- Мне нужно, - ответил он. - Надо.
- Но помилуйте, мистер Киппс!
- Мне нужно, - сказал он. - Я что-то захворал.
- Но ведь еще и разгадывать не начинали! И чаю вы не пили!
Откуда-то возникла Энн и остановилась у него за спиной.
- Мне надо идти, - сказал Киппс.
Если он тут начнет с ней препираться, Элен, пожалуй, хватится его.
- Что ж, конечно, раз вам непременно нужно...
- Я тут забыл про одно дело, - сказал Киппс, начиная сожалеть о содеянном. - Мне правда нужно.
Миссис Боттинг с видом оскорбленного достоинства отступила, а Энн, вся красная, но как будто совсем спокойная (бог весть, что скрывалось под этим спокойствием!), пошла отворять дверь.
- Мне очень неприятно, - сказал Киппс. - Очень неприятно, - повторил он то ли ей, то ли хозяйке дома, и все та же могучая сила общественных условностей пронесла его мимо, точно бурный поток утопающего, и выбросила на Аппер-Сандгейт-роуд. На крыльце он обернулся было, но дверь со стуком захлопнулась...
Терзаемый стыдом, растерянный, шел он по набережной, и перед глазами его стояло огорченное и удивленное лицо миссис Боттинг...
Прохожие оглядывались на него, и по этим взглядам, несмотря на захлестнувшую его сумятицу мыслей и чувств, он наконец сообразил: что-то неладно.
Оказалось, к лацкану его сюртука все еще приколот листок с буквами "Ксивп".
- Тьфу, пропасть! - И Киппс с яростью сорвал эту гадость. Миг - и клочки этикетки, выполнившей свое предназначение, разлетелись по набережной, подхваченные ветром.
Собираясь на обед к миссис Уэйс, Киппс оделся за полчаса до выхода и теперь сидел и ждал, когда за ним зайдет Филин. Руководство "Как вести себя в обществе" было отложено в сторону. Он читал изысканную прозу аристократа, дошел на странице девяносто шестой до строк:
"Принятие приглашения накладывает на принявшего обязательство, отказ или уклонение от коего могут быть оправданы лишь болезнью, семейной утратой или иной, не менее серьезной причиной"... - и погрузился а мрачное раздумье.
В тот вечер у него произошло серьезное объяснение с Элен.
Он попытался рассказать ей кое-что о тех переменах, которые произошли в его душе. Но выложить все начистоту оказалось ему не под силу. И он сказал лишь то, что было проще всего:
- Не нравится мне это светское общество.
- Но вам необходимо встречаться с людьми, - возразила Элен.
- Ну да, но... Все эти ваши знакомые... - Киппс наконец собрался с духом. - Чего в них хорошего, в этих... которые толклись гам, на чае с анаграммами.
- Если вы хотите знать жизнь, вам надо встречаться с самыми разными людьми, - сказала Элен.
Киппс долго молчал и с трудом переводил дух.
- Дорогой мой Артур, - снова непривычно мягко заговорила Элен. - Ну разве я стала бы настаивать, чтобы вы бывали в обществе, если бы не думала, что это вам на пользу?
Киппс промолчал в знак согласия.
- Когда мы поселимся в Лондоне, вы и сами почувствуете, что это все не напрасно. Ведь прежде, чем отдаться морским волнам, человек учится плавать в бассейне. В здешнем обществе вполне можно кое-чему научиться. Люди здесь чопорны, и не слишком умны, и ужасно ограниченны, и здесь не сыщешь человека, способного самостоятельно мыслить, но, право же, это не имеет никакого значения. Вы скоро научитесь держаться свободно и непринужденно.
Киппс хотел было снова заговорить, но оказалось, у него просто не хватает слов. И он только глубоко вздохнул.
- Вы очень скоро с этим освоитесь, - обнадежила Элен.
И теперь он сидел и размышлял об этом разговоре и о видах на лондонскую жизнь, которые открывались перед ним: маленькая квартирка, чаепития и иные развлечения, неизбежное присутствие "братика" и прочие радужные перспективы новой, лучшей жизни... И уже никогда больше нельзя увидеть Энн... Тут вошла горничная с пакетиком, вернее, маленьким квадратным конвертом, на котором было написано: "Артуру Киппсу, эсквайру".
- Какая-то молодая женщина передала для вас, сэр, - довольно строго доложила горничная.
- Чего? - переспросил Киппс. - Какая женщина? - И вдруг начал понимать.
- По виду из простых, - холодно ответила горничная.
- А-а! - сказал Киппс. - Ну ладно.
Он уставился на конверт и ждал, пока за горничной закроется дверь, потом со странным ощущением, будто натянулась какая-то струна, вскрыл его. И неким шестым чувством, еще ничего не увидев и не нащупав, угадал, что там, в конверте. То была половинка шестипенсовика Энн. И - ни словечка!
Значит, она тогда все-таки услыхала его слова!..
За дверью послышались шаги Филина, а Киппс все еще стоял, застыв с конвертиком в руке.
Филин вошел во фраке, свежий и сияющий, даже его большие зеленовато-белые перчатки и необычайных размеров белый галстук с черной каемкой так и сияли.
- В память о троюродном брате, - тотчас объяснил он эту траурную каемку. - Мило, правда?
Он, верно, заметил, что Киппс бледен и взволнован, но решил, что это тревога новичка перед выходом в свет.
- Только не робейте, Киппс, дорогой мой, - и все будет отлично, сказал Филин и по-братски потрепал Киппса по плечу.
Волнение Киппса достигло предела, когда за обедом миссис Биндон Боттинг заговорила о прислуге, но еще перед этим некоторые обстоятельства, одни более, другие менее значительные, взбудоражили его и сбили с толку. Все время, пока длился обед, одна мелочь не давала ему покоя: поведение (да будет мне позволено коснуться столь интимных подробностей) его левой подтяжки. Тесьма веселого алого шелка выскочила из пряжки, которую он, видно, в суете сборов плохо застегнул, и всячески старалась вырваться на свет божий и пересечь белоснежный пластрон наподобие орденской ленты.
Впервые упрямица показала себя еще до того, как сели за стол. Киппс, улучив минуту, когда никто на него не смотрел, стремительно и ловко засунул непрошеное украшение подальше и потом уже только о том и заботился, чтобы не позволить этой веселой детали оживлять его строгий вечерний костюм. Впрочем, скоро он решил, что понапрасну сперва так уж перепугался - ведь никто и слова не сказал. Однако, сами понимаете, приходилось быть начеку - весь вечер, чем бы он ни занимался, один глаз его все время косил в сторону опасного места и одна рука была наготове.
Но это, я бы сказал, еще пустяк. Куда больше он растревожился и даже ужаснулся, увидев Элен в вечернем туалете.
Предвкушая переезд в Лондон, сия молодая особа дала волю воображению: ее наряд был, вероятно, рассчитан на маленькую разумно устроенную квартирку где-то в Вест-Энде, которой суждено стать центром восхитительного литературно-художественного кружка. Уж это-то было поистине вечернее платье. Ни одна из присутствующих дам не могла бы похвастать столь совершенным туалетом. Благодаря этому платью не оставалось сомнений, что у мисс Уолшингем прелестные руки и плечи; не оставалось сомнений, что, кроме чувства собственного достоинства, она обладает и очарованием, да еще каким. Это было, видите ли, ее первое вечернее платье - жертва, на которую Уолшингемы пошли во имя ее грядущих богатств. Если бы ей понадобилась опора и поддержка, ее подбодрил бы вид хозяйки дома, которая блистала в смело открытом черном платье со стальной отделкой. Прочие дамы удовольствовались разного рода полумерами. Изящный треугольный вырез платья миссис Уолшингем был весьма скромен, и миссис Биндон Боттинг тоже едва приоткрыла взорам свои пухленькие прелести, если не считать усыпанных веснушками и родинками ручек. Мисс Боттинг-старшая и мисс Уэйс не решились явить миру свои обнаженные плечи. Но Элен оказалась смелее. Будь у Киппса в ту минуту способность видеть, он бы заметил, что она прелестна; сама она это знала и встретила его сияющей улыбкой, которая ясно говорила, что мелкие недоразумения забыты. Но для Киппса ее наряд был последней каплей. Бесконечно далекая и чужая ему эта красавица, и просто невозможно вообразить ее в роли жены и спутницы жизни, - это все равно, как если бы сама Венера Книдская в своей безыскусственной наготе вдруг при свидетелях объявила, что принадлежит ему. Да неужели он воображал, что она и вправду может стать его женой и спутницей жизни!
Элен приписала его смущение благоговейному восторгу, который он не решился высказать, и, одарив его лучезарной улыбкой, повернула к нему точеное плечо и заговорила с миссис Биндон Боттинг. Киппс ненароком нащупал в кармане жалкую монетку Энн и вдруг стиснул ее, точно спасительный талисман. Но сразу же выпустил: надо было заняться своей самозванной орденской лентой. И тут на него напал кашель.
- Мисс Уэйс сказала мне, что ждет мистера Ривела, - услышал он голос миссис Боттинг.
- Это восхитительно, правда? - отозвалась Элен. - Мы его видели вчера вечером. Он остановился в Фолкстоне на пути в Париж. Там он должен встретиться с женой.
Взгляд Киппса на мгновение задержался на ослепительном декольте Элен, потом - вопрошающий, почти суровый - устремился на Филина. Чего стоит ваша проповедь самообладания и сдержанности, когда женщина может выставить себя в таком виде? А вы еще толковали об уважении к религии и политике, к рождению и смерти и всему прочему, уверяли, что без этого уважения нет и не может быть истинного джентльмена. Сам он слишком скромен, он никогда не решался даже заговорить об этом со своим наставником, но, конечно, конечно же, тот, кто был для него воплощением всех добродетелей, мог отнестись к этой откровенной нескромности лишь одним определенным образом. Филин выставил нижнюю челюсть, и на лице его ходуном заходили желваки, а неяркие, но жесткие серые глаза явно избегали смотреть в ту самую сторону; он судорожно стиснул за спиной большие руки в зеленоватых перчатках и лишь изредка разжимал их, чтобы проверить, в порядке ли безупречный галстук с траурной каймой, и провести ладонью по массивному затылку, и притом он все чаще покашливал. И по всем этим признакам Киппс с облегчением и вместе с уверенностью, что худшие его опасения подтвердились, понял: Филин тоже не одобряет Элен!