- Да временами скверно. Случается всякое.
- Собираетесь жениться?
- Да!
- Гм. И невеста, надо полагать, благородного происхождения?
- Да, - подтвердил Киппс. - Родственница графа Бопре.
Мастермен удовлетворенно потянулся всем своим длинным костлявым телом, видно, узнал все, что ему было нужно. Откинулся поудобнее на спинку кресла, подтянул повыше угловатые колени.
- Я думаю, - сказал он, стряхнув пепел прямо в пространство, - при современном положении вещей счастье человека вряд ли зависит от того, приобрел он или потерял деньги, пусть даже и очень большие. А ведь должно бы быть иначе... Если бы деньги были тем, чем они должны быть, - наградой за полезную деятельность - человек становился бы сильнее и счастливее с каждым полученным фунтом. Но дело в том, что в мире все вывихнуто, вывернуто наизнанку - и деньги... деньги, как и все остальное, приносят лишь обман и разочарование.
Он обернулся к Киппсу и, выставив указательный палец, подчеркивая каждое слово взмахом тонкой, исхудалой руки, сказал:
- Если бы я думал иначе, я бы уж из кожи вылез вон, чтобы обзавестись кой-какими деньгами. Но когда все ясно видишь и понимаешь, это начисто отбивает охоту... Когда вам достались эти деньги, вы, должно быть, вообразили, будто можете купить все, что вам вздумается, да?
- Вроде того, - ответил Киппс.
- А оказалось, ничего подобного. Оказалось, надо еще знать, где купить и как купить, а если не знаешь, тебе за твои же деньги мигом подсунут вовсе не то, что ты хочешь, а что-нибудь совсем другое.
- В первый день меня обжулили с банджо, - сказал Киппс. - По крайней мере так мой дядюшка говорит.
- Вот именно, - сказал Мастермен.
Тут в разговор вступил Сид.
- Все это очень хорошо, Мастермен, - сказал он, - а только, что ни говори, деньги - все равно сила. Когда деньги есть, чего не сделаешь.
- Я говорю о счастье, - перебил его Мастермен. - На большой дороге с заряженной винтовкой тоже чего не сделаешь, да только никого этим не осчастливишь, и самому радости мало. Сила - дело другое. А что до счастья, то чтобы деньги, собственность и все прочее стали истинной ценностью, в мире все должно стать на место, а сейчас, повторяю вам, все в нем вывернуто и вывихнуто. Человек - животное общественное, и в наше время он охватывает мыслью весь земной шар, и если люди несчастливы в одной части света, не может быть счастья нигде. Все или ничего, отныне и навсегда никаких заплат и полумер. Беда в том, что человечество постоянно об этом забывает, а потому людям кажется, будто где-то выше их, или ниже их, существует такой порядок или такое сословие или где-то есть такая страна или такой край, - только попади туда и обретешь счастье и покой... А на самом деле общество - единый организм, и он либо болен, либо здоров. Таков закон. Общество, в котором мы живем, больное. Это капризный инвалид, его вечно лихорадит, его мучит подагра, он жаден и худосочен. Ведь не бывает же так, что страдаешь невралгией, а нога твоя счастлива, или нога сломана, зато горло счастливо. Такова моя точка зрения, и вы в конце концов тоже это поймете. Я так в этом уверен, что вот сижу и спокойно жду смерти и твердо знаю: рвись я хоть из последних сил, - ничего бы не изменилось; по крайней мере для меня. Я уже и от жадности излечился, мой эгоизм покоится на дне пруда с философским кирпичом на шее. Мир болен, век мой короток, и силы мои ничтожны. И здесь я не более и не менее счастлив, чем был в любом другом месте.
Он закашлялся, помолчал, потом снова ткнул в сторону Киппса костлявым пальцем.
- У вас теперь есть случай сравнить два слоя общества. Ну и как, по-вашему, люди, среди которых вы очутились, много лучше или счастливее тех, среди которых вы жили прежде?
- Нет, - раздумчиво ответил Киппс. - Нет. Я на это вроде раньше так не глядел, но... Нет. Не лучше они да и не такие уж счастливые.
- Так вот, поднимитесь хоть до самых верхов, спуститесь хоть в самые низы - всюду одно и то же. Человек - животное стадное, именно стадное (а не рак-отшельник), и никакими деньгами ему не откупиться от своего времени, все равно как не вылезти из собственной шкуры. Куда "и погляди от самого верха и до самого низа - всюду та же неудовлетворенность. Никто не знает, на каком он свете, и всем не по себе. Стадо не знает покоя, его лихорадит. Старые обычаи, старые традиции отживают или уже отжили, и некому создать новые. Где ваша знать? Где земельная аристократия? Она сошла на нет, едва крестьянин понял, что он несчастлив, и бросил крестьянствовать. Остались только важные вельможи да мелкий люд, и притом все вперемешку. Никто из нас не знает, где его место. И в вагонах третьего класса и в шикарных собственных автомобилях разъезжают все те же хамы, и не отличишь, только что доходы у них разные. Ваш высший свет так же низок, вульгарен, так же тесен и душен для нормального человека, как любой кабак, ничуть не лучше; в мире не осталось такого места, такого слоя общества, где люди живут достойно и честно, так что толку рваться вверх?
- Правильно, правильно! - прямо как в парламенте, поддержал Сид.
- Это верно, - сказал Киппс.
- Вот я и не рвусь, - сказал Мастермен и взял сигарету, молча предложенную Киппсом.
- Нет, - продолжал он, - в этом мире все вывернуто и вывихнуто. Он серьезно болен и вряд ли излечим. Сильно сомневаюсь, излечим ли он. При нас начался тяжкий всемирный недуг.
Он покатал сигарету в своих тощих пальцах и удовлетворенно повторил:
- Всемирный недуг.
- А мы должны его лечить, - сказал Сид и взглянул на Киппса.
- Ну, Сид у нас - оптимист, - сказал Мастермен.
- Вы и сами почти всегда оптимист, - сказал Сид.
Киппс покивал с понимающим видом и снова закурил.
- Откровенно говоря, - сказал Мастермен, перекинув ногу на ногу и с наслаждением выпуская струю дыма, - откровенно говоря, я считаю, что наша цивилизация катится в пропасть.
- А как же социализм? - возразил Сид.
- Люди не способны им воспользоваться, они даже не умеют мечтать о лучшем будущем.
- А мы их научим, - не сдавался Сид.
- Лет через двести, пожалуй, и научим, - сказал Мастермен. - А пока надвигается страшнейший вселенский хаос. Вселенский хаос. Бессмысленная давка, когда люди убивают и калечат друг друга без всякой причины - вроде как в толпе, на митинге или кидаясь в переполненный поезд. Конкуренция в торговле и промышленности. Политическая грызня. Борьба из-за пошлин. Революции. И все это кровопролитие происходит из-за кучки дураков, которые называют белое черным. В такие времена искажаются все человеческие отношения. Никто не останется в стороне. Каждый дурак пыхтит и расталкивает всех локтями. У всех у нас будет такая же веселая и уютная жизнь, как у семьи, которая перебирается на новую квартиру. Да и чего еще можно ждать в наше время?
Киппсу захотелось вставить и свое слово, но не в ответ на вопрос Мастермена.
- А что это за штука социализм, я никак не пойму? - сказал он. - Какой от него, что ли, прок?
Они думали, что у него есть хоть какое-то свое, пусть примитивное мнение, но быстро убедились, что он попросту не имеет обо всем этом ни малейшего понятия; тогда Сид пустился в объяснения, а немного погодя, забыв про свою позу человека, стоящего на краю могилы и чуждого страстей и предвзятости, к нему присоединился и Мастермен. Поначалу он только поправлял Сида, но вскоре принялся объяснять сам. Он стал неузнаваем. Он выпрямился, потом уперся локтями в колени, лицо его раскраснелось. Он с таким жаром стал нападать на частную собственность и класс собственников, что Киппс увлекся и даже не подумал спросить для полной ясности, что же придет на смену, если уничтожить собственность. На какое-то время он начисто забыл о своем собственном богатстве. В Мастермене будто вспыхнул какой-то внутренний свет. От его недавней вялости не осталось и следа. Он размахивал длинными, худыми руками и, быстро переходя от довода к доводу, говорил все более резко и гневно.
- Сегодня миром правят богачи, - говорил Мастермен. - Они вольны распоряжаться, как им вздумается. И что же они делают? Разоряют весь мир.
- Правильно, правильно! - сурово подтвердил Сид.
Мастермен поднялся - тощий, высокий, - засунул руки в карманы и стал спиной к камину.
- Богачи в целом сегодня не обладают ни мужеством, ни воображением. Да! Они владеют техникой, у них есть знания, орудия, могущество, о каком никогда никто и мечтать не мог, и на что же они все это обратили? Подумайте, Киппс, как они используют все, что им дано, и представьте себе, как можно было бы это использовать. Бог дал им такую силу, как автомобиль, а для чего? Они только разъезжают по дорогам в защитных очках, давят насмерть детей и вызывают в людях ненависть ко всякой технике! ("Верно, вставил Сид, - верно!") Бог дает им средства сообщения, огромные и самые разнообразные возможности, вдоволь времени и полную свободу! А они все пускают на ветер! Здесь, у них под ногами (и Киппс поглядел на коврик перед камином, куда указывал костлявый палец Мастермена), под колесами их ненавистных автомобилей, миллионы людей гниют и выводят свое потомство во тьме, да, во тьме, ибо они, эти богачи, застят людям свет. И множатся во тьме массы темного люда. И нет у них иной доли... Если вы не умеете пресмыкаться, или сводничать, дли воровать, вам суждено всю жизнь барахтаться в болоте, где вы родились. А над вами эти богатые скоты грызутся из-за добычи и стараются урвать кусок побольше, заграбастать еще и еще, и все им мало! Они готовы отнять у нас все - школы и даже свет и воздух, - обкрадывают нас и обсчитывают, а потом пытаются забыть о нашем существовании... В нашем мире нет правил, нет законов, в нем распоряжается несчастный или счастливый случай, прихоть судьбы... Толпы нищих и обездоленных множатся, а кучка правителей ни о чем не заботится, ничего не предвидит, ничего не предчувствует!
Он перевел дух, шагнул и остановился возле Киппса, сжигаемый яростью. А Киппс только слушал и уклончиво кивал, пристально и хмуро глядя на его шлепанцы.
- И не думайте, Киппс, будто есть в этих людях что-то такое, что ставит их над нами, что дает им право втаптывать нас в грязь. Нет, ничего в них нет. Мерзкие, подлые, низкие души! А посмотрите на их женщин! Размалеванные лица, крашеные волосы! Они прячут свои уродливые фигуры под красивыми тряпками и подхлестывают себя наркотиками! Любая светская дамочка хоть сейчас продаст тело и душу, станет лизать пятки еврею, выйдет замуж за черномазого - на все пойдет, только бы не жить честно, с порядочным человеком на сто фунтов в год! На деньги, которые и для вас и для меня означали бы целое состояние! Они это отлично знают. И знают, что мы это знаем. Никто в них не верит. Никто больше не верит в благородных аристократов. Никто не верит в самого короля. Никто не верит в справедливость законов... Но у людей есть привычка, люди идут проторенными дорожками до тех пор, пока у них есть работа и пока они каждую неделю получают свое жалованье... Это все ненадолго, Киппс.
Он закашлялся и помолчал минуту.
- Близятся худые времена! - воскликнул он. - Худые времена!
Но тут он затрясся в жестоком приступе кашля и сплюнул кровью.
- Пустяки, - сказал он, когда Киппс ахнул в испуге.
Потом Мастермен опять заговорил, и слова его то и дело прерывались кашлем, а Сид так и сиял и глядел на него с мукой и восторгом.