Наутро Книга проснулся уже в обычном расположении духа и дурашливо заорал, подойдя к моей кровати:
- Вторая рота, подъем!
Но я так свирепо зыркнул на него глазами, что он сразу же успокоился и тихо приговаривая: "А что я? Я ничего. Я уже ушел", мгновенно испарился из номера. Он еще, впрочем, даст мне прикурить другим образом, но это уже другая история. Добавлю только, что по возвращении в столицу меня пригласили на работу в "Интеркнигу", вот тогда я и вспомнил диковинную фамилию своего недавнего соседа по гостиничному номеру и, увидев в этом совпадении перст Божий, дал немедленное согласие.
VI
В одно из воскресений мы все большим кругом снова родственно встретились у моего зятя: Вагант с женой, Маша с моей тещей, братья Аронсоны-старшие, а также Наташевич с женой-арфисткой и Корольков без жены-армянки (почему-то он никогда не брал её с собой, может быть, стеснялся её восточной полноты или заросших черными волосками щек или нравоучительно-бесцеремонного обращения великанши с супругом-карликом).
Все собравшиеся были не голодны, немножко пили, немножко ели, в общем, выдрючивались как хотели. Я, не обращая внимания на окружающих, выпил водочки и со смаком поел разносолов. Маша, правда, после принятых мною с удовольствием внутрь трехсот грамм Aqua vitae стала выразительно посматривать на меня (она сидела напротив) и наступать каблуком туфли мне на ступню, слава Богу, что была не на "шпильках". Что ж, пришлось снизить темп потребления водочки и прислушаться к общей застольной беседе.
Гости рассуждали о физиологии труда умственного и физического, какой из них предпочтительнее для человека, о том, полезна цивилизация или вредна, о сходстве людей и насекомых, в общем, нормальный застольный треп.
Сват, отец моего зятя, улыбаясь в седую бороду, вкусно, словно лакомясь, цитировал Николая Заболоцкого:
Жук ел траву. Жука клевала птица.
Хорек пил мозг из птичьей головы.
И страхом перекошенные лица
Передо мной вставали из травы.
Он доказывал, что борьба видов неизбежна, что и человека поглотит кто-то или что-то более сильное и прожорливое, например, компьютер.
Я немедленно бросился наперерез, пытаясь перехватить инициативу в разговоре. Я с момента первого знакомства не жаловал этого самодовольного, что, впрочем, было маской, внутренне давно распавшегося сластолюбца с манерами хорошо воспитанного лакея, копирующего давно умершего барина, например, "любэзная Мария Пэтровна, вы нэправильно готовитэ тэлятинку моэму сыну. Он привык эё потрэблять нэдожарэнной, тогда как вы всэгда эё почэму-то пэрэжариваэтэ. Бога ради, примитэ это к свэдэнию". И все это при том, что сын его вырос на раскладушке в коридоре и ел в детстве в лучшем случае макароны или картошку с кильками в томате.
Я вспомнил недавно перечитанного классика и стал пересказывать близко к тексту основные пассажи, тем более, что все равно никто ничего не помнил, ничто ничего не читал:
- Мы с вами ломимся в открытую дверь, господа. Животное в человеке, конечно, не умирало и не умерло, а воспитание только загнало инстинкты в подсознание, рождая новые неожиданные болезни. Прав Зигмунд Фрейд, искусство порабощения только видоизменяется, но не исчезает совсем. Меняется институт порабощения. Конечно, никто уже не порет на конюшне лакеев и крепостных, но рабству сегодня приданы ещё более изощренные формы. Страшно другое, все научились находить для всего, в том числе и для рабства, удобное оправдание в каждом отдельном случае. Нет, вы только вдумайтесь: по году, по полгода людям не выплачивается зарплата, а премьер и правительство пожимает плечами, разводит руками и обещает исправиться в следующем году, между прочим, потихоньку заранее убрав статью в уголовном кодексе об ответственности за подобные вопиющие факты. То есть нанятые обществом люди, в общем-то, хорошо образованные лакеи, нагло развалившись в тарантасе, требуют от нас везти их с большим комфортом. На неполученные нами деньги, на наши деньги, между прочим, покупают доллары, акции-хренакции, что угодно, потом перепродают, спекулируют и через год отдают нам в виде большой милости ставшую чуть ли не в десять раз меньше в результате инфляции нашу долю общественного богатства, положив себе в карман, хапнув чуть ли не в сто раз возросший в результате этих дурнопахнущих манипуляций капитал. Вот такие они умные и такие мы дураки.
Меня поддержал Вагант:
- Действительно, у нас мухи отдельно, а котлеты отдельно, то есть мухи - нам, а котлеты - властьимущим. Конечно, идеи идеями, но нельзя уходить в сторону от решения проблем. Неправ прежде всего сам народ, перепоручивший развязывание гордиева узла президенту, правительству или депутатам.
Аронсон-академик отвернулся в сторону и стал слушать свою дочь, которая, заразительно смеясь, рассказывала ему, как она после бани удирала на такси от привязавшегося к ней молодого красивого бандита, решившего её похитить. С ней вообще всегда происходили бесконечные казусы с непременной эротической подкладкой. Вагант явно не справлялся с супружескими обязанностями и должен был за это пострадать, что ж, они через несколько месяцев и разошлись. А мой сват откровенно зевал, закрываясь салфеткой. Ему не дали дочитать стихи, поговорить о Мандельштаме, с вдовой которого дружила его незабвенная мать, а следовательно и он сам был причислен как бы к лику святых, ведь не забывайте, он тоже кропал стишочки-с.
Маша шепталась с дочерью. Зять курил за столом, уже не выходя на балкон. Корольков хитро следил сразу за всеми, намереваясь описать собравшихся в новом триллере "Змея в зеркале". Наташевич тоже молчал, чистя апельсин. Он ненавидел многословные разговоры с детства, в них приходилось уподобляться собеседнику, а молчание возвышало, наполняло сердце гордостью и иллюзией своей избранности. Его жена-арфистка была готова вставить реплику, но удобного случая так и не представилось.
Пора было уходить. Теща моя уже стояла в коридоре, переминаясь с ноги на ногу и сжимая зонтик в руках, что сразу мне напомнило мою мать. Я недавно получил от неё письмо, мы давно не виделись и не перезванивались, она на меня очень обиделась в последнюю встречу. Вот что она написала: "Живи, как знаешь и как хочешь. Ты окончательно разочаровал меня. Я столько сил и средств вложила в твое медицинское образование, я нанимала тебе преподавателей английского языка и биологии, а ты пренебрег моими советами, выбрал безалаберную жизнь литератора, а сейчас и этим не хочешь профессионально заниматься, служить на достойной должности. Скоро ты совсем опустишься, Маша тебя выгонит и правильно сделает, будешь бомжевать, нынче это модно. Знай только, что я лишаю тебя моего благословения".
Я бы мог ей ответить, что пытаюсь работать, но сегодня все рабочие места были ненадежны, особенно в сфере культуры. Помимо редакции "Визави" я работал менеджером по маркетингу в РИК "Тинктура", в котором издавались медицинские справочники и пособия для студентов, а также всевозможные брошюры по самолечению (уринотерапии, копрофагии и прочих экзотических методах, которые приходили в голову одержимым людям). Мать не могла и не хотела понять, что настоящей моей жизнью были хождения по букинистическим магазинам, число которых неуклонно снижалось, но для этого тоже нужны были деньги, которых не платило государство, правительство и все мелкие начальники, которые под шумок воровали последние крохи.
VII
Лето выдалось жаркое и поэтому однообразное: приходилось бесконечно покупать сумками пиво, минеральную воду, кока-колу и пить-пить-пить до полного беспамятства и остекленения глаз. Лето с размаху, без переходного момента оборотилось в грязную, морщинистую, темную старуху-осень. Неожиданно наступила безработица. Денег не было у всех: у торговцев, у производителей, у банкиров, у мошенников. Башлачев не подписал с редакцией "Визави" обещанного контракта и журнал закрылся. В РИК "Тинктура" генеральным директором неожиданно стал лысоголовый распространитель по кличке "Карлос", имевший волосатую лапу в комитете, и сразу же уволил по сокращению кадров весь издательский аппарат за исключением секретарши Оксаны, своей многолетней любовницы.
У меня всегда было немало способов зарабатывать на жизнь. В юности я был грузчиком, нередко разгружал вагоны на товарной станции, выгружал кирпичи, тес, цемент, что угодно, за ночь удавалось заработать от десяти до двадцати пяти рублей. Я работал фельдшером, а потом врачом "скорой помощи". Еще студентом я писал для газет и для радио, переводил с английского, а по подстрочнику с любого мыслимого и немыслимого наречия. Я был художником афиш для кинотеатра, офеней и антикварным "стрелком", учителем пения и фотокорреспондентом. Я трудился сезонным рабочим в совхозе и судебным дознавателем, служил в армии и директором малого предприятия и вот сейчас впервые был безработным.
Идти на биржу труда было бессмысленно. Моя зарплата в РИК "Тинктура" была меньше суммы единого месячного проездного билета. Лично я там работал за идею, которая, к сожалению, так и не воплотилась. Мои коллеги сдавали помещения в субаренду и присваивали себе полученную таким способом валюту. Со мной они не делились. "Карлос", уволив всех, заполучил себе все доходы. Секретарше он удвоил оклад, пытаясь таким образом удвоить её усилия для поднятия своего стареющего тонуса. Странные все-таки существа люди! Они считают почему-то, что комфорт должен быть для всех. А так не бывает. Комфорт только тогда подлинный комфорт, когда он резко индивидуален и единичен, как пошитый на заказ костюм от модного портного.
Большевики отменили буржуазный комфорт, даже вожди жили первоначально по-спартански. Тюремные камеры тем более не были при советской власти комфортабельными. Но пришли "новые русские" и буржуазный комфорт вернулся на круги своя. Женщины "новых русских" получили биде, а сами они - отличные западные автомашины, крепко сбитых охранников, отличную западную еду, сигареты, алкоголь. "Новые русские" быстро купили себе представителей "второй древнейшей", продажных журналистов, которые выдумали замечательный новый буржуазный мир, новых чудо-банкиров, новых романтических бандитов, новых валютных проституток-нимфеток, новых серьезных (несмотря на поросячье чмоканье) лидеров новых партий со старыми названиями, на самом деле это был заурядный плагиат прежнего хорошо забытого старого буржуазного мира.
Хорошо законспирированное животное в каждом отдельно взятом "новом русском" проснулось после семидесятилетней спячки и повело покрасневшими глазками вурдалака. Пустой после семидесяти лет воздержания желудок потребовал пищи. Свежей молодой крови.
Я позвонил Ивану Черпакову, который служил после "Визави" сразу в двух органах: "Новом журнале" и газетке "Новое время".
- Какие новости, Ваня?
- Новостей много. Хорошо, что позвонил. Подходи ко мне сегодня же после обеда в редакцию. Знаешь где она?
- Где?
- Рядом со "Старым миром", прямо напротив нашего безвременно почившего в бозе "Визави". Пропуск я тебе закажу. Будем вместе издавать журнал "Третий Рим". Переиздашь там все, что захочешь. Ты, кстати, подумай и принеси на выбор материалы, если сможешь.
В урочный час я пришел в редакцию, нашел на третьем этаже в комнатке-шкафу Ивана, который похудел, оброс рыжеватой бородой и усами, которые переплетаясь с длинными вьющимися волосами сделали его похожим на Христа, и мы отправились через бульвар в одноименный благотворительный фонд, возжелавший выпускать новое иллюстрированное издание. Во дворе бывшего столичного доходного дома мы нашли флигель, вошли в лифт и на четвертом этаже обнаружили две бронированных двери, на одной из которых сияла золотом табличка "Третий Рим". Позвонили. Дверь распахнулась. Нас встретил тщедушный подросток с раскосыми глазами, одетый в замызганную куртку. Выслушав к кому мы, он указал направление. Судя по всему когда-то здесь находилась огромная коммунальная квартира.
Мы с Иваном прошли пустыми коридорами через анфиладу комнат и в тупике обнаружили группку людей, сгрудившихся вокруг единственного письменного стола, на единственном стуле сидел похожий на сосульку человек с длинным красным носом, с огромной копной волос, в зимней куртке. В комнате было холоднее, нежели на улице. Среди группы я узнал нашего со-редактора "Визави" по Петербургу Алексея Белова, поэта и журналиста. Мы приязненно пожали руки, чуть ли не обнялись. Встречей заправляла невысокая полнотелая казашка Турсынхан Жамишева, попросившая называть её запросто Тусей.
Чуть-чуть поговорили о задачах журнала, каждый изложил свое понимание содержания первого номера, при этом как-то определилась должностная иерархия собравшихся. Туся оставила за собой функции издателя и пообещала златые горы и реки, полные вина буквально завтра же. Главный редактор Антон Черепков был мне неизвестен, хотя я довольно прилично знал круг толковых журналистов. Иван и Алексей взяли себе места заместителей главного, мне была предложена должность ответственного секретаря, от которой я вежливо отказался, решив назваться завотделом публикаций. Как потом оказалось зря. Я потерял и в окладе, и в темпе, во влиянии на внутриредакционную обстановку, итог которой, к сожалению, был предопределен нашим безжалостным временем авантюристов и обманщиков.
VIII
Простые удовольствия - последнее прибежище сложных натур. Что остается бедным москвичам, изнемогающим от обилия информации? Конечно, идти в магазины, только вот испортить себе настроение во время этих походов, что плюнуть. Я решил с утра заняться домашними делами, совершенно не думая, что придется не однажды ступить в человеческий навоз. Сначала мне нахамила пожилая кассирша в хлебном магазине в 6-м квартале, куда вообще-то захаживал чрезвычайно редко из-за значительной удаленности от местопроживания. Поди ж ты, Божий одуванчик, в чем душа теплится, только о душе и думать, а откуда что взялось, орала как под ножом...
Затем я зашел в соседний с бакалеей магазин "Дары леса и моря" и добрых пятнадцать минут бессмысленно околачивался возле мясного прилавка. Когда мне надоело ждать, я ещё минут пять колотил безуспешно костяшками пальцев правой руки по оцинкованному прилавку и витрине, потом видя бесполезность занятия, подал голос, чуть ли не трубный глас, на который откликнулась продавщица, радостно болтающая с подружкой у прилавка напротив.
- Вам что надо: рыбу или мясо?
- Мясо, конечно.
- Тогда я вам не помощница. Сейчас за мясником пошлем кого-нибудь. Подождите чуток.
Наконец появился темноглазый и темноволосый молодой мужчина, одетый в истерзанный бело-серый халат, принявший внутрь настолько изрядно, что при каждом шаге его покачивало, как на палубе судна, попавшего в шторм.
"Эк тебя, милок, угораздило", - подумал я, но воздержался от устной оценки, вежливо попросив завесить кусок свинины. Назюзюкавшийся продавец безуспешно водил рукой в холодильнике, пытаясь ухватить один из трех кусков, облюбованный мною. С шестой или седьмой попытки ему это удалось и он торжественно плюхнул оковалок на весы. После того, как чаши весов уравновесились и стрелка замерла на определенном делении, он косноязычно огласил вес, отстоящий от подлинного на сто пятьдесят грамм, и пустился со мной в нескончаемые пререкания, поскольку я с цифрой веса не согласился. Пререкания закончились только тогда, когда я вызвал его из-за прилавка и заставил посмотреть на шкалу весов с противоположной, моей стороны.
"Извини, мужик", - выдавил из себя продавец и даже вроде как протрезвел.
Он зашел, покачиваясь умереннее, назад за прилавок и долго что-то вычислял на своем калькуляторе. Не что-то, конечно, а сумму, которую следовало мне заплатить за свинину, которая нравилась мне все меньше и меньше. В конце концов он обсчитал меня на три с лишним тысячи. Беда моя, до сих пор хорошо умножаю в уме! И так трудно соглашаться с обманщиками. Я назвал настоящую сумму, тут у моего "визави" перегорел не только калькулятор, но наверное, и мозги. Пришлось с долей юмора пригласить соседнюю "рыбную" бабку помочь "мясному" напарнику посчитать требуемые для расчета "бабки". Она нехотя подошла и обсчитала меня уже только на тысячу шестьсот рублей. Терпение мое лопнуло. В это же мгновение и чернолицый продавец, бросавший по моему адресу невразумительные проклятия, подтянулся и пообещал познакомить меня со "своими" ребятами, которые только этого и ждут в подсобке, показав мне традиционный "мужской" жест, обрубая правый свой локоть левой кистью. "Я твою маму кунем!" - кричал он, думая, что я не понимаю "кавказский" язык.
Подумал я немного, плюнул мысленно на обветренный залежавшийся на витрине кусок мяса и пошел себе восвояси, с опаской оглядываясь по дороге. "Свои" ребята вполне могли догнать и навести шухеру, попутно незаметно проломив голову незадачливому покупателю.
Что ж, жизнь все-таки продолжалась, и я поехал на свою новую службу, на бесстольно-бесстульное рабочее место. Тусовка была в полном разгаре. Турсынхан, облаченная в блестящее золотом парчовое платье, раздавала должности окончательно и сурово резала каждому предполагаемый оклад. Главный редактор вместо полутора кусков должен был получать всего-навсего восемьсот "баксов", замы - по шестьсот, а мне вообще положили триста. Я глубоко задумался о человеческой несправедливости, но так как не люблю выступать по мелочам, "проглотил" обиду.
Через какое-то время Турсынхан подошла ко мне и на голубом глазу попросила взаймы на день триста тысяч, конечно, "деревянными". "Или больше, сколько сможешь", - попросила она, сладко облизнувшись при этом. Я подумал: "Начальница! Как не выручить, тем более всего на один день", и дал пятьсот тысяч, деньги у меня, как на грех, тогда были. Как потом оказалось, этот благородный поступок был грубейшей ошибкой. Заняв у меня на день, "новая" казашка отдала мне долг только через полтора месяца вместе с обещанным так же мгновенно авансом. Хорошо вообще, что отдала. За полтора месяца я не только подготовил по меньшей мере три возможных номера журнала, но и оказался накрепко привязан к неожиданной службе, ожидая возвращения своих кровных пятисот тысяч рублей, которых каждый прошедший день не хватало все больше и больше. Косоглазая бестия сумела попутно занять деньги буквально у всех сотрудников, включая наборщицу и набранных на днях охранников, круглосуточно дежуривших в помещении фонда. То есть у каждого поступающего на работу она занимала деньги, устроив свою собственную "пирамиду" не хуже Мавроди. Действо это сопровождалось ссылкой на "друганов" Плужкова и Замцева, вплоть чуть ли не до Бучайса и Мельцина, которые все с ней корешились и были озабочены финансовым положением будущего журнала, отстегивая сумасшедшие деньги на "Третий Рим".