Мужики перекинули на миг глаза на Василья, загудели:
- Ишь застаиват.
- Лыжник. Забегат.
- Ты мне пуговку-то не крути, - мельком только скользнув по Василью, воззрился Стеннов на Фильку. - Шестьдесят дворов. В волости-то лучше про то знают - сколь у вас дворов. Вам только распределить, - у кого сколько свести. - А наложили, значит, верно...
- А хто наложил-то?
- Таки же, как ты!
- Наложили... наложили...
- Нас-то не позвали, - орали Рублев и Хряпов со своими подголосками.
- А... а... а... - заклокотало, заворочалось в срубе, и сотни глаз налились тяжелым гневом.
- Выборные накладывали. Что вы, как псы, стервеете! - пробовал окриком взять Степан.
- Выборные?!
- О-ох! - гневно охнуло по собранью.
- А хто их назначал? Ты?
- Василей ездил.
- Василей да он.
- Он выбирал их, глот!
"...Он их выбрал!.." - рявкнула тайга.
Но и в Стеннове поднялось все. Все человеческое и гордое поднялось против этого нелепого зверя, разинувшего клыковатую пасть:
- Молчать! Колчаковцы вы! Контр-революционеры! Для Советской власти десятину жалеете. Сто тридцать возьмут - еще 500 останется. И то жаль. Ну, Советская власть не така, - не отступит перед вашим брюхом.
- Ага! Брюха-а... а у вас - животы?
- Ишь орет, как урядник.
- Каки пятьсот? А пало сколь за зиму, за весну...
- Не щитат, живорез.
- Корма-те каки были?
- Товарищи... старики... к порядку. Господи! - лепетал побелевший председатель.
Но поселковцы уж закусили удила:
- Како право орать имешь? Кобель ты!
- Ишь чего расписыват!
- Не просили, да давали. А тут - на!
- Кака Совецка влась? Чо он облыживат? Камуния этта.
- Зачем это наша-то влась с винтовками-те тебя, халуя такого, послала? - пропел из задних рядов Хряпов. - Вре-от он, старики.
- А сам-от чо не жретвашь? Псу под хвост, на гулянку этто вам!
- Ты гуляшь, а мы - жретвуй.
- Рабенка без куска оставляй.
"...Без куска... без куска... без куска..." - загремела тайга, и помутнелые от черной злобы глаза, и заскорузлые руки, судорожно скрючиваясь, полезли к агенту Стеннову.
А тот, волнуясь и не попадая, отстегивал кобур. Но когда увидали эти его жесты, еще больше завыло собранье. Жажда крови закипела и поднялась до краев. А тайга тут - машет над ними и красным в глаза дразнит.
Больше всех орал Семен, и Стеннов, - уже бледный и отрезвевший, крикнул:
- А-а... ты народ мутить. Арестуйте-ка этого коновода, товарищи!
Милиционеры было-потянулись к Семену. Но поздно уже было. Прорвало, как плотину, и понесло. Закружились головы, потные, со слипшимися волосами, ругань и желтая пена с оскаленных губ. Раз только и стрелил Стеннов из нагана и повалил Фильку (бедного Фильку!). Раз только и успел крикнуть, прощаясь с жизнью... А там - чуть не на части разорвали Стеннова, и лицо - в кровавый, плоский блин.
Тяжело, наступая друг другу на ноги и на руки, били и топтали тело...
А милиционеры в гуще никого и не задели и винтовок не подняли, а покорно бросили их на пол. Избитых и истерзанных, их свели в пустой амбар, заперли и стражу приставили.
Ночью то, что осталось от кипучего человека, верного революционера Степана Стеннова, стащили за Баксу и там бросили в окна, в топь. Хлюпнула топь со вкусом и равнодушно затихла. Только один, пригнутый стебелек стал потом медленно, с отрывами, выпрямляться...
Но темный страх и оторопь засели с той поры в деревне.
А тут еще техник Иванов, который в тот день с молодняком одним был на болотах, жару подбрасывает, кровью исходя за них, за их темную, как темная ночь в бору, душу.
- Эх, старики, старики. Что вы наделали? Ну - тяжело вам, - послали бы человека от себя в губернию. Выяснили бы. А вы - что? Человека неповинного убили. Как звери - убили.
- Пес - он, а не человек, - храбрились поселковые. - Туда и дорога.
- Кто бы он ни был - но только, как слуга от настоящей власти, от революции послан был.
В отрезвелые на миг сердца - широкие и емкие - от этих душевных, острых слов вползали и гнездились еще большее беспокойство и неуверенность и ужас, колючий, как еж.
Насупился буйный лес - туго обдумывает.