Поскольку здание Суда чисто физически не смогло бы вместить всех честных горожан, пожелавших принять участие в Слушаниях, местные власти обустроили на одном из заброшенных пляжей специальную площадку — для Судьи Мерри была возведена из дорогущей импортной фанеры вполне достойная трибуна; для подсудимого смастерили широкую скамью из толстых пальмовых досок и глинистого местного кирпича, зрители же были вынуждены довольствоваться хлипкими ящиками из той же пальмовой древесины, служащими в другое время по своему прямому назначению — для перевозки в северные страны разнообразных тропических фруктов.
Злые языки утверждали потом, что кое-кто из местных чиновников весьма даже неплохо "погрел руки", списав на обустройство сего выездного Заседания Суда кругленькую сумму из казённых средств.
Само же Заседание прошло просто бесподобно — как утверждают некоторые местные патриоты, его описание в дальнейшем даже вошло в некоторые иностранные учебники, по которым в далёких странах обучают прыщавых юношей высокому искусству «юриспруденции».
Достопочтимый Судья Мерри выслушал потерпевшую сторону в лице почтенного профессора Бруно, походившего в этот момент на рассерженного торговца-менялу, которому подлые туземцы вместо обещанного изумруда в двадцать карат (за последний, кстати, уже по честному было уплачено десятью крупными жемчужинами, изготовленными из качественной чешуи сельди) — подло всучили кусок шлифованного бутылочного стекла.
Опросил свидетелей-зевак, не спавших в ту памятную ночь по самым различным причинам, и стражей порядка, принимавших непосредственное участие в задержании опасного преступника.
Глубоко задумался, перебирая своими толстыми пальцами некие бумаги, бумажки и бумажонки, не торопясь, закурил толстенную сигару, откашлялся, и, голосом Бога, изгоняющего слабовольного Адама и беспутную его подругу Еву из благословенного Рая, произнёс:
— Высокому Суду всё ясно. На лицо грубое и циничное преступление, нанёсшее значительный урон собственности как лично дона Бруно, так и всей уважаемой La Expidicion в целом.
Глухой ропот непонимания пронёсся над толпой — большинство собравшихся целиком и полностью были на стороне Джедди, одобряя его поступок. Да и вообще: Джедди — свой, Судья — свой, los gatos — свои, а La Expidicion — люди здесь чужие, поэтому подразумевалось, что и Процесс судебный пойдёт по другому, с акцентом на юный возраст подсудимого и его вполне простительное непонимание — по молодости лет — таких важнейших понятий, как "неприкосновенность частной собственности", "финансовые убытки", "недополученная прибыль" и пр.
Видимо, уловив настроение толпы, прозорливый дон Мерри продолжал:
Особенно мою грусть вызывает тот факт, что это беспримерное преступление совершил человек молодой, и даже — юный, — слушатели стихли и насторожились, — До каких пор, я вас спрашиваю, молодёжь будет наплевательски относится к нашим фундаментальным ценностям? Не пора ли дать этим анархическим настроениям достойный, жесткий отпор? — Вопрошал Судья.
— Кстати, — это он уже обратился к секретарю Заседания, вялому молодому человеку с лицом цвета недозрелого лимона, — Я настоятельно прошу записывать все мои слова скрупулезно и точно, дабы в случае жалоб одной из сторон на мои действия и решения, вышестоящий Суд мог бы в кратчайший срок разобрать эти жалобы беспристрастно и справедливо, — судья закрепил эту свою просьбу могучим ударом специального судейского молотка по чугунной сковородке.
В наступившей после этого тишине, дон Мерри продолжил:
— Учитывая все вышеназванные особенности этого необычного преступления, я рассмотрел возможность применения в этом случае наказания, предусмотренного 6-ой Статьёй 7-го Уложения Кодекса Республики. А именно, — нацепив на свой мясистый нос пенсне и взяв в руки соответствующую бумагу, Судья процитировал, — " В отношении лиц, совершивших на территории Республики с особым цинизмом преступления в отношении к общественным Устоям, повлёкшие за собой нанесение значительного материального, либо финансового урона частной собственности и благосостоянию как граждан Республики, так и лиц иностранного подданства, предусматривается наказание, — пауза, которую выдержал старый дон Сезар была бесконечна — все великие актёры, как старой школы, так и современные выскочки, отдыхают, — В виде каторжных работ от 20-ти до 50-ти лет — на усмотрение Судебных Властей Республики.
Вздох негодования вознёсся над белыми песками заброшенного пляжа, эхом отразился от голубой глади моря, пронёсся над банановыми рощами и апельсиновыми садами, и затих где-то вдали — над незримой границей между влажными беспечными джунглями и хвойными лесами Предгорий.
На смену вздоху пришли вопли, крики и проклятия.
Именно так под Южным Крестом и начинаются Революции, главным катализатором которых всегда выступает Её Величество Вопиющая Несправедливость — именно Вопиющая, Наглая, Бессмысленная — потому, зачастую, и искусственная, умело созданная специально обученными людьми для решения локальных проблем, возникающих иногда среди участников Большого Бизнеса.
— Молчать, висельники! — надрывался Судья, непрерывно стуча своим молотком в сковородку, — Молчать, уродцы грязные!
Бросив бесполезный молоток, старик выхватил из кармана мантии старый добрый кольт 45-го калибра с перламутровой рукояткой и открыл беглую стрельбу поверх голов недовольных.
Наведя столь координальным образом относительный порядок, судья продолжил, всё ещё напрягая голос, так как ропот и перешептывания всё ещё причудливо перемещались неким эфирным облаком между рядами зрителей:
— Повторяю для идиотов. Я рассматривал, — сказано очень акцентировано, дальше — ещё одна гениальная пауза, — Такую…э-э возможность. Но, — ещё один раз в полной звенящей тишине всё актёры мира были безжалостно посрамлены, — Всплыли дополнительные обстоятельства, которые заставляют посмотреть на это дело с иной точки зрения.
Противно скрипя, по песку задвигались пустые фруктовые ящики под нетерпеливыми задами внимательных слушателей.
Уже никуда не торопясь, грассируя и откровенно наслаждаясь происходящим, мудрый Судья Мерри, всеобщий любимец как до, так и после освещаемых событий, не торопясь, зачитал окончательно заинтригованной публике уже упомянутое ранее Прошение Джедди в адрес El Senor Presidente, заверенное надлежащим образом подписями трёх весьма уважаемых граждан Сан-Анхелино.
— И вот теперь, уже окончательно учитывая все обстоятельства этого крайне запутанного дела, я принимаю Решение, — голос Судьи сорвался на фальцет от осознания всей исторической важности Момента, — Перед Вами, господа мои, не какой-то там юный беспринципный el anarchist, решивший нанести Обществу оскорбление, поправ основополагающие Устои. Нет, перед Вами — юный el patriota, перешедший в своём стремлении отстоять финансовые интересы своей Родины, некие Границы Закона. Да, наша Конституция не позволяет — и я это скрупулезно проверил — беспошлинно вывозить за пределы страны её природные богатства. Но Закон — есть Закон, и даже из самых благих намерений нарушать его безнаказанно нельзя никому.
Одобрительное хмыканье и ехидные хлопки из партера, галёрка и ложи по понятным причинам отсутствуют.
— Поэтому, в данном случае, я склонен применить к подсудимому наказание, предусмотренное 24-ой Статьёй Особого Уложения Кодекса Республики, — профессор Бруно, почуяв неладное, тихо и незаметно для окружающих, стал отступать в сторону городка.
— А именно, — публика уже откровенно скалилась, предчувствуя Торжество Справедливости — прекрасный повод устроить грандиозную попойку со всеми вытекающими, — " В отношении лиц, деятельность которых на территории Республики, безусловно, была направлена на благо Республики — во всех проявлениях этого понятия, — монотонно продолжал Судья, — Но, ввиду излишней старательности и непродуманности действий, привела к значительному материальному, либо финансовому урону частной собственности и благосостоянию как граждан Республики, так и лиц иностранного подданства, предусматривается наказание, — в этот раз пауза не удалась — жидкие аплодисменты и скабрезные выкрики превратили серьезную классическую пьесу в не менее классический водевиль, — В виде штрафа в 100 реалов (стоимость двух корзин апельсинов), либо в виде двухнедельного заключения в муниципальной тюрьме — на усмотрение Судебных Властей Республики.
Мир взорвался от восторженных воплей — вот так под Южным Крестом и рождаются Карнавалы — первые лет двадцать все ещё помнят, по какой причине именно в этот день года происходит Карнавал, лет через пятьдесят появляются две-три противоречащие друг другу версии, а лет через сто — во избежании трений и споров, карнавалу присваивается имя какого-нибудь Святого.
"Карнавал Святого Джедди, Покровителя диких камышовых котов" — чем плохо?
Ну, так вот, пока Джедди две недели отдыхал в местной тюрьме, — Сан-Анхелино гулял от души на зависть всем соседним городам, городкам и прочим поселениям.
Прелесть ситуации заключалась в следующем — хотя Джедди и был главным героем этой истории, сиделось ему в тюрьме сперва довольно-таки тоскливо — одиноко и даже голодно, — в связи с всеобщим весельем, об узнике все, включая тюремщиков, просто-напросто забыли.
И вот, где-то через сутки после водворения незадачливого борца за справедливость в то место, от которого никому не стоит зарекаться, когда голод уже давал знать о себе самым недвусмысленным образом, — смерть от жажды несчастному не грозила — в уголке его камеры из земляного пола бил крохотный родник, беспрерывно наполняя маленькую каменную чашу живительной влагой, — в вентиляционном штреке, питающим камеру свежим воздухом, раздался странный шум — скрежет от соприкосновения чего-то острого с каменной кладкой, отчаянное фырканье, усталые тяжёлые вздохи.
Где-то через минуту из вентиляционного отверстия в потолке выпал, ловко приземляясь на все четыре лапы, здоровенный камышовый котище, держащий в зубах жареную куропатку, очевидно, где-то ловко позаимствованную.
Неожиданный гость, приветственно проурчав что-то неопределённое, грациозно проследовал к кровати, на уголке которой восседал Джедди, и аккуратно положил принесённый провиант на грязную тюремную подушку.
— Мр-р-р, — деликатно, с чувством собственного достоинства, заявил кот, недвусмысленно двигая лапой аппетитную куропатку к оголодавшему мальчишке, — Мр-р-р — Мяу.
Разночтений быть не могло — благодарный спасённый принёс своему спасителю, заключённому злыми людьми в узилище и обречённому на голодную смерть, скромный, но спасительный, подарок.
Последующие дни заключения друзья провели вместе — выбраться коту обратно — в виду его солидного веса — по вертикальному штреку не представлялось возможным.
Слава Богу, о Джерри очень скоро вспомнили, и недостатка в продовольствии больше не было. Когда надзиратели приносили в камеру еду — кот, к тому времени уже получивший за свои аристократические манеры и врождённую деликатность прозвище «Маркиз», скромно прятался под кровать.
Поэтому, в час назначенный, разномастная толпа встречающих была нешуточно удивлена — освобождённых оказалось двое — на плече Джедди, переступившего тюремный порог, преспокойно сидел, свешивая свой длиннющий хвост чуть ли не до земли и презрительно щуря на зевак зелёные глазища, здоровенный полосатый котище.
Вопрос о дальнейшей судьбе кота вроде бы и не стоял, но сеньора Сара Монтелеон, дабы соблюсти видимость строгости и чопорности — непреложных атрибутов La Casa desente, любезно предложила Маркизу пройти в её комнату на собеседование. Через непродолжительное время, донья Сара — с Маркизом на руках, прошествовала в гостиную, где и объявила всем присутствующим там друзьям и родственникам, что отныне сей кот является полноправным членом семьи, и более того — находится под её личным патронажем, и горе тому, кто попытается обидеть её воспитанника.
Клянусь честью, но глаза наглого котяры — а я тоже удостоился чести наблюдать за этим торжественным событием — откровенно смеялись, а пушистые усы топорщила хитрющая улыбка.
Примерно через месяц Маркиз неожиданно исчез. Чёрные мысли, нелепые серые предчувствия, жёлтое удивление — верные спутники любой незваной разлуки.
Но ничего страшного и невозвратного не произошло.
Не закончилось ещё и трёх полных циклов преображения Луны, как кот снова уже сидел на пороге дома семейства Монтелеон, а на его шее — на массивной цепочке, висел внушительный золотой медальон, испещрённой по краям непонятными древними письменами. А в центре медальона, на другой его стороне, был искусно выгравирован цветок розы — понятно, что жёлтой — раз на золоте.
Медальону суждено было повторить путь жареной куропатки — Маркиз нагнул свою массивную голову, стряхнул золотое украшение на каменные плиты и лапой ловко подвинул подарок к ногам опешившего Джедди.
Ну и кто после этого скажет, что кошки создания неразумные, в гордыне своей позабывшие, что есть такое — благодарность?
Открыть медальон — а внутренняя пустота чётко простукивалась — до сих пор не удалось, как, впрочем, и прочитать письмена на нём, хотя Чабес — индеец из какого-то горного племени, уверяет, что видел похожие значки, высеченные на древней каменной пирамиде, спрятанной где-то в самом сердце джунглей.
На следующее утро Зорго заявился на завтрак в "La Golondrina blanka" в дурном настроении, мрачнее грозовой тучи. Вяло ковыряясь в салате из акульих плавников, черепашьих яиц и разнообразной тропической зелени, хмуро пробурчал:
— Тут, такое дело. Повстречался я вчера с Джедди. Нормально в начале всё было, вроде. Поболтали о глупостях разных: о кладах старинных, об ураганах тропических. А, потом, как только я разговор на Индейское Нагорье перевёл — вскочил Джедди как ужаленный и — дёру дал. А, котяра его — в другую сторону припустил. Ищи их теперь — до мангового заговенья. Плохо как — всё получилось.
Несколько минут над столом висела тишина, нарушаемая только звяканьем вилок-ложек о фарфоровую посуду.