Метель мела все сильней. В темноте он не заметил дыры в асфальте, «девятку» тряхнуло, и перестал играть диск, сколько Зимин ни стучал по магнитоле кулаком, — пришлось включить приемник.
— …самая длинная ночь в году! — вместо музыки звонко и оптимистично вещала ведущая какой-то программы.
— Когда силы зла властвуют безраздельно, — добавил ее напарник.
— Толик, а ты веришь в силы зла?
— Наши предки называли эту ночь «Карачун», Маша. Карачун — таинственная сила, укорачивающая день.
«И называется эта таинственная сила гравитацией», — подумал Зимин.
Ведущий понизил голос, завывая в микрофон:
— А еще это слово означает погибель, безвременную смерть. Силы зла стремятся уничтожить добро и свет.
— Давай послушаем песню о борьбе добра со злом! — предложила ведущая — снова звонко и оптимистично.
Зимин повертел ручку приемника, остановился на приятной джазовой композиции и закурил, чуть опустив стекло, — в лицо тут же понеслись колючие снежинки, словно давно ждали, когда окно откроется и можно будет влететь в тепло.
Там, где вдоль трассы стояли деревья, ветер не сдувал снег с асфальта и приходилось сбрасывать скорость: машину «вело». Истерично сигналя, Зимина обогнала фура, подняв за собой тучу снега, полную пара и выхлопных газов, — «девятку» качнуло потоком воздуха, в лицо плюнуло снегом, и на несколько секунд видимость исчезла полностью. Зимин выбросил в окно сигарету, не докурив ее и до половины, и поднял стекло.
Жена, рыдая, крутила пальцем у виска:
— Ты вообще не соображаешь, да? Если бы тебя уволили по сокращению, то должны были за пять месяцев зарплату заплатить! А по собственному желанию ты ни копейки не получишь! И без премии к Новому году остался, а она у меня была на коляску отложена!
— Отложена? Я ее еще не получил, а она у тебя уже отложена!
— Да! У меня до весны все траты расписаны!
— Да плевать я хотел на твои траты! Что я им, мальчик на побегушках?
— Не мальчик, значит? А как мы жить будем, ты подумал? Небось все сидят и помалкивают в тряпочку, только ты один гордый!
— Это — моя жизнь и мое дело. Вы со своей мамашей скоро чокнетесь здесь от безделья! Почему бы тебе самой не поработать немного? Или маме твоей?
Снова пошел чистый асфальт, снова из-под колес вперед побежали быстрые белые змейки. Зимин прибавил ходу и промчался мимо джипа, который вынесло на обочину, в глубокий и рыхлый сугроб. Пожалуй, спешить некуда… Да и резина на колесах «девятки» только называется шипованной…
Ну и ночка! Карачун, значит? Безвременная смерть и таинственная злая сила?
Вскоре фонари кончились, шоссе сузилось до четырех полос, две из которых, по краям, больше напоминали сугробы, чем проезжую дорогу. В боковых окнах не было видно ничего, кроме уносившегося назад снега; сзади пристроился «рено» неопознанного цвета и светил фарами в зеркало заднего вида, слепя глаза, а спереди крутилась бесконечная снежная спираль, ввинчиваясь в мозг.
Поток встречных машин иссяк, и Зимин включил дальний свет, но видимость не улучшилась: свет отражался от летевшего в лобовое стекло снега и превращался в непроницаемую туманную стену впереди.
«Рено» не отставал и не обгонял, продолжая слепить глаза. Удобно устроился — ехать глядя на чьи-то габариты легче, чем разглядывать дорогу самому!
Зимин убрал дальний свет и сбросил скорость до сорока километров: с такой видимостью нужно быть осторожней. На подъеме с трубным ревом сигнала, мигая фарами, на обгон снова пошла фура. Видно, тяжелой машине на скользкой дороге было иначе не въехать в горку. Зимин прижался вправо, но «девятку» все равно едва не сдуло с дороги дюжим снежным вихрем. Фура умчалась вперед, а вихрь продолжал биться вокруг «девятки» и застил дорогу густой, бурлящей пеленой. Не хватало только пропустить поворот!
Теща с полгода назад уверовала в Господа, регулярно посещала церковь и блюла Рождественский пост, что должно было поспособствовать ее смирению. Поэтому говорила она теперь тихо и вкрадчиво, с пафосом и приторной лаской в голосе — о Боге в основном.
— Сашенька, ну разве можно Таню так волновать? Ведь это все слышит ваш ребеночек! Что он подумает? Захочет ли появляться на свет? — Она, конечно, не могла не заметить, как Зимин с женой добрых полчаса орали друг на друга, и немедленно вылезла на кухню, стоило ему прийти налить себе кофе.
— А у него есть выбор? — Зимин никогда не умел придержать язык за зубами, особенно в разговорах с тещей.
Теща со смирением сглотнула и всепрощающе покачала головой.
— Я тебя понимаю, Сашенька… Сейчас вообще тяжело жить, особенно молодым. Но знаешь, я тут подумала: все можно исправить. Ты за выходные успокоишься, злость пройдет — вот в понедельник и съезди на работу.
— Зачем? — не понял Зимин.
— Попроси прощения, скажи, что устал, поэтому напрасно вспылил… Ведь человек же твой директор — а люди любят, когда к ним по-хорошему, по-доброму… Купи ему бутылку коньяка, наконец. Ему будет приятно.
— Чего? Может, мне и раком перед ним встать?
Теща поморщилась, но ей хватило смирения проглотить и это.
В общем, когда разговор плавно перешел к смертным грехам — гордыне в основном, — Зимин плеснул кипятком мимо кружки, попал себе на пальцы и со злости посоветовал теще засунуть божье слово в задницу.
Поворот Зимин и вправду едва не пропустил: в метели дорога сделалась чужой, неузнаваемой. Чернота за окном вдруг показалась пустотой: не видно было, поле вокруг или лес. Фары выхватывали из пустоты десяток шагов, и на этом мир обрывался в пропасть. И если бы трасса в самом деле вдруг закончилась обрывом, Зимин не успел бы затормозить. Он и поворачивал-то с трудом, в последний миг, только увидев перед собой сугроб по краю дороги.
Указатель мелькнул над головой, когда поворачивать было поздно: пришлось развернуться и ехать назад. Зимин думал, что, сойдя с трассы, и вовсе увязнет в снегу, но на удивление дорога оказалась чистой. И, конечно, пустой — наконец фары «рено» перестали светить в глаза. Зато по ее краям намело столько снегу, что непонятно было, сможет ли «девятка» разъехаться со встречной машиной. Но навстречу никто не попался — нормальные люди в такую погоду дома сидят, телевизор смотрят.
От одиночества в пустоте стало немного жутковато. Мир существовал только там, где шла машина, — не мир, а крохотный движущийся пятачок. И лишь снежинки — то ли звезды летящей в тартарары вселенной, то ли броуновские частицы — наполняли пустоту.
Тесть, весьма скептически относившийся к новому увлечению жены, нашел последнее высказывание Зимина хамским. А заодно сообщил, что муж и отец должен кормить семью. Посоветовал засунуть в задницу не божье слово, а свои амбиции и нахальство. Зимин предложил тестю, мужу и отцу, кормить семью на пенсию по инвалидности. В ответ тесть напомнил, что своего жилья у Зимина в городе нет, и даже вставил словечко «лимита», на что Зимин сказал, что снимать квартиру дешевле, чем содержать всю женину семью. В общем, если бы Зимин не ушел, они бы подрались.
А дорогу словно кто-то стелил под колеса… И уже не змейки бежали впереди, а невидимые метлы невидимых ведьм мели асфальт перед машиной. Километров через десять снег уже не напоминал звезды, а перемешивался с мушками перед глазами. Зимин остановил машину и с минуту сидел закрыв руками лицо — прогонял головокружение. Потом снова почистил дворники и закурил, вглядываясь в темноту: снаружи она не была столь непроглядной. В машине не было слышно, как звонко, подвизгивая воет ветер, и теперь в бесноватой снежной мути со всех сторон мерещились то блестящие подолы платьев фламенко, то серые саваны средневековых призраков.
Зимин, отряхнувшись, сел в машину — и не мог отделаться от мысли, что метель вокруг него полна чего-то живого, и это не мотор толкает «девятку» вперед: это хоровод неведомых существ тащит его куда-то. И существа эти очень мало похожи на эльфов с крыльями бабочек… Сквозь музыку, лившуюся из колонок, мерещились завывания и хохот за окном.
Мысль о безвременной смерти и неведомой силе, укорачивающей день, уже не казалась смешной. Неудивительно, что полудиким предкам приходили в голову столь мрачные суеверия: у них не было надежно запертых машин с теплыми печками. Оказаться в такой метели вдали от жилья — это и вправду верная смерть. Зимин и не заметил, как заблокировал дверь: рука сама потянулась к кнопке.
Во второй раз он не пропустил поворот и без указателя, потому что поворачивал направо, — бесконечный белый сугроб вдоль дороги обернулся черным провалом в пустоту. До дома оставалось километров двадцать, не больше, но вскоре пришлось ехать гораздо медленней: дорогу замело. Не все коту масленица, Зимину и так везло — не меньше чем полпути он ехал по голому асфальту. Куда же подевались невидимые ведьмы с метлами?
Неожиданно приемник сбился с волны и зашипел — Зимин покрутил ручку, но не нашел ничего кроме шипения, свиста и тишины. И в тишине вой ветра за окном отчетливо мешался с далеким хохотом…
«Девятка» неуверенно шла вперед, приминая снег, — как ледокол, наползающий на лед и ломающий его своим весом. И Зимин начинал жалеть, что выбрал короткую и хорошую, но пустынную дорогу: стоило двинуться в объезд, где даже зимней ночью нашлись бы попутчики. Впрочем, еще не поздно было вернуться. К тому же он подозревал, что занесенный участок скоро кончится — как только дорога выйдет из лесу в поле.
Пять километров он ехал не меньше четверти часа — и от снежной круговерти перед глазами снова забегали мушки. Если бы не спидометр, Зимин бы думал, что машина стоит: по бокам дороги не было сугробов — только белая гладь. По расчетам, лес должен был закончиться, и Зимин уже хотел приоткрыть окно, чтобы оглядеться по сторонам, но «девятка» вдруг забуксовала, упершись бампером в снег.
Зимин выругался и ударил по рулю кулаком, но сугробу не было дела до сигнала «девятки», он остался лежать на месте. А снег сыпал и сыпал, и с каждой минутой его становилось все больше… Похоже, надо было поворачивать, но и это оказалось не так просто — машина тут же уперлась задом в снег и снова забуксовала. Зимин выругался еще раз и полез из машины.
Ноги провалились в снег гораздо выше щиколоток, и задняя дверь открылась с трудом. Интересно, как «девятке» удалось доехать до этого места? Зимин достал с заднего сиденья деревянную лопату, поежился и огляделся: за «девяткой» тянулся уверенный след, который на глазах заносило снегом. Не привыкать: расчищать снег вокруг машины Зимину приходилось каждое утро. Да и был он легким, еще не слежавшимся.
Помахав лопатой с пять минут, Зимин согрелся — и даже вспотел. Конечно, обидно было поворачивать, но, похоже, ничего больше не оставалось. Не бежать же перед «девяткой» с лопатой до тех пор, пока дорога не выйдет в поле. Впереди едва брезжил поворот — тени леса смыкались в мутной пелене. И ветер здесь выл не так, как на болоте: плакал и хохотал, словно и в самом деле был живым существом — помешанным стариком в рубище.
Зимин бодро прыгнул за руль, хлопнув дверцей и повернул ключ зажигания. «Девятка» послушно развернулась на расчищенном участке, прошуршала боком по рыхлому сугробу и… снова уперлась бампером в снег: пока Зимин махал лопатой, дорогу замело еще сильней.