью, вся семья находилась под защитой своего автомобиля, бока которого исхлестал грохочущий шквал свинца, но, опятьтаки к счастью, это оказалась мелкая дробь, всего лишь десятый номер, так как Антуан Рубьо охотился теперь только на сороку да дрозда-пересмешника.
- Mein Gott! - взвизгнула Фрида. - В нас стреляют!
- Сакраменто!.. - прикрикнул на жену Шопенгауэр. - Стреляет охотник, и нас он не видел! И крикнул по-французски:
- Каспатин охотник! Achtung! Фнимание! Тут людей! Курапатки сдес нет!
В ответ ему грохнул новый выстрел.
На сей раз немцы успели рассеяться, кинувшись в поисках укрытий под руины Старого Хлева.
- Свиньи! - завопил разошедшийся Блэз, продолжая ползти на локтях. Ни чуточки не изменились! Как были подлыми трусами, так трусами и остались! Честных женщин насиловать - на это они горазды, отрубить мальчонке руку - это сколько угодно, но перед настоящим мужчиной драпают!
Слово "мужчина" он произнес на бурбонезский лад "мосщина". Сказав это, неистовый дед перезарядил ружье и грохнул в сторону Хлева еще дважды.
- Спасайт! Спасайт! - завопили немцы во всю глотку. Все семейство Ван-Шлембруков в полном недоумении взглянуло на Глода и Сизисса.
- Слышите? - пробормотал Ван-Шлембрук-отец. - Зовут на помощь, стреляют из ружья! Наш долг отправиться на место преступления, ибо это настоящее преступление.
- Чего-то я в толк не возьму, - буркнул ошалевший Глод. - Сроду у нас никаких убийц не водилось.
- Достаточно и одного, мсье Ратинье. Пойдемте туда все вместе.
Представители коренного населения поплелись за бельгийцами, добрались до дороги, где повстречали обоих Рубьо и Амели Пуланжар; они тоже спешили к Старому Хлеву. Навстречу им со всех ног бросился Рике:
- Папа! Папа! Это прадедушка! Антуан Рубьо побледнел:
- Прадедушка? Что же он наделал? В прабабушку стрелял?
- Нет. Надел каску, взял твое ружье и пошел убивать немцев.
- Немцев? - не помня себя от изумления, повторил Жан-Мари. - Каких таких немцев? Да немцев здесь давно нету.
- Коли их нету, то, надо полагать, еще будут, - заметил Бомбастый просто так, чтобы что-то сказать.
Пока Рике объяснял, в чем дело, Амели Пуланжар восторженно била в ладошки и нежным голоском выводила:
Боши, боши, дураки,
Вырвем вам все потрохи!
- Да заткнись ты, дурында, - прикрикнул на нее Жан-Мари. - Если отец хоть одного уложит, неприятностей не оберешься. Небось подерьмовее будет, чем если бы в столовой кучу наложили!
Желая окончательно ему досадить, Глод изрек:
- Тут большой вины Блэза нет! А может, немецкие уланы у него под окнами как раз и набезобразили.
Жан-Мари сдержал себя и не ответил Глоду. Когда они подошли к луговине, откуда прозвучало еще два выстрела, с ними поравнялся синий автомобиль жандармерии. Из машины поспешно выпрыгнул бригадир Куссине в сопровождении троих жандармов. Бригадир обратился к Жану-Мари:
- Нам позвонила ваша матушка. Он хоть ни в кого не попал, надеюсь?
- Откуда же мне знать!
- Дробь мелкая, десятый номер, - уточнил Антуан.
- Это, конечно, лучше, чем крупная, но что за идиотская история? Где же он?
- Я его вижу! - завопил Рике, взобравшийся на капот жандармской машины. - Он метрах в двадцати от их прицепа, как раз у яблони.
Привстав на цыпочки, собравшиеся и впрямь разглядели ползущее по люцерне белое пятно фланелевого жилета и белое пятно подштанников.
- Мсье Рубьо, - загремел бригадир, - немедленно прекратите!
- Папа, - взмолился Жан-Мари, - кончай сейчас же свои идиотские штучки!
- От идиота слышу! - отрезал из люцерны Блэз.
- Спасает! Спасайт! - как эхо, раздались в ответ испуганные голоса невидимых отсюда Шопенгауэров.
- Блэз! Миленький мой Блэз! - пискнула Маргерита, пытаясь догнать стремительно продвигавшийся взвод.
- Заткнись, мать! - донесся издали ответ разбушевавшегося супруга, заглушенный новым выстрелом. Слышно было, как дробинки снова стеганули по машине, и тут чаша терпения Жана-Мари переполнилась:
- Небось не ты, старый бандит, будешь за убытки платить! Сейчас пойду и тебя оттуда за задницу вытащу!
Решительно перешагнув через колючую проволоку ограды, он бросился к луговине. Блэз сделал полный поворот, приложил ружье к плечу и выстрелил, не забыв при этом крикнуть:
- Не смей приближаться, коллаборационист!
Дробины просвистели у левого уха Жана-Мари, который счел более благоразумным спешно ретироваться. Зрители убедились, что он не убит. Зато бледен как мертвец.
- Преступник! В родного сына стрелять! До того довалялся в своем шезлонге, что совсем с ума спятил!