— Точно. И он не один. С парнями… Здоровенные ребята, между прочим.
— Неужели? — Иван Павлович улыбнулся (теперь он уже понял все).
Плут смутился, почувствовав, что его разгадали. Но тут же справился — будущий официант не имеет права теряться. На занятиях приводили пример, как однажды (дело давнее!) подвыпивший купец, перед которым все дрожали и трепетали, в «Славянском базаре» потребовал себе на десерт керосина — официант не моргнул глазом: «Холодненького? Или подогреть?..»
И Чекин тоже не растерялся:
— Я не говорю, что Гребенников такой уж страшный, может, вы и храбрец, я же не знаю, но я не хочу, чтобы он кружил около гостиницы. Я за сестру боюсь.
Плут уже вполне обрел свой ровный голос:
— И чтобы мне его отвлечь и куда-нибудь увести, нужны тугрики.
— Тугрики?
— Ну да. То есть деньги.
— Я понял, — сказал поэт-лингвист, улыбаясь. — Вот тебе десять рублей, и пусть он уедет достаточно далеко…
— И еще десять, чтоб достаточно далеко уехали его здоровенные ребята, — в тон ему сказал плут.
Понимая, что он не отстанет, Иван Павлович покачал головой, но вытащил еще десятку — дал.
— Ты, я чувствую, большой оптимист… Верно?
— А что это такое? — спросил юный Чекин.
— Оптимист?
— Ну да.
— Оптимист… это человек, любящий жизнь.
— Чудак вы, Иван Палыч. А чего ж ее не любить?
Плут быстренько вернулся к Гребенникову и Тоне — те молча стояли в двух метрах друг от друга. Никаких перемен. И даже, кажется, сигарету Гребенников курил ту же самую.
— Ну как? Весело было вам?
Чекин хохотнул:
— Значит, коктейль из вас не сбился? А еще барменша!
И тут же заторопился:
— Идем, Павел. Идем.
— Куда?
— К нам. В общагу. Я сейчас звонил одному дружку — он сказал, что вроде бы Валя обещалась к нам вечером приехать.
— Это точно?
— Что ж я, врать буду?
— С тебя станет… — Но тут же Гребенников подумал, что, может, и правда Валя приедет и ведь других путей для поиска не видно. — Ладно. Пошли…
Они прибыли в общежитие. Поднялись наверх.
— Этаж наше училище арендует, целый этаж! — пояснила Тоня, ей понравилось слово «арендует».
— А запах у вас. Не этаж, а пивная бочка, — сказал Гребенников, вглядываясь в полутьму. И повторил: — Ну и пахнет у вас.
От стены отделилась какая-то качающаяся фигура:
— Старичок, у нас пахнет только голодом.
Юный Чекин ткнул этому выступившему из тьмы под ребро — тот дернулся всем телом.
— Черт… Чего тебе, Чекин? Дай я поговорю с товарищем.
— Хватит попрошайничать — зови ребят. Я двадцать рублей раздобыл.
— О боже ты мой — двадцать!
Из полутьмы тут же набежали дружки, стали качать Чекина. Его любили, и, надо отдать плуту должное, он ведь не утаил, не сказал: «Я принес пятнадцать рублей», — хотя и понимал, что сейчас все это распылится до последней копейки.
Разумеется, Валя не появилась. Гребенников ждал, прохаживался по коридору мимо комнат, привыкал, общежитие как общежитие. В угловой комнате монотонно зубрили наименования блюд из тресковых рыб.
Появился Чекин, который, казалось, исчез навсегда. От него шел крепкий пивной дух. Он был раскисший и мягкий:
— Понимаешь… Она из-за нас с Валькой устроилась на хлебозавод.
— Кто?
— Мать наша. — И Чекин как бы всхлипнул: — Мамочка… Она и сейчас там работает. — Он пояснил: — Это в войну, в голод… На хлебозавод устроилась, понимаешь?
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь! На хлебозавод тогда брали в две смены. Либо в две смены, либо не берут. Она восемнадцать часов в день вкалывала, понимаешь? Нет, ты вслушайся: восемнадцать! Чтоб только мы с Валькой черную булочку иногда попробовали… — Он всхлипывал, расклеился. — Мам-мочка!
Был второй час ночи, когда Чекин появился в коридоре опять:
— Ведь ночь, чего ты ее ждешь? Не придет она — понимаешь? Я бы сказал тебе, Павел, да ни к чему это.
— Что?..