Чекин ушел.
Время было позднее, метро уже наверняка не работало. В конце концов Гребенников сел в коридоре прямо на пол и прислонился спиной к стене. Так вот, сидя, он и задремал.
Транзистор выдавал нечто в моцартовском духе, мелодичное и игривое. Валя в своей полосатой пижамке сосредоточилась на важном деле — она решила пройти на цыпочках по одной половице. От стены до стены.
— Так… так, — приговаривала она, балансируя руками.
— Так… так, — в тон повторял Иван Павлович, затаив дыхание. — Ура, Валя! Молодчина! — Он схватил ее на руки. — Я с тобой пацаном себя чувствую!
— Пусти, я вон по той пройду… по тоненькой!
Она опять шла по половице, балансируя руками.
— Я стал мальчишкой. Я даже и вру, как мальчишка. Именно так, как в молодости, — легко и безбоязненно врется!
— И что же ты такое врешь? — безразлично спрашивала Валя, тем временем сосредоточенно приближаясь к другой стене.
— Ну… ну, например, жене… Например, и тебе немножко…
— И мне? — преувеличенно серьезно спросила она.
— Ура!.. Ура! — закричали они оба разом (Валя как раз дошла до стены — и великолепно дошла).
— Ну, не то чтобы вру, — говорил он, прижимая Валю и глядя ей в глаза. — А все-таки. Например, не сказал, что дал твоему брату двадцать рублей.
— Он у меня плутишка.
— И большой плутишка!.. Он вздумал пугать тем, что тебя разыскивает этот твой Гребенников.
— Павлик знает, что я не в Киеве?
— Едва ли. Это был просто милый шантаж.
— Нет, нет! Значит, Павлик меня ищет.
Она стала переодеваться. Затем выдвинула чемодан на середину и стала бросать туда — уже волнуясь, руки дрожали! — свои тряпки и книжки.
Он хоть и ожидал, что однажды это случится, но как бы потерялся. Он заговорил отрывочно и невпопад:
— Неужели сейчас уйдешь? Прямо сейчас? Да что с тобой?!
— Не надо прощаться, миленький. Не люблю нытья.
— Валя!.. Но я сегодня так спешил к тебе…
Он попытался было забрать чемодан. Он взял его силой. Но она, очень точно попадая в уязвимое место, сказала:
— Ты ведь не похож на мальчишку, правда?
Он отдал чемодан — отошел к окну. Отвернувшись (глядя в окно), он попробовал теперь сентиментальную ноту:
— Прости меня…
— И ты меня, — довольно холодно сказала она.
Тогда, собрав весь свой ум и свой опыт, он сказал:
— Я, кажется, понял. Этот Гребенников тебя любит, и ты не хочешь, чтобы он волновался.
— Не знаю. Я хочу к нему — вот это я знаю.
Она на секунду заколебалась — чемодан был в руке, она готова была идти.
— Эй! Эй! Опять ты скис, миленький, — сказала она с улыбкой. — Не будешь ты человеком.
— Зато ты приедешь к нему человеком.
Валя (она не поняла иронии) совершенно искренне сказала:
— Да! Я приеду к нему веселой и любящей — вот такой я приеду.
Она вышла и быстро застучала каблучками, не попадая на выложенный гостиничный ковер. Иван Павлович Корнеев видел теперь ее в окно — она бежала, срезая угол асфальтовой площадки, к дороге. «Такси! Такси!» — она махала рукой.
Он выпил воды, выкурил сигарету — затем сел за телефон, чтобы сдать с таким трудом и муками добытый всего на несколько дней гостиничный номер.
— Да, — повторил он в трубку. — Да, сто семьдесят пятый… Да, прямо сейчас, он мне больше не нужен.
— Павлик! — закричала она радостным, громким голосом, вернувшись в Подмосковье, в дом, где они жили, и вбежала в комнату.
Чемодан полетел в сторону — она бросилась к Гребенникову.
— Павличек! — повторяла она, вся дрожа. — Павлик мой, только не спрашивай, ничего не спрашивай…
Она всхлипывала:
— Ну виновата, ну дрянь. Ну что ж тут скажешь? Опять этот шик, вино, ковры гостиничные, таланты… Ну слаба я, Павличек, слаба… Ну побей меня, но только не спрашивай…
Она заглядывала в глаза:
— Но ты ведь не знал, что я не в Киеве? Или знал?.. Тсс. Я сама. Я сама все скажу. Мучился? Правда?.. Ну, слава богу, я как чувствовала!
И она повторяла, без тени сомнения, повторяла искренне, как главное:
— Павличек, я только тебя люблю. Никого и никогда я не любила!
— Да… Да… Да… — отвечал он, счастливый и наволновавшийся (он приехал после сидячего ночлега в общежитии, разбитый и опустошенный). — Да, Валя. Конечно, Валя, — повторял он и, словно это было бог весть как важно, вытащил, торопясь, вторую чашку и налил ей чаю.