Наконец голос произнес:
— «Наш зимний путь сквозь вечер и горящие кусты по сторонам».
— Что?
— Это название первого стихотворения.
— Хорошо… Читай.
(Где лишь вечнозеленое белеет…)
Пепел кружится снежными хлопьями в башнях метели.
Силуэты теряют контур.
Тьма, идеально безликая, выплескивается мимо ставней наружу, просачивается сквозь иголки упавших сосен, перетекает через рухнувший клен.
Возможно, это субстанция бренности, во сне изымаемая у Спящих, заливает дорогу зимнюю, как в обильные дожди.
Или идеальная Антижизнь учится рисовать эскизы мщением, всаживать сосульки горгулье в глаз.
Между прочим, хотя никто не может быть историком собственной жизни, я вижу ваше павшее небо, былые боги, в снах, заполненных дымом древних горящих статуй, безмолвных, повергнутых ниц.
(…и никогда вечнобелое не зазеленеет.)
Последовала пауза, потом:
— Следующее стихотворение называется…
— Подожди, — сказал Мур. — Первое стихотворение… В твоей программе есть объяснения?
— К сожалению, нет. Для этого требуется более сложное устройство.
— Повтори, когда выпущена книга.
— 2016 год, Северо-Американский Союз.
— И это его последняя книга?
— Да, он член Круга и печатается с интервалами в несколько десятилетий.
— Читай дальше.
Машина забормотала снова. Мур не очень хорошо разбирался в поэзии, но все же заметил постоянное упоминание льда и холода, снега и сна.
— Стоп, — сказал он автомату. — Есть у тебя что-нибудь из его вещей тех времен, когда он не входил в Круг?
— «Отвергнутый рай» издан в 1981 году, через два года после вступления Юнгера в Круг. Однако в предисловии говорится, что большая часть стихов написана до этого события.
— Читай.
Мур внимательно слушал. О снегах, льдах и снах почти не говорилось. Он передернул плечами — тоже мне открытие! — и кресло, не отставая, поменяло форму, пристраиваясь к нему.
Юнгера он почти не знал. Стихи Юнгера ему не нравились. Да и вообще мало какие стихи ему нравились.
Чтец взялся за новую вещь.
— «Дом для собак», — объявил он.
Сердце — кладбище гончих, Скрывшихся с глаз охотничьих.
Любовь здесь покрыта глазурью смерти, Сюда псы приползают умирать…
Мур слушал следующие строфы с улыбкой. Он угадывал источник этих стихов, и они ему нравились больше.
— Закончить чтение, — скомандовал он машине.
Он заказал еду и стал думать об Юнгере. Однажды он с ним разговорился. Когда это было?
2017…? Да, на столетии Освобождения Свободных Трудящихся во Дворце Ленина.
Водка текла рекой…
Фонтаны сока, словно артерии инопланетных существ, выбрасывали вверх свои яркие зонтики — пурпурные и зеленые, лимонные и оранжевые. Бриллианты, достойные эмиров, сверкали над многими сердцами. Принимавший гостей премьер-министр Корлов улыбался, как гигантский снеговик.
…Танцевальный павильон был из поляризованного хрусталя, и мир за стенами то возникал, то исчезал, то возникал снова: — как реклама, — заметил Юнгер, полулежащий на стойке бара.
Его голова повернулась навстречу Муру. Он походил на красноглазую сову-альбиноса. — Альбион Мур, если не ошибаюсь? — проскрипел он, протягивая руку. — Камо грядеши, черт возьми?
— Виноградный сок с водкой, — заказал Мур живому официанту, бесполезно высившемуся у миксер-автомата. Человек в униформе нажал две кнопки и передвинул стакан через два фута индевелого красного дерева. Мур придвинул его к Юнгеру, изображая салют. — Поздравляю со столетием Освобождения Свободных Трудящихся!
— За освобождение выпью. — Поэт перегнулся и набрал собственную комбинацию кнопок. Человек в униформе тихонько фыркнул.
Они выпили свои порции одновременно.
— Нас обвиняют, — широкий жест Юнгера указывал на весь мир вообще, — в том, что мы не знаем и не хотим знать ни о чем и ни о ком за пределами Круга.
— Так оно и есть, а что?
— Да… но это можно понимать в широком смысле. К собратьям по Кругу мы относимся точно так же. Если честно, со сколькими членами Круга вы знакомы?
— С очень немногими.
— Я не спрашиваю, сколько фамилий вы знаете.
— Что ж, я постоянно веду с ними беседы. В Круге все условия для того, чтобы много двигаться и много говорить, — и у нас в запасе все время мира. А у вас сколько друзей?