- Баггинс, - решился он наконец.
Тот опустил газету и посмотрел на Киппса.
- Послушай, Баггинс, чего это такое, когда в газете помещают объявление: такого-то и такого-то, мол, просят зайти туда-то в его собственных интересах?
- Разыскивают людей, - ответил Баггинс, снова углубляясь в газету.
- А для чего? - спросил Киппс. - Чтоб передать им наследство? Или еще что?
Баггинс покачал головой.
- Долги, - сказал он. - Чаще всего долги.
- Какой же тогда человеку интерес?
- А на эту удочку скорей клюнешь, - объяснил Баггинс. - Обычно это жены стараются.
- Как так?
- Ну когда брошенная жена хочет вернуть мужа из бегов.
- А все-таки бывает, что это и наследство, правда? К примеру, кто-нибудь отказал кому-нибудь сто фунтов?..
- Очень редко.
- Ну, а как же... - начал было Киппс, но его вновь одолели сомнения.
Баггинс вновь погрузился в газету. Его взволновала передовая о положении в Индии.
- Господи боже мой! - воскликнул он. - Да разве можно давать этим черномазым право голоса!
- Они, небось, и не дадут, - сказал Киппс.
- Это ж какой народ! - горячился Баггинс. - Ни тебе английского здравомыслия, ни характера. И они всегда готовы мошенничать, лжесвидетельствовать и всякое такое... У англичанина этого и в мыслях нет. У них прямо возле суда сидят свидетели и ждут, чтоб их наняли... Верно тебе говорю, Киппс, истинная правда. Такая у них профессия. Ты идешь в суд, а они тебе кланяются, перед тобой шляпы снимают. Англичанину такое и в голову не придет, уж можешь мне поверить... А у них это в крови. Больно они трусливые, откуда ж им быть честными. Характер у них рабский. Они не привычны к свободе, не то, что мы; дай им свободу, а они и не знают, - что с ней делать, и ничего хорошего не получится. А вот мы... А, черт!
Газовый рожок неожиданно погас, а Баггинсу оставалось прочесть еще целую колонку светской хроники.
Теперь Баггинс уже вовсе не слушал Киппса, он принялся честить Шелфорда: сквалыга, в этакую пору выключает газ! Он не пожалел для хозяина самых язвительных слов, разделся в темноте, ударился босой ногой о сундучок, выругался и мрачно, злобно умолк.
Киппс попытался уснуть, прежде чем все связанное с письмом, которое он только что отправил, вновь завладеет его мыслями, но это ему не удалось. И, вконец измученный, он принялся вновь обдумывать все с самого начала.
Теперь, когда первоначальный страх утих, он все-таки не мог решить, рад он или не рад, что отправил письмо. А вдруг он получит сто фунтов!
Конечно же, сто фунтов!
Если так, он продержится целый год, - чего там, даже два, три года, пока не найдет себе места.
Даже если только пятьдесят фунтов!..
Баггинс уже мерно дышал, когда Киппс снова заговорил.
- Баггинс, - окликнул он.
Притворяясь спящим, Баггинс задышал громче, и даже стал похрапывать.
- Послушай, Баггинс, - немного погодя снова окликнул его Киппс.
- Ну, чего еще? - весьма нелюбезно отозвался Баггинс.
- Вдруг бы ты увидал в газете объявление и свою фамилию: дескать, тебя приглашают зайти к какому-то человеку, и он тебе сообщит что-то такое, очень тебе интересное... Ты бы что сделал?
- Удрал бы, - буркнул Баггинс.
- Но...
- Я бы удрал и носу не высовывал.
- А почему?
- Спокойной ночи, старина. - Баггинс произнес это таким тоном, что стало совершенно ясно: разговоры кончены, пора спать.
Киппс надолго притих, потом тяжело вздохнул, повернулся на другой бок и снова уставился во тьму.
Дурак он, что отправил это письмо!
Господи! Вот дурак-то!
Ровно через пять с половиной дней после того, как был выключен свет, что помешало Баггинсу дочитать газету, на набережной появился бледный молодой человек с широко раскрытыми горящими глазами. На нем был лучший его костюм, и, несмотря на хорошую погоду, в руках - зонтик, словно он шел из церкви. Он приостановился в нерешительности, потом повернул направо. Он пристально вглядывался в каждый дом, мимо которого проходил, и вдруг резко остановился. "Хьюгенден" - было выведено строгими черными буквами на воротах. "Хьюгенден" - гласили золотые буквы, выписанные на стекле полукруглого окна над дверью. Прекрасный оштукатуренный дом, прямо дух захватывает, и балкон дивного цвета морской волны да еще с позолотой. Молодой человек, задрав голову, оглядывал этот прекрасный дом.
- Боже милостивый! - благоговейно прошептал он наконец.
Во всех окнах нижнего этажа богатые темно-красные портьеры, а над ними - жалюзи на медных карнизах. В окне гостиной в большом, изящной работы вазоне - пальма. На двери - добротный бронзовый дверной молоток; были тут и два звонка, под одним табличка - "Для прислуги".
- Боже милостивый! Прислуга, а?
Молодой человек отошел в сторонку, не сводя глаз с дома, потом возвратился на прежнее место. Нерешительность совсем одолела его, он отошел еще дальше, к морю, сел на скамью, облокотился на спинку и опять уставился на "Хьюгенден". Тихонько насвистывая какую-то песенку, он склонил голову направо, потом налево. Затем некоторое время хмуро, в упор смотрел на дом.
Тучный краснолицый пожилой джентльмен с глазами навыкате сел рядом с Киппсом, снял панаму с необыкновенно лихо изогнутыми полями и, шумно отдуваясь, отер пот со лба. Потом стал вытирать панаму изнутри. Киппс глядел на соседа, пытаясь сообразить, какой у него годовой доход и где он купил такую необыкновенную панаму. Но скоро "Хьюгенден" снова завладел его мыслями.
- Послушайте, - поддаваясь внезапному порыву, сказал Киппс, обратившись к пожилому джентльмену.
Пожилой джентльмен вздрогнул и обратил взор на Киппса.
- Что вы сказали? - свирепо спросил он.
- Вы, небось, не поверите, а ведь этот вот дом мой. - И Киппс ткнул пальцем в сторону "Хьюгендена".