Он не успел подумать о том, что до чистой дороги пять километров и что с такой скоростью он доберется до нее примерно через неделю, как вдруг лопата зацепилась за что-то под снегом — словно на асфальте могли быть крутые кочки. Зимин нагнулся, разглядывая, во что уперлась лопата, потом присел на корточки, пощупал обледеневшую дорогу рукой — и похолодел. Под снегом не было асфальта — сухая трава. Он копнул рядом — то же самое. Такого просто не могло быть! Конечно, для разворота «девятки» он не старался расчистить снег до самого асфальта, снимал его только сверху. Но этого не могло быть! Да и не было тут никогда столь гладкой просеки, чтобы он свернул на нее вместо дороги.
Зимин поковырял снег с другой стороны от машины и обнаружил ту же примятую смерзшуюся траву. И с тоской подумал о том, что никому не сказал, куда поехал… Может быть, он просто сбился с дороги? И поэтому завяз? И нужно лишь найти под снегом асфальт, чтобы ехать дальше?
Утробный хохот ветра из лесу был ему ответом. Хоровод призраков радостно выл, улюлюкал и свистел — в четыре пальца. И вместо тухлых помидоров швырял в лицо пригоршни снега.
В поисках асфальта Зимин раскидывал лопатой снег с одержимостью ненормального. Он не замечал мороза — пот катился по лбу градом. В одну сторону он раскопал дорожку до глубокой канавы — и, поскользнувшись, провалился в снег едва не по пояс; в другую — пока не уперся лопатой в кусты. Сонный лес хлопал в зеленые ладоши, невидимые ведьмы визжали от восторга, невидимыми метлами поднимая вокруг себя снежную пыль.
Если бы он застрял на дороге, всего-то и нужно было что дождаться утра в теплой машине — ведь чистят же эти дороги когда-нибудь, а тем более после метели. А чего дожидаться здесь? Когда кончится бензин? Зимин вытер пот со лба и угрюмо посмотрел по сторонам. Да нет же, не может быть! Он просто съехал с асфальта! Надо расчистить снег по колее, оставленной «девяткой».
«Девятку» он едва нашел: чокнутые мельники, посыпавшие землю снегом, превратили ее в сугроб. Зимин скинул снег с крыши и капота и принялся рыть дорожку дальше — по еле заметному следу машины. Призраки в серых саванах плясали фламенко, и обглоданные тлением подолы кружились и свивались в воронки; только вместо гитары ветер дергал морозные струны, натянутые в воздухе. Да и песня их была дурной, как у обкуренных лабухов.
Скоро на спине одеревенели мышцы — с непривычки. И так ли скоро? Зимин с трудом выпрямился, снова вытер пот и оглянулся: «девятка» скрылась в темноте и метели. Неужели он ехал по траве так долго и ничего не заметил?
Хотелось пить, и он решил вернуться к машине — хлебнуть воды и погреться. Хоть на спине свитер и промок от пота, голые руки ломило от холода.
«Девятку» снова замело, и пришлось почистить ее еще раз. Хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя замурованным. Зимин сел за руль и включил мотор, подставив ладони под ток теплого воздуха из печки. Хорошо, что он утром заправился…
Ветер нетерпеливо стучался в стекло, словно предлагал снова выйти наружу. Лобовое стекло заносило на глазах — Зимин включил и выключил дворники. Только не хватало посадить аккумулятор… Минут через пять отогрелись руки, и он уже хотел продолжить поиски, как вдруг заметил нехорошее покалывание в ногах: да он же просто не заметил, что они замерзли до потери чувствительности! Черт, так ведь можно и без пальцев остаться! Мало того, что ботинки узкие, они еще и мокрые!
Еще минут пять он сидел, уткнувшись лбом в руль и вцепившись в него руками — и разве что не выл: ноги, согреваясь, болели невозможно. А когда поднял голову, в лобовом стекле было так темно, словно машину погребли в земле, а не под снегом. Но дворники справились: сквозь ставший прозрачным полукруг в лицо устремился рой маленьких белых бесенят.
Потом Зимин немного посушил носки и подумал, что надо взглянуть, что там за поворотом. Может, дорога? Или поле, с которого будет видна дорога? Предположение, конечно, наивное: с чего бы в поле вьюге быть тише?
Но не сидеть же сиднем в машине и ждать, пока кончится бензин или сядет аккумулятор!
Зимин решительно приоткрыл дверцу — она подалась с трудом, пришлось налечь на нее плечом. Да не может, не может снег сыпать с такой силой! Здесь что-то не так! Может быть, это сон? Зимин уже хотел ущипнуть себя за руку, но подумал, что замерзших ног во сне не бывает.
Он, слегка поколебавшись, поставил ноги в снег — после тепла это было противно.
Что-то изменилось. Веселая свистопляска призраков кончилась: они больше не водили хороводов — летели мимо, словно от неведомой опасности. И выли, выли — тонко, жалостно, щемяще. И невидимые ведьмы визжали не от восторга, а в предчувствии беды. И мчались прочь, оседлав свои невидимые метлы. Сонный лес проснулся и хлопал крыльями, как перепуганная курица, и тянулся ветвями вслед тем, кто, в отличие от него, мог летать. Ветер выворачивал суставы его сучьев — они трещали и неслись вслед невидимым ведьмам, но недолго: или падали в снег, или застревали наверху.
Зимин прикурил с трудом, повернувшись спиной к ветру, — огонек зажигалки гас даже спрятанным в ладонях. А ветер шептал в уши что-то непонятное и непристойное — и от его шепота по спине побежали мурашки. Ужас медленно полз из-за поворота, словно дымок занимавшегося пожара сквозь щель под дверью. И все вокруг и изнутри кричало: не надо туда, не надо! Кричало так громко, что на секунду ослабели колени. Зимин не нашел ни одной веской причины, чтобы остановиться.
Снежинки, как потревоженный осиный рой, с разлета впивались в щеки тонкими холодными жалами; мерзли уши и руки, но Зимин поднял шарф из-под воротника куртки и втянул руки в рукава, держа сигарету кончиками пальцев.
Нет, не ветер и не метель были надвигавшимся из-за поворота ужасом. Нечто огромное, ледяное и смертоносное шло навстречу Зимину: не иначе, сила, ведающая безвременной смертью и укорачивающая день. Мысль о безвременной смерти вдруг дохнула в лицо своим очевидным правдоподобием. Никто не знает, куда он поехал. Никто не станет его искать еще дня два или три… А если и станет — следы уже замело, к утру от них не останется даже намека. Не надо было выходить из машины… Потому что обратную дорогу к ней можно и не найти.
Он оглянулся: «девятки» не было видно. Но стоило повернуться к ветру затылком, нечто глянуло в спину: будто огонек оптического прицела остановился между лопаток. Оно катилось на него сзади, и не хватало сил взглянуть ему в лицо. Невидимые ведьмы заголосили как по покойнику и с воплями понеслись прочь — чтобы не смотреть на то, что случится.
Зимин медленно повернул голову в сторону чужого взгляда, ощущая себя маленькой и нагой букашкой под чьим-то сапогом.
Из снежной круговерти навстречу ему шел старик в рваном рубище. Он нисколько не напоминал кошмар, но ужас — детский, безотчетный, от которого язык присыхает к нёбу, а ноги делаются ватными и не могут ступить ни шагу, — взял Зимина за горло жесткими холодными пальцами. Каждому свое: кому-то старуха с косой, кому-то старик в рубище.
Сила, укорачивающая день, — это гравитация. Она никак не связана с безвременной смертью, она — закон природы, сущность безличная и бездумная, не рассуждающая, а действующая, и действующая всегда одинаково. Бездумная… Безумная… Сумасшедшая… Это не ветер, это он, помешанный старик, хохотал на весь лес, увидев Зимина, загнанного в ловушку.
Старик не думал, а действовал, как и положено бездумному закону природы. Смешно пытаться разжалобить камень, падающий тебе на голову. А им, между прочим, тоже управляет гравитация…
И Зимин побежал прочь, обгоняя призраков в серых саванах и невидимых ведьм. Ветер толкал его в спину, словно гнал взашей, и один раз Зимин даже упал, не удержавшись на ногах от его бесцеремонного пинка. Но старик никуда не спешил, он шел своей дорогой — ему, казалось, не было до Зимина никакого дела: что за дело бездумной силе до человечка, барахтающегося в снегу?
Зимин бежал и захлебывался своим дыханием, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. То ли случилось чудо, то ли сработало подсознание: споткнувшись снова, он влетел головой в задний бампер «девятки», превратившейся в сугроб. И, как бывает в кошмарах, долго не мог отыскать ручку дверцы, долго не мог ее открыть — слишком много намело снега. И вместо того, чтобы взять в руки лопату, он судорожно дергал ручку на себя, продвигая дверь сантиметр за сантиметром.
Но протиснулся в нее, и упал на сиденье, и захлопнул дверь, переводя дыхание.
В машине было темно, как в гробу. И холодно. И тихо. Зимин нащупал и повернул ключ зажигания, мотор зачавкал довольно, зелеными огнями уютно осветилась панель. Страх отпускал потихоньку, хотя руки еще дрожали. Незачем никуда ходить. Метель рано или поздно кончится, наступит утро — тогда и надо разбираться, что к чему. Днем ему старики мерещиться перестанут…
Он включил печку, направил ее на лицо и погрел руки: хорошо. Как хорошо! Зимин откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Дрожь превратилась в озноб — теперь от холода и усталости. Ничего, скоро печка нагреет салон… Он уже собирался включить дворники, но осекся: ему не хотелось смотреть за окно…
Чем теплей становилось в машине, тем сильней Зимина клонило в сон.
Ему чудилось, что он ведет «девятку» по заснеженной трассе и засыпает за рулем — от толчка изнутри он дернулся и открыл глаза. Что-то не так было с мотором: он чавкал и взревывал время от времени. Зимин скользнул взглядом по салону и похолодел: с заднего сиденья на него смотрел старик в рубище — его было видно в зеркало. Холодный пот хлынул в глаза, намокли ладони: в неверном свете приборной панели лицо старика отливало зеленью, а в машине ощутимо пахнуло тленом… Он смотрел на Зимина немигающими водянистыми глазами — бесстрастно и испытующе.
Бежать некуда, это ловушка… Зимин стиснул мокрые кулаки, несколько раз сморгнул — но старик не исчез. Ни одной трезвой мысли в голове не было — только ужас. Даже если бы ему было куда бежать, он бы не смог сдвинуться с места: тело обмякло, только сердце бешено трепыхалось где-то в пятках. Он сглотнул вязкую слюну, облизнул пересохшие губы и спросил — очень тихо, обмирая от собственной наглости:
— Чего сидим? Кого ждем?
— Я жду тебя, — неожиданно ответил старик. У него был грудной певучий голос, как у Деда Мороза на новогоднем утреннике. Лицо его осталось равнодушным: он не удивился вопросу и не раздумывал, прежде чем ответить. — Я жду, когда ты задохнешься.
— А с чего это я должен задохнуться?.. — пробормотал Зимин, и ему тут же показалось, что в салоне душно, не хватает воздуха.
— Или замерзнешь. Я не знаю, что случится раньше. Потому что машину занесло снегом. Даже если ты захочешь выйти, то уже не сможешь. Снаружи ее никто не увидит и при свете дня: так заровняло, что не надо хоронить.
— Это ерунда. Люди под снегом могут жить несколько суток… — неуверенно возразил Зимин.
— А я не тороплюсь, — старик безучастно пожал плечами.
От этих слов паника влажными пальцами сжала горло: Зимин представил себя запертым в этом гробу на колесиках — навсегда и наедине со стариком в рубище, пахнущем тленом. Выйти! Немедленно выйти отсюда!
Дверь не подалась, словно снаружи на нее навалился жирный великан. Зимин подергался, потолкался в нее плечом, но не преуспел. Старик спокойно наблюдал за его жалкими попытками и — или это только показалось? — улыбался краешком губы.
— …твою мать! — Зимин со всей силы ударился в дверь плечом, но сдвинуть с места жирного великана не смог.
А мотор тем временем чавкнул как-то особенно неприятно и смолк: погасла приборная панель, и в машине снова стало темно, как в гробу.
— Врешь! — рявкнул Зимин. — Не на того напали!
Он нащупал выключатель и зажег лампочку.
— У тебя сядет аккумулятор, — в голосе старика проскользнули язвительные нотки, или это снова только показалось?
— Да и хрен с ним! — проворчал Зимин и крутанул ручку, опуская стекло: сухой холодный снег посыпался ему на колени. Он сунул руку наружу: снег был рыхлым и легким, просто его было слишком много, рука достала до открытого воздуха только кончиками пальцев. Он сунулся на заднее сиденье — и встретился взглядом со стариком. Ужас екнул где-то внизу живота, и дрогнула протянутая рука.
— Подвинься-ка, — бесцеремонно процедил Зимин. — Под тобой лежит скребок.
— Да пожалуйста! — старик подался в сторону. Он был очень худым, но широкоплечим и напоминал огородное пугало — особенно своим нарядом. Забирая скребок, Зимин случайно коснулся его рубища: на ощупь оно походило на волосатый мешок из-под сахара.
Он рыл снег, то ссыпая его в салон, то отбрасывая наружу. Иногда ему казалось, что это бесполезно: чокнутые мельники явно работали быстрей него. На расчищенное место с крыши оседали новые и новые пласты снега, приходилось менять руку — мышцы деревенели от усталости, а пальцы ломал холод. Ну нет, куда чокнутым мельникам против Зимина? Когда в салон дунула метель, он с такой радостью вдохнул ее запах, словно на самом деле выбрался из склепа.